Тут Эвелин перестала жевать и впервые взглянула на довольно миловидную старушку в выцветшем платье в голубой цветочек и с седыми кудряшками. А старушка продолжала как ни в чем не бывало:
– Некоторые думают, что все началось в тот день, когда она встретила Руфь, а мне кажется, это случилось в воскресенье за ужином, первого апреля девятнадцатого года, в том году как раз Леона вышла замуж за Джона Джастиса. Точно, первого апреля, потому что в тот день Иджи за обедом показывала всем маленькую коробочку, в которой на тряпке лежал палец, и уверяла, что нашла ее на заднем дворе. А потом оказалось, что это был ее собственный палец, она его просунула в дырку на дне коробки. Первого апреля никому не верю!
Помню, смеялись все, кроме Леоны. Она была старшая из сестер, самая красивая, и папа Тредгуд избаловал ее до безобразия. Да и все остальные, по-моему, слишком с ней цацкались.
Иджи тогда было лет десять-одиннадцать. Она спустилась к столу в белом кисейном платье, которое ей сшили специально для свадьбы, и все ахали, какая она в нем нарядная. Мы так замечательно и весело поужинали и уже принялись за черничный пирог, как вдруг совершенно неожиданно Иджи встала и заявила: «Никогда в жизни больше не надену платье!» И знаете, милочка, что она сделала? Отправилась к себе наверх и напялила старые рабочие штаны Бадди и рубаху. Я до сих пор голову ломаю, что это вдруг на нее нашло, да и никто этого не понял.
Но Леона прекрасно знала, что Иджи слов на ветер не бросает, и завопила: «Ой, папа, я чувствую, Иджи мне всю свадьбу испортит!»
А папа сказал: «Ничего подобного, детка. Ты у нас будешь самой красивой невестой в Алабаме». Он в то время носил здоровенные усы, похожие на велосипедный руль. Так вот, он глянул на всех нас и сказал: «Правда ведь, дети?» – и все сказали «угу», лишь бы Леона успокоилась и заткнулась. Все, кроме Бадди, который сидел и посмеивался в кулак. Он вообще в Иджи души не чаял и всегда приходил в восторг от ее фокусов.
Ну, Леона доела свой пирог, все уже вроде успокоились, и вдруг она как взвизгнет, да так громко, что негритянка Сипси с перепугу что-то уронила на кухне. «Ой, пап, а вдруг кто-нибудь умрет?» Вот это сказанула, правда?
Мы все посмотрели на маму, а она положила вилку и тихо сказала: «В общем, так, дети, я уверена, что ваша сестра пойдет на такую маленькую жертву и оденется на свадьбу как положено. Конечно, упрямства ей не занимать, но, в конце концов, она же разумная девочка».
Правда, недели две спустя я случайно подслушала, как мама говорила Иде Симмс, портнихе, которая шила свадебные наряды, что ей, возможно, понадобится зеленый вельветовый брючный костюмчик для Иджи и галстук-бабочка.
Ида улыбнулась: «Неужто костюмчик?» – а мама вздохнула в ответ: «Да знаю, Ида, все знаю. Уж как я ее уламывала, но если этот ребенок что-нибудь решил, так это намертво».
Что и говорить, Иджи уже тогда была крепким орешком. Я так думаю, она во всем хотела походить на Бадди. Эти двое были не дети, а просто катастрофа! – Старушка засмеялась. – Однажды они притащили енота, назвали его Кок. Я могла часами смотреть, как он пытается помыть безе. Перед ним ставили на заднем дворе тазик с водой и давали безе, а он мыл их, одно за другим. Бедняжка никак не мог сообразить, куда они деваются. Каждый раз смотрел на свои опустевшие лапки и страшно удивлялся. Знаете, он едва ли не целую жизнь потратил на попытки вымыть безе. И печенье тоже мыл, но это было не так смешно, а как-то раз даже помыл мороженое.
Ой, мне лучше не вспоминать этого енота, не то все подумают, что я такая же чокнутая, как миссис Филбим, – вон она там, в холле. Благослови ее Бог, она уверена, что «Корабль любви»[2] везет ее к Аляске. Многие из этих несчастных даже имени своего не помнят.
Эд, муж Эвелин, уже стоял в дверях и в нетерпении подавал ей знаки. Эвелин скомкала фантики, сунула их в сумочку и встала.
– Прошу прощения, но меня зовет муж. Нам пора.
