Отдохнув и освежившись в восхитительной тени деревьев, флибустьеры по знаку Филиппа встали и продолжили путь. На этот раз они отошли от реки и углубились прямо в лес.
– Скоро мы придем? – спросил Монбар после часа ходьбы. – День уходит, и я боюсь, как бы мы не заблудились, друг мой.
– Этого нечего опасаться. Мы направляемся прямо к берегу; не пройдет и часа, как мы окажемся на шхуне.
– Не скрою, я буду этому очень рад. Я всегда был плохим пешеходом; этот путь по едва проложенным тропинкам меня страшно утомляет.
– Взгляните на Монако, – сказал Филипп, – он почуял наших часовых; очевидно, мы гораздо ближе к цели, чем я полагал.
Действительно, собака начала проявлять признаки беспокойства; она носилась взад и вперед, виляя хвостом и тихо и радостно повизгивая.
– Кто идет? – вдруг раздался громкий голос человека, еще невидимого за деревьями, скрывавшими его. Послышался звук взводимого курка.
– Друг, – поспешил ответить Филипп, – Береговые братья!
В ту же минуту ветви раздвинулись и показались несколько флибустьеров. Увидев Монбара, столь любимого и уважаемого всеми Береговыми братьями, они бросились к нему и окружили с радостными криками и приветствиями. По знаку Филиппа восстановилась тишина, и все направились к судну, которое скоро заметили в узкой и неглубокой бухте; густая завеса из корнепусков не давала увидеть шхуну с реки.
Это было изящное судно водоизмещением в триста тонн, легкое, гибкое, которое, когда ветер надувал его паруса, должно было лететь по воде с неимоверной быстротой. Монбар и Филипп бросились в лодку и отправились на шхуну.
Знаменитый флибустьер, взойдя на судно, с удовольствием отметил про себя, что оно равно было готово и сражаться и бежать, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства. Филипп соблюдал строгую дисциплину на своем судне. Все было в порядке, все опрятно, что было редкостью на флибустьерских судах. Оба флибустьера спустились в каюту и сели друг возле друга на складных стульях. По приказанию Филиппа прелестный маленький юнга лет десяти, с лукавыми чертами лица, с хитрой рожицей, поставил перед ними прохладительные напитки и вышел.
– Вы взяли с собой сына Марселя? – заметил Монбар, приготавливая оранжад.
– Да; после смерти отца бедняжка остался совсем один. Он почти умирал с голоду, и я взял его к себе.
– Это доброе дело. К тому же этот мальчик очень мил. Он кажется проворным и гибким, как шелковинка.
– Мы его так и прозвали, и это имя подходит к нему во всех отношениях.
– Я тоже так думаю, – ответил Монбар.
Он выпил, прищелкнул языком, со стуком опустил стакан на стол и взглянул своему собеседнику прямо в глаза.
– Конечно, все это очень трогательно, – сказал он, – но не поговорить ли нам о другом?
– Я очень этого желаю, но о чем?
– О том, каким образом мы проберемся в Маракайбо и как там будем себя держать; вы не находите, что этот предмет интересен для нас?
– Да, конечно, но я не смею приступить к нему без вашего согласия.
– Очень хорошо; говорите, друг мой, я вас слушаю.
– Должен вам признаться, любезный Монбар, что при моем необразованном уме и недостатке воображения я предпочел бы, чтобы именно вы потрудились составить план, который затем объяснили бы мне и который я был бы готов исполнить; это очень упростило бы мою задачу.
– Вы возводите на себя напраслину, друг мой, – ответил Монбар с тонкой улыбкой, – но если вы непременно этого желаете и дабы не терять драгоценного времени на ненужные комплименты, я охотно представлю вам выработанный мною план, который, разумеется, мы обдумаем вместе.
– Ваше здоровье!
Флибустьеры чокнулись стаканами, опорожнили их, и Монбар снова заговорил:
– Могу я говорить с вами откровенно и без всякой сдержанности? – осведомился он, вопросительно взглянув на Филиппа.
– Сделайте одолжение.
– Точно могу?
– Я клянусь вам, Монбар, – искренне ответил молодой человек и протянул ему руку, которую флибустьер тотчас пожал.
