И Костя, и Диана понимали, что быть молодыми, здоровыми и бедными лучше, чем старыми, больными и богатыми. Но понимание этой сложной жизненной сентенции не закрывало дыры в семейном бюджете. Если бы не Костина специфическая работа, им было бы совсем тяжело.
Диана дипломировалась с небольшим животиком, который тщательно скрывала. Она плохо переносила первые месяцы беременности и, по общему мнению, за короткий срок показала все дурное, что есть в характере, на пять лет вперед.
Ее постоянно тошнило, кружилась голова, донимали запахи. Каждое утро она с ужасом искала на теле пигментные пятна и осматривала зубы. Костя относился к ней прекрасно – она принимала это разумом, но все равно настрадался он от ее вспышек в полной мере.
Она стала ревнива, хотя ее положение не мешало им заниматься любовью с небольшими предосторожностями, и все время терзала себя мыслями о том, что он может изменить ей теперь, когда она стала некрасивой и толстой.
– Ди! Ты говоришь глупости! Где, в каком месте ты толстая?! По тебе ничего не видно!
– Не видно! – она надувала губы как капризный ребенок. – Я сегодня смотрела в зеркало – у меня огромный живот.
– Ди, ты полчаса как беременна. Живот будет виден на четвертом месяце и то чуть-чуть…
– Просто ты не хочешь видеть! Ты вообще меня не замечаешь!
– Диана! Я тебя прошу, будь умницей. Я от тебя не отхожу. Ну хочешь, идем, пройдемся… Прекрасная погода, тепло…
– Ну и иди, если хочешь. Так и норовишь убежать.
– Диана, я же зову тебя прогуляться. Я сам не хочу…
– Видишь, ты не хочешь со мной гулять. Меня тошнит, я скоро буду уродиной…
На ее глазах выступали слезы. К Костиной чести, он ни разу не позволил себе сорваться, хотя Диана могла вывести и святого.
– Терпите, Костя, – говорила теща, когда они заходили в гости. – Я вижу, что вам сейчас нелегко, но это у нас наследственное. Я была еще хуже, падала в обмороки, третировала мужа, рыдала и так, простите, ела, чтобы не сказать, жрала, что мне не успевали шить платья. При этом меня еще и тошнило, так что был полный букет. До самого последнего дня, заметьте. Желаю вам лучшего, дети. Говорят, самые тяжелые – первые три месяца.
Теща словно в воду смотрела. На четвертый месяц Диана стала спокойной, перестала жаловаться на тошноту, похорошела, и в семье стало спокойно.
Косте нравился ее маленький выпуклый животик, и он часто, когда она спала, легонько трогал его, словно стараясь проникнуть сквозь тонкую розовую кожу и увидеть того, кто там рос.
Они решили не проходить обследование на УЗИ – кто родится, тот родится, но оба были уверены, что будет мальчик. На седьмом месяце, когда Диана уже с гордостью носила перед собой острый, словно пристегнутый живот, они уже знали наверняка, что родится сын.
Хотя до родов было еще далеко, в семье царила атмосфера ожидания. Неизвестный малыш, сидящий в Диане, был непоседой и крутился, особенно вечером и ночью, как юла, награждая будущую маму пинками. Иногда он пинал и Костю (у них с Дианой вошло в привычку спать, тесно обнимая друг друга), и неродившийся пока еще член семьи бил твердой пяткой в папину спину.
В ноябре освободилось место первого в горкоме комсомола, и Костя, о котором сразу вспомнили, с удовольствием оставил райком КПСС и его идолоподобную хозяйку.
Его приход на комсомольскую работу совпал со странными событиями, разворачивающимися в стране.
Уже несколько лет, с момента прихода к власти Горбачева, государственный корабль начал делать странные маневры по курсу следования. Привыкшие к четким указаниям сверху местные бонзы пребывали в растерянности. Зуда реформаторов они не испытывали за всю свою счастливую жизнь, да и двадцатилетнее правление вельможного земляка действовало расслабляюще.
В Москве провозглашались новые лозунги, комментаторы на экране захлебывались слюной от энтузиазма, рассказывая о новых факторах успешного строительства светлого социалистического будущего – перестройке и ускорении. Костя, питавший вполне понятное недоверие к высокопоставленным реформаторам, воспринимал события с иронией. Они говорили об этом еще до рождения Марка, в то время, когда Диана ходила беременная и имела много времени для того, чтобы ближе познакомиться с истоками мировоззрения собственного мужа.