Миссис Тредгуд удивленно взглянула на нее:
– Это обязательно?
– Да, к сожалению. Он торопится.
– Ну что ж, приятно было поболтать с вами. А как вас зовут, милочка?
– Эвелин.
– Ну тогда приезжайте навестить меня. Буду очень рада. Пока! – крикнула она вслед Эвелин, высматривая следующего посетителя.
Еженедельник миссис Уимс
«Бюллетень Полустанка»
15 октября 1929 г.
КОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ МЕТЕОРИТ?
Миссис Веста Эдкок и ее сын, Эрл-младший, объявили себя полноправными хозяевами метеорита, объясняя это так: дом, в который попал небесный камень, Отисы арендуют у них, а поскольку дом принадлежит им, значит, и то, что в него попало, – тоже.
Когда миссис Бидди Луис Отис спросили, что она по этому поводу думает, она ответила: по ее мнению, метеорит все же принадлежит ей, поскольку он разбил ее радио. Ее муж Рой, кондуктор на железной дороге, в тот день работал допоздна и свидетелем происшествия не был, но сказал, что в 1833 году за одну только ночь нападало десять тысяч метеоритов, а тут мы имеем дело всего с одним. Есть из-за чего шум поднимать!
Бидди сказала, что хочет оставить его у себя на память, – я имею в виду метеорит.
Кстати, это моя фантазия или в самом деле наступили трудные времена? Уилбур, моя дражайшая половина, сказал, что на прошлой неделе в кафе заходили еще пять бродяг и просили поесть.
Дот Уимс
Давенпорт, штат Айова
Лагерь безработных
15 октября 1929 г.
Пять человек ежились вокруг костерка, оранжевые блики и черные тени плясали по лицам. Они пили кофейную бурду из жестяных кружек: Джим Смоки Филлипс, Элмо Уильямс Клякса, Джейк Долгоносик, Кривой Саккет и Чаттануга Рыжий Брехун – пятеро из тысячи двухсот мужчин и подростков, скитавшихся в том году по городам и весям.
Смоки Филлипс глянул на небо и промолчал; остальные сделали то же самое. На разговоры сегодня не тянуло, потому что ледяные пощипывания ночного ветерка означали приближение еще одной суровой зимы. Смоки понимал: пора снова подаваться на юг вслед за стаями диких гусей.
Он родился морозным утром в Смоки-Маунтинс в Теннесси. Его отец, кривоногий мужичок, был самогонщиком во втором поколении и с большим почтением относился к продукции собственного производства. Он совершил роковую ошибку, женившись на «добропорядочной деревенской девушке», которая целиком и полностью посвятила жизнь некоей Пайнгроувской добровольной баптистской церкви.
В детстве Смоки часами просиживал со своей младшей сестрой Бернис на жесткой деревянной скамье в церкви, думая только о еде. Иногда во время молитвенного собрания мать вставала и начинала бормотать что-то бессвязное на непонятном языке. Но чем одержимее становилась мать, тем меньше религиозности оставалось в отце. В конце концов он совсем перестал ходить с ними церковь, а детям сказал: «В Бога я верю, но сомневаюсь, что надо сходить с ума, пытаясь доказать это».
Однажды весной – Смоки тогда было восемь лет – Господь объявил матери, что в ее мужа вселился дьявол, и она донесла на него в налоговую полицию. Смоки помнит, как они с сестрой провожали отца от сарая, где стоял самогонный аппарат, до дороги, а за спиной у него шел вооруженный полицейский.
Проходя мимо жены, отец недоуменно посмотрел на нее и сказал: «Женщина, ты хоть понимаешь, что натворила? Ты вырвала кусок хлеба у себя изо рта».
В тот день Смоки видел его в последний раз.
После этого мать совсем обезумела и связалась с группой фанатиков из секты святых заклинателей змеи. Однажды вечером краснолицый растрепанный проповедник целый час драл глотку и бил кулаками по Библии, чем довел своих босых прихожан до полного исступления. Публика что-то монотонно распевала и колотила по полу пятками. Потом проповедник достал откуда-то холщовый мешок, выхватил из него двух огромных гремучих змей и принялся крутить их над головой, взывая к Богу.
Смоки оцепенел и сжал руку сестренки. Проповедник прыгал по кругу, призывая верующих взять змею и очистить душу верой в Авраама.