– Хорошо! – сказал он. – Надеюсь, мы поймем друг друга.
– Я убежден в этом.
– Сначала поговорим о фактах.
– Конечно.
– Какие бы причины ни заставляли действовать вас и меня, мы стремимся к одной цели – захватить Маракайбо.
– Так.
– Мы хотим достичь этой цели во что бы то ни стало.
– Во что бы то ни стало.
– Очень хорошо; таким образом, вопрос значительно упрощается. Я обещал вам говорить откровенно, слушайте же меня внимательно. Вы не рассказали мне ничего; следовательно, я не поверенный ваш и не сообщник, и сохраняю относительно вас свободу действия, – вы это признаете?
– Вполне.
– Единственное, что, по моему мнению, движет вами, – это желание отыскать женщину и похитить ее… Нет-нет, не прерывайте меня, – поспешно добавил флибустьер, протягивая к Филиппу руку. – Следовательно, причина эта – любовь, то есть страсть, а страсть не рассуждает, она увлекает и часто толкает на погибель тех, кем овладела. Вы видите, что я рассуждаю холодно и логично, потому что дело это слишком серьезно и требует всех усилий нашего ума и воображения.
– Продолжайте, продолжайте, друг мой; я не пропускаю ни слова из того, что вы говорите.
– Итак, отсюда я заключаю: командование экспедицией должно быть предоставлено одному мне; я должен иметь право действовать всегда и во всем по своему усмотрению. Вы поклянетесь вашей честью, что будете во всем повиноваться мне. Подумайте, можете ли вы дать мне такую клятву? Говорите, я слушаю вас.
– Монбар, – серьезно ответил Филипп, – я признаю справедливость всего сказанного вами. Клятву, которую вы требуете от меня, я дам вам не колеблясь… Клянусь честью повиноваться вам во всем, не требуя от вас отчета в ваших поступках!
– Я вижу, что не ошибся на ваш счет, Филипп, и что вы именно таков, каким я вас считал. Будьте спокойны, друг мой, я не употреблю во зло власть, которую вы мне даете, а напротив, использую ее к нашей взаимной выгоде, потому что, может быть, даже больше вас я желаю, чтобы наши усилия увенчались успехом. Итак, вот что мы сделаем. Вы говорите, что у вас есть необходимые бумаги?
– Есть.
– Поищите, не найдется ли среди этих бумаг такой, которая обеспечивала бы высокое положение.
Филипп встал, отпер ключом, висевшим у него на шее на стальной цепочке, сундук, стоявший в углу каюты, и вынул оттуда кучу бумаг, которые начал внимательно проглядывать.
– Кажется, я нашел именно то, что нам нужно, – сказал он через минуту, подавая Монбару несколько листков пожелтевшего пергамента, – вот фамильные бумаги какого-то графа л’Аталайя; этот граф две недели назад был захвачен в плен на испанском корабле невдалеке от берегов Ямайки.
– Откуда он плыл?
– Из Испании.
– Прекрасно; а что с ним сталось?
– Он умер от ран, полученных во время абордажа; он защищался как лев, по словам Пьера Леграна, командовавшего флибустьерским судном, которое завладело испанским кораблем.
– Тем лучше. Посмотрим эти бумаги.
Он начал быстро пробегать их глазами.
– Очень хорошо, – наконец произнес он, – этот граф дон Пачеко де л’Аталайя был послан в Мексику испанским правительством с поручением проверить счета интендантов и был уполномочен в случае надобности арестовать виновных и отослать в Испанию. Вот его назначение. Кроме того, вот пачка писем, перевязанных лентой, с королевскими повелениями, адресованными ко всем вице-королям и интендантам. Вы не могли выбрать лучше, любезный друг; это именно то, как вы сказали, что нам нужно; бесполезно отыскивать что-нибудь другое. Слушайте же: я – граф дон Пачеко де л’Аталайя, посланный Его Католическим Величеством, королем Испании Филиппом Четвертым, вы – дон Карденио Фигера, его личный секретарь; эти имя и звание упомянуты в бумагах. Кстати, не знаете ли вы, что случилось с этим доном Карденио?