– Пессимист – это хорошо информированный оптимист, – говорил он, просматривая газеты за ужином (от этой привычки Диана его избавить не сумела). – Я, Ди, очень хорошо информирован. Больше, чем хотелось бы.
Диана была уже знакома с содержанием сейфа, стоящего в пустой комнате, и прочла почти все. Но, наверное, ее женское восприятие было иным, чем у Веры Засулич. Поэтому, ужаснувшись, она осталась такой же безразличной к политике, какой и была всю свою предыдущую жизнь. Костя удивился ее реакции, но огорчен не был.
– Это к лучшему, – сказал он. – Двое раненых в одной семье – это уже перебор.
– Ты уж прости, милый, но я всегда знала, что плетью обуха не перешибешь.
– Народная мудрость.
– Да, народная мудрость. Сейчас ты скажешь, что народ имеет то правительство, которое заслуживает.
– Ах ты, маленькая хитрая девчонка! Она подошла сзади и обняла его за плечи.
– Костик, ты у меня мудрый, ты у меня хороший, ты мне нравишься такой, как есть.
– Намек понял. Ты тоже мне нравишься такая, как есть. Это хорошо?
– Это очень хорошо. Давай думать, что мы на необитаемом острове.
– Ди! Этот остров обитаем!
– Ну и бог с ними со всеми, – она осторожно прижалась к его щеке щекой. – У меня есть ты, и этого мне хватает.
– Я куплю тебе стопку женских романов…
– Купи, милый…
– Штук десять…
– Очень хорошо.
– Ты можешь вывихнуть себе челюсть от зевоты…
– Беременным нужен покой.
– Договорились. В субботу…
– Что в субботу? – она добралась до уголка его губ.
– В субботу… – сказал он менее решительно.
– Мне что, ждать до субботы? Я умру с голода.
– Опомнись, беременная женщина!
– А если ты будешь очень осторожен…
– Ты так думаешь?
– И очень нежен…
– Хм.
– То зачем ты тогда говоришь о субботе?
– И действительно – зачем?
Когда они устали заниматься любовью и лежали в постели, влажные от пота, еще с неровным дыханием, все остальные проблемы казались далекими, как экватор. И тогда Диана впервые поняла, что любовь – не только великая радость, но и убежище, которое люди дают друг другу. И, может быть, это самое надежное на свете убежище – тот необитаемый остров, о котором они говорили.
У Кости не было друзей в обычном понимании этого слова. У Дианы не было подруг. Но приятелей и приятельниц у них было превеликое множество. Диана, правда, по телефону общалась с некоторыми из своих соучениц. В гости приходила Оля Кияшко и все время поддевала Костю в свойственной ей фривольной манере.
Диана подозревала, что Кияшко вполне могла положить глаз и на ее мужа, просто так, из любопытства, но Оля была сдержанна как никогда и дальше невинных издевок не заходила. Себя она считала крестной матерью их брака и, в общем-то, была недалека от истины.
О своей личной жизни она отзывалась с иронией – последнее ее увлечение было усатым черноглазым грузином с анекдотическим именем Гиви и проживало в Тбилиси. О своей работе Гиви ничего Кияшко не говорил, но почти каждые выходные прилетал за ней и увозил ее то в Ялту, то в Сочи.
Диана, которая первое лето за много лет никуда не ездила, поинтересовалась:
– Ну и как там Сочи? – В ответ на что Оля махнула рукой.
– Как в анекдоте: «А что, тут и море есть?» У него темперамент, как у африканца. Он меня на руках носит – от постели к постели. Говорит, что у него в Тбилиси дом, а женщины нет. Замуж зовет.
– А ты?
– Что я? Он мужик, конечно, ничего. Я его пыталась насмерть затрахать – чуть наоборот не получилось. И ласковый. Но замуж за него я не выйду.
– Почему?
– Потому что не люблю.
– Ты ему об этом говорила?
– Да, говорила дураку. А он: «Гиви нельзя не любить!» Привез перстень – обручиться хотел. Я не взяла – он плакать. На усах слезы… Анекдот!
– Стерва ты, Кияшко! Он к тебе со всем сердцем…
– У него сердце в штанах! – отрезала прямая, как портновский метр, Кияшко. – Мне свобода дороже. Он меня в своем Тбилиси запрет в клетку. У них там и из дому одна не выйдешь.