Вдруг мать вскочила, схватила одну из змей и что-то забормотала, уставясь в желтые змеиные глаза, а прихожане начали раскачиваться из стороны в сторону и стонать. Когда мать пошла по комнате, держа змею в руке, они стали валиться на пол, извиваться, визжать, заползать под скамьи и прыгать между рядами. Люди впали в неистовство, а мать выкрикивала: «Хосса! Хеламна! Хессамия!»
Прежде чем Смоки что-либо сообразил, малышка Бернис вырвала руку, подбежала к матери и, дергая ее за подол, закричала:
– Мамочка, не надо!
Все еще пребывая в трансе, женщина на какое-то мгновение опустила безумные глаза на ребенка, и в это время змея сделала выпад и ужалила ее в щеку Ошеломленная, мать посмотрела на змею, и та снова ужалила ее, на этот раз в шею, вонзив ядовитые зубы прямо в сонную артерию. Женщина выронила злобную тварь, и змея, глухо стукнувшись о доски пола, неторопливо поползла между рядами.
Мать оглядела комнату, где воцарилась гробовая тишина. Прихожане, не понимая, что произошло, смотрели на нее в недоумении. Гааза матери начали стекленеть, она медленно осела на пол и умерла.
К Смоки подошел дядя и повел его к выходу. Бернис забрали соседи, а Смоки так и остался жить у дяди. Когда ему исполнилось тринадцать, он ушел по железной дороге куда глаза глядят, чтобы больше никогда не возвращаться в тот дом. С собой он прихватил только фотографию. Иногда он вытаскивал ее из кармана и долго рассматривал. На выцветшем раскрашенном снимке было двое румяных, улыбающихся детей – маленькая пухлая девочка с челкой и розовой лентой, повязанной вокруг головы, и Смоки с аккуратно причесанными каштановыми волосами. Он стоял чуть позади сестренки, прижавшись к ней щекой. Смоки часто думал о Бернис, представлял, как они встретятся, если, конечно, ему суждено будет вернуться.
Ему было лет двадцать, когда охранник столкнул его с товарняка прямо в холодную желтую реку где-то в Джорджии. Барахтаясь в воде, он потерял фотографию и теперь почти не вспоминал о сестре, разве что когда проезжал по ночам мимо Смоки-Маунтинс, кочуя с места на место…
Наутро Смоки Филлипс сел в битком набитый поезд, идущий во Флориду Его мучил голод – последний раз он ел два дня назад. И тут Смоки вспомнил, как его друг Элмо Клякса рассказывал о двух женщинах, которые открыли кафе неподалеку от Бирмингема и никому не отказывали в куске хлеба. Из окна поезда он видел рекламу этого кафе на стенках грузовых вагонов и, когда на глаза ему попалась надпись ПОЛУ СТАНОК, АЛАБАМА, спрыгнул с подножки.
Элмо ничего не напутал, кафе и вправду находилось рядом с железной дорогой – маленькая зеленая развалюха с навесом в белую полоску, под рекламой кока-колы прибита вывеска КАФЕ «ПОЛУСТАНОК». Он обошел дом и постучал в дверь, затянутую москитной сеткой. Невысокая негритянка жарила цыпленка и резала тонкими ломтями зеленые помидоры. Увидев Смоки, она крикнула:
– Миз Иджи!
К двери подошла приятная блондинка лет двадцати, с веснушками и кудряшками. На ней были чистая белая рубашка и мужские брюки. Смоки снял шляпу:
– Простите, мэм, не найдется ли у вас какой-нибудь работенки или еще чего… Мне сейчас трудновато приходится.
Иджи оглядела его драную грязную куртку, линялую коричневую рубаху, видавшие виды ботинки без шнурков и поняла, что он не врет. Открыв дверь, она кивнула:
– Заходи, парень, что-нибудь придумаем. Как тебя звать?
– Смоки, мэм.
Она обернулась к девушке за стойкой. Смоки давно не видел таких опрятных девушек, а эта вдобавок была еще и необыкновенно хороша собой. На ней было платье в горошек, золотисто-каштановые волосы перевязаны красной лентой.
– Руфь, это Смоки. Он будет работать у нас.
Руфь улыбнулась:
– Вот и хорошо. Рада с вами познакомиться.
– Не хотите привести себя в порядок, а потом перекусить?
– Хорошо, мэм.