– Пьер Легран продал его Красивой Голове.
– Ну, тогда мы можем быть абсолютно спокойны: если он еще не умер, то наверняка чуть жив; мы с вами знаем, как наш приятель Красивая Голова обращается со своими слугами… Шелковинка говорит по-испански?
– Как кастилец.
– Хорошо. Он мой паж, и зовут его Лопес Карденас. Помимо этого нам нужны трое слуг; человек такой важный, как я, не может иметь меньше. Этими тремя слугами будут Данник, Питриан и Тихий Ветерок. Вы замените их людьми надежными и умными. Эти трое хорошо говорят по-испански, они решительны и могут оказаться нам очень полезны.
– Кроме того, нам не нужно будет нанимать посторонних слуг, и наша тайна останется между нами.
– Решено. Теперь осталось только переодеться в наши костюмы, взять золото и…
– Простите, – перебил Филипп, – а кто перевезет нашу поклажу?
Монбар расхохотался.
– Какое ребячество прерывать меня из-за такой безделицы! Прикажите сниматься с якоря. В десяти лье к востоку находится жалкое селение, колония, основанная когда-то Эрнандо Кортесом, ныне почти брошенная; там мы найдем все, чего нам недостает. Теперь вы меня понимаете?
– Еще бы!
– Как только мы высадимся на берег, ваша шхуна вернется сюда и встанет на якорь, для того чтобы в случае необходимости всегда быть у нас под рукой.
Глава V. Шхуна «Мадонна»
На следующий день после разговора Монбара с Филиппом изящная испанская шхуна обогнула мыс Какиба-Коа и направилась к горловине, ведущей в озеро Маракайбо, обменявшись сигналами со Сторожевым островом и ответив выстрелами из шести бронзовых пушек, находившихся на ней, на салют форта Барра на Голубином острове.
Опытному взгляду моряка невозможно было ошибиться в достоинствах этого судна; по парусам, по окраске и по форме легко можно было узнать испанское военное судно. С Голубиного острова легкая лодка с двумя гребцами направилась к шхуне, которая остановилась, поджидая ее. В лодке сидел лоцман. Он закричал, спрашивая, не нужны ли шхуне его услуги. После утвердительного ответа командира он поднялся на судно по сброшенному для него трапу; лодку шхуна взяла на буксир и продолжала путь.
Прежде чем продолжить наш рассказ, мы опишем в нескольких словах страну, где будут происходить самые важные сцены этой истории. Между мысом Грасиас и рекой Ориноко простирается изрезанная линия побережья, протянувшаяся на огромное расстояние. Первооткрывателями этих берегов были дон Алонсо Охеда, Васко Нуньес де Бальбоа, открывший Тихий океан, Хуан Ла Коса и Америго Веспуччи. Земли в глубь материка вдоль этого побережья были названы испанцами из-за своих неисчислимых богатств Золотой Кастилией.
Мы обратимся только к части этих земель, расположенных между Магдаленой и Ориноко, где находится Венесуэльский залив. Испанцы дали ему такое название, потому что берег здесь очень низкий, защищенный от наводнений песчаными дюнами, и оттого что первооткрыватели этих земель нашли местных жителей, обитающих в хижинах, которые построены на вершинах деревьев, и сообщавшихся между собой только с помощью лодок, подобно жителям Венеции. Залив этот начинается у мыса Сан-Роман под двенадцатым градусом северной широты и кончается у мыса Какиба-Коа между двенадцатым и тринадцатым градусом той же широты. Флибустьеры прозвали его Маракайбским заливом. У выхода из этого залива в открытое море находятся острова Аруба и Лос-Монхес. Венесуэльский залив вдается в сушу на расстояние до сорока лье. В глубине залива, в узкой горловине, расположены два островка, каждый приблизительно по одному лье в окружности. В горловине, между этими островками, протекает вода большого озера Маракайбо и впадает в Венесуэльский залив. Через это препятствие могут проходить только легкие суда. Первый из островков, упомянутых нами, носил название Исла-де-Вихия – Сторожевой остров; на втором, называемом Исла-де-Паломас – Голубиным островом, возвышался форт Барра с шестнадцатью орудиями крупного калибра. Миновав горловину, попадаешь в большое озеро, получающее воду из шестидесяти шести рек.