– Между прочим, – вмешался Костя из кухни, – Тбилиси – очень даже европейский город.
– А ты не подслушивай бабий треп, – возмутилась Кияшко. – Тебе рано еще такие вещи слушать. Охмурил свою королеву, а меня – в Тбилиси. Ты лучше меня со своим замом познакомь.
– Так он женат.
– И лысый, – добавила Диана. – И противный, как теплое пиво.
– Класс, – восхитилась Оля. – Ты где таких подбираешь, Краснов? У вас где-то склад?
– Мы их культивируем, – отозвался Костя. – Чтобы красавицы вроде тебя не отрывали их от общественно важной работы.
Кияшко фыркнула.
– Ничего достойного в этом городишке. Брошу все – и в Тбилиси.
Они еще потрепались, похохмили, вспоминая прошлое, Диана выслушала все последние новости в юморном, чисто кияшкинском варианте. После чаепития Ольга ушла, оставив после себя крепкий аромат духов.
– Мне ее жаль, – сказала Диана. – Никого у нее нет. Она одна. Гиви этот из анекдота.
Костя улыбнулся.
– Она, Ди, по-своему очень счастливый человек, и жалеть ее не надо. Она кошка, которая гуляет сама по себе. Веселая, умная и гордящаяся своей независимостью.
– Глупый, на кой черт ей ее независимость? Все мы независимые – до тех пор, пока никого не любим. Ты вот у меня был независимым, и я была. Ты что, жалеешь, что мы зависим друг от друга?
– Ди, люди разные…
– В чем-то все одинаковы, Костик. Все хотят счастья, покоя и любви.
– Принято. Но они по-разному понимают счастье, покой и любовь. Так что нос не задирай! Ты своей логикой меня не задавишь! Ты у меня мудрая старая змея, но и муж у тебя тоже – старый мудрый змей.
– Очень старый.
– Молчи уж, детеныш.
– И очень мудрый. Как чукча: «Умный-умный, а дурак». Ты что думаешь, она не хочет иметь любимого мужа, детей, дом?..
– Не уверен, Ди. Она никому не верит, кроме себя. В общем-то, и так жить можно. У меня, например, получалось. Но это грустно. И его мне тоже жаль.
– Ты об этом Гиви?
– Да, детеныш! Я знаю многих грузин. Они очень мужественные и сильные люди. Если грузин плачет, то он очень сильно огорчен. Даже не огорчен – у него большое горе. Думаю, что наша подруга Кияшко для него очень много значит. И мне он вовсе не показался смешным по ее рассказам. Мне его слезы даже симпатичны.
– Но она его не любит… Костя хитро блеснул глазами.
– А ты не думаешь, что она приходила советоваться.
– Мне это, если честно, в голову не приходило… – сказала Диана задумчиво.
– И посмотреть, как живешь ты. Ты ведь, по ее мнению, теперь тоже женщина несвободная.
– Глупости!
– Естественно, глупости! Глупее не бывает. Но Кияшко любит все пощупать, рассмотреть. Ей советы вроде бы как и не нужны. В жизни не спросит. Только мы с тобой ей этот совет уже дали.
– Быть того не может!
– Может, Ди. У тебя подруги такие же хитрые, как ты. Увидишь, что будет. Ты что делала, когда со мной познакомилась?
– Пила шампанское и танцевала.
– Это я и сам видел. Но я не об этом… Ты видела во мне врага, но я тебе нравился?
– Еще чего!
– Отшлепаю.
– С удовольствием. Прямо здесь?
– Ты прятала свои положительные эмоции под враждебностью, а она – под бравадой…
– Ты самоуверенный тип, Краснов.
– Конечно, именно поэтому мы муж и жена. Спорим, что эта история с продолжением?
– И спорить не буду. Ты почему-то всегда выигрываешь. Это нечестно!
– Это потому, что я старый мудрый змей.
Через месяц вечером в двери позвонили, и румяная Кияшко возникла на пороге с бутылкой шампанского. За ее спиной маячил высокий худой молодой человек – с буденновскими усами и великолепными черными сверкающими глазами. От него так и веяло теплом и общительностью.
– Это Гиви, – представила его Кияшко. – Мы к вам, ребята, познакомиться и попрощаться.
Гиви протянул Диане огромный букет.
– Не попрощаться, Оленька, – заявил Гиви густым тенором, заполнившим всю прихожую. Он говорил по-русски совершенно без акцента. – Только познакомиться! С хорошими людьми не прощаются! Гиви! – он протянул руку Косте. – Гиви Водачкория.