В большой ванной комнате с потолка свисал длинный шнурок выключателя. Смоки легонько потянул за него и увидел в углу допотопный умывальник с педалью и черной резиновой пробкой на цепочке. На раковине были приготовлены бритва, миска с мыльной пеной и кисточка.
Смоки поглядел на себя в зеркало, и ему стало стыдно: честно говоря, он давненько не держал в руках мыла. Он взял большой кусок коричневого мыла «Оквидол» и попытался отскрести угольную пыль, въевшуюся в лицо и руки. Вот уже сутки у него не было во рту ни капли спиртного, и руки дрожали так, что ему стоило больших трудов кое-как побриться. Смоки протер лицо лосьоном «Олд спайс», причесался и вернулся в зал.
Иджи и Руфь накрыли для него стол – жареный цыпленок, коровий горох, репа, жареные зеленые помидоры, кукурузный хлеб и чай со льдом. Смоки взял вилку и попытался есть. Руки так дрожали, что он не мог донести кусок до рта да вдобавок облил чаем рубашку. Он понадеялся, что девушки не заметят, но вскоре блондинка сказала:
– Пошли, Смоки, прогуляемся чуток.
Он взял шляпу и вытер рот салфеткой, решив, что его вышвыривают.
– Да, мэм.
Она вывела его через черный ход на задворки кафе, откуда начинались поля.
– Что, нервишки пошаливают?
– Извините, мэм, что намусорил там у вас, но если честно… В общем, это… Ладно, пойду я. Но все равно спасибо.
Иджи порылась в огромном кармане фартука, выудила маленькую бутылку виски «Дикая индюшка» и протянула ему.
Смоки был благодарным человеком. Он сказал:
– Бог запишет вас в святые, мэм.
Они уселись на бревно под навесом, и, пока Смоки успокаивал нервы, Иджи болтала с ним так, словно они много лет знакомы.
– Видишь вон тот пустырь?
Он посмотрел:
– Да, мэм.
– Когда-то здесь было самое красивое озеро в Полустанке. Летом мы там купались, ловили рыбу. Можно было даже на лодке кататься. – Она грустно покачала головой. – Знал бы ты, как мне его не хватает, ужасно не хватает.
Смоки смотрел на голый пустырь.
– И что же с ним сталось, высохло оно, что ли?
Она прикурила для него сигарету.
– Нет, хуже. Однажды в ноябре сюда прилетела огромная стая уток, штук сорок, если не больше. И сели они точнехонько посередке нашего озера, а пока они там сидели, случилась невероятная вещь. Ни с того ни с сего так быстро похолодало, что все озеро замерзло, секунды за три стало твердым как камень. Раз, два, три – и все.
Смоки изумился:
– Вы это серьезно?
– Ага.
– Что ж, бывает. Бедные утки, наверно, передохли все.
– Да нет же, черт побери! В том-то и дело! Они просто улетели, прихватив с собой озеро. Теперь оно, наверно, где-нибудь в Джорджии.
Смоки уставился на девушку. И когда до него дошло, что она просто-напросто морочит ему голову, вокруг его синих глаз расползлись морщинки, и он захохотал так, что даже закашлялся, и Иджи пришлось постучать ему по спине.
Утирая слезы, он вернулся в кафе, сел за стол и обнаружил, что еда до сих пор теплая. Обед держали в духовке, пока его не было.
Еженедельник миссис Уимс
«Бюллетень Полустанка»
22 октября 1929 г.
МЕТЕОРИТ БУДЕТ ВЫСТАВЛЕН В КАФЕ
Миссис Бидди Луис Отис сегодня заявила, что метеорит, который на прошлой неделе пробил крышу ее дома, она собирается отнести в кафе, и пусть ее перестанут донимать звонками. Ей надоело целый день бегать к телефону Еще она сказала, что метеорит этот – не что иное, как большой серый камень, но если кто захочет поглазеть на него, то пожалуйста, на здоровье, он будет лежать на стойке.
Иджи говорит, что в кафе можно приходить в любое время.
Простите, но больше новостей за эту неделю мне собрать не удалось, поскольку моя дражайшая половина Уилбур подхватил насморк, и мне пришлось бегать вокруг него на задних лапках и выполнять всевозможные капризы.
Что может быть хуже больного мужчины?
С прискорбием сообщаю, что наша дорогая Бесси Вик, свекровь Берты, вчера скончалась на девяносто девятом году жизни. Врачи полагают, что от старости.