Весь восточный берег озера низок и почти постоянно затоплен; с этой-то стороны в восьмидесяти километрах от устья озера, на магнолиях, словно в гнездах, жили индейцы, о которых мы говорили.
Город Маракайбо, цель флибустьеров, возвышается амфитеатром на берегу озера. Нарядные дома, украшенные балконами и резьбой, выходили на небольшую пристань, в любое время заполненную торговыми судами. Сам город, с прямыми и широкими улицами, насчитывал пять тысяч жителей. В нем было четыре монастыря, несколько церквей и богатая больница. Гарнизон, один из важнейших в этой стране, состоял из восьмисот отборных солдат.
Немного дальше, по другую сторону озера, возвышался очаровательный городок Гибралтар, близ которого торговцы из Маракайбо и Мериды, города, находившегося в двадцати пяти лье южнее Гибралтара, по другую сторону гор, построили для себя дачи.
В Мериде, одном из самых прекрасных городов Нового Света, находилась резиденция правительства и генерал-губернатора.
Командир шхуны очень любезно принял лоцмана и тотчас передал ему управление судном. Ветер, до сих пор довольно сильный, спал при входе в горловину; но шхуна, несмотря на это, довольно легко обошла песчаную отмель, препятствующую входу в озеро.
– Какое прекрасное у вас судно! – заметил капитану лоцман. – Я его не знаю; вероятно, оно в первый раз в этих краях?
– Действительно, в первый раз, – ответил капитан, – впрочем, оно построено в Ла-Корунье, верфи которой, как вам известно, славятся по всему свету.
– Да-да. Что ни говори, – продолжал лоцман с горделивым убеждением, – испанский флот – лучший в мире, и нигде вы не найдете таких искусных строителей судов. Вы не заходили ни в какую гавань, прежде чем прибыли сюда?
– Я пробыл две недели на Эспаньоле.
– А-а! Ваш путь был благополучен?
– Вполне. Мы встретили только два подозрительных судна, но легко ушли от них.
– Да, ваша шхуна может спокойно выдержать погоню. Эти суда, вероятно, принадлежали сент-кристоферским флибустьерам… Вы знаете, что они опять взяли Черепаший остров?
– Я этого не знал; как же это случилось?
– Никто не понимает. Эти воплощенные демоны неизвестно каким образом проникли на остров и захватили в плен гарнизон, прежде чем испанцы поняли, с каким врагом имеют дело.
– Да-а, жаль.
– Очень жаль! Вице-король Новой Испании взбешен. Он поклялся заставить флибустьеров дорого поплатиться за это новое злодеяние; кажется, он даже начал приводить угрозу в исполнение, и из Веракруса вышел мощный флот[4].
– Что ж, дай бог, чтобы им удалось наказать этих демонов, как они того заслуживают.
– Теперь, капитан, если позволите, мы выйдем на открытое пространство, пройдем между островом Борика и твердой землей и войдем в гавань.
– В Маракайбо, должно быть, находится много судов?
– В это время года очень мало, только семь или восемь прибрежных судов. Но через месяц придут суда из Европы, и тогда гавань примет совершенно иной вид.
Все было исполнено, как говорил лоцман, и шхуна бросила якорь немного впереди торговых судов, на месте, предназначенном для стоянки военных кораблей.
Лоцману заплатили и отпустили его; шхуна подобрала паруса с быстротой и четкостью военного судна, после чего команда по приказанию боцмана стала спускать шлюпки на воду.
Командир прохаживался на штирборте, разговаривая с человеком уже пожилым, должно быть пассажиром, когда к вахтенному офицеру почтительно подошел юнга и доложил, что несколько человек в шлюпке отчалили от пристани и быстро приближаются к шхуне. Вахтенный тотчас доложил обо всем командиру. Тот остановился, некоторое время внимательно рассматривал шлюпку, потом наклонился к вахтенному офицеру, шепнул ему на ухо несколько слов и сделал знак пассажиру, с которым разговаривал, следовать за ним, после чего оба сошли в каюту.