Пока мужчины беседовали в комнате, Оля с Дианой на скорую руку мастерили ужин. Кияшко была взволнованна и цвела, как пион.
– Ну, мать, все, отгуляла… Не могу больше. Я его два раза выгоняла, не уходит.
Диана улыбнулась как можно незаметнее.
– Значит – уступила.
– Он меня взял, как Суворов – Альпы.
– Суворов Альпы не брал. Он их переходил. Он брал Измаил.
– Какая разница, мать! Значит, как Измаил. Завтра в Тбилиси. На свадьбу не зову, с твоим пузом не полетаешь, но летом чтобы была обязательно.
– Ты давай, сначала замуж выйди.
– Если я за него не выйду, он меня зарежет!
– Врешь, подруга. Сама аж пищишь от счастья, но врешь.
– Вру, – призналась Кияшко. – Я так подумала-подумала и решила: на хера мне эта независимость?
Они рассмеялись. Уже не только как подруги, но и как сообщницы.
– Детей нарожаю, – сказала Оля. – Он хочет троих. Кстати, он по профессии – юрист. А юрист в Грузии – очень уважаемый человек. И судя по тому, сколько он зарабатывает, – он хороший юрист.
– Какая разница, – Диана внимательно посмотрела на подругу, – пусть он хоть отары пасет. Я тебя, дурища чертова, ни разу такой не видела. У тебя счастье из ушей лезет. Гиви из анекдота… Сама ты из анекдота. Хватай тарелки и пошли в комнату, мужчины заждались.
Они выпили весь коньяк в доме и съели все, что было в холодильнике. Диана, правда, не пила, но тоже была весела и радостна. Водачкория оказался прекрасным рассказчиком, веселым интеллигентным парнем, а пел так, что заслушаешься. Кияшко смотрела на него влюбленными глупыми глазами, и Диана не могла поверить в это превращение. Куда делись кияшкины грубоватая речь и ехидство? Милая, образованная девушка. Сама невинность. Костя уловил удивление Дианы и хитро подмигнул.
В прихожей они долго целовались и обнимались. Подвыпившие мужчины хлопали друг друга по плечам. Гиви своим громогласным голосом приглашал их в гости летом, а Кияшко щебетала, как канарейка. Диана, целуя Гиви в гладко выбритую щеку, шепнула ему на ухо, так, чтобы Оля не слышала.
– Береги ее.
И услышала ответный шепот, причем совершенно трезвый, будто бы и не было выпито ничего.
– Не волнуйся. Спасибо вам.
«Ну шельмец, – подумала Диана. – Обо всем догадался ведь».
Она расцеловала подругу. Дверь закрылась.
И внезапно стало тихо. Только лязгал старый лифт, увозя будущую чету Водачкория вниз, в аэропорт, в Тбилиси – далекий и солнечный город.
Они с Костей остались вдвоем.
– Что я тебе говорил?
– Ты старый змей.
– Я мудрый. И именно я скормил яблоко твоей прапра-прабабушке.
Он обнял ее.
– А теперь пошли спать. Тебе уже час положено быть в постели, гулена.
– А убирать весь этот раскардаш?
– В постель. Я сам уберу.
– Тебе понравился Гиви?
– Мне симпатичны мужчины, способные настоять на своем. И способные плакать от неразделенной любви.
– От неразделенной? Да он хитрюга!
– Значит, мне нравятся хитрюги.
– Потому что ты сам такой!
– Да. Я тоже такой.
– Но поешь фальшиво.
– Я вижу, тебе тоже понравился Гиви.
– Я очень за нее рада.
У двери в ванную она обернулась:
– Ты знаешь, если бы он был хоть чуть-чуть другим, Оля так и осталась бы одна.
– А зачем, по-твоему, в мире существует судьба? – спросил он серьезно.
Супруги Водачкория писали им часто, звали к себе, но Красновы так и не выбрались. Они перезванивались, обменивались фотографиями в конвертах, но повидаться им было не суждено. Диана направила несколько безответных писем и получила ответ от родителей Гиви.
Ни его самого, ни Оли, ни их близнецов, Артура и Давида, не было в живых. Во время боев в столице новой независимой Грузии в окно их квартиры на проспекте Шота Руставели бросили ручную гранату. Шеварднадзе и Гамсахурдиа выясняли свои отношения, а гранату почему-то бросили именно в это окно.