Когда она пришла в сознание, то обнаружила, что лежит совершенно голая, привязанная к кровати нейлоновым шнуром.
Полицейский отчет во всех ужасающих подробностях описывал последовавший за этим кошмар.
С фотографий, сделанных в больнице, куда доставили Кэтрин, смотрела женщина с затравленным взглядом, с огромной гематомой на щеке. Одним словом, жертва.
Волевая и собранная дама, которую он увидел сегодня, производила прямо противоположное впечатление.
Сейчас, перечитывая показания Корделл, Мур словно слышал ее голос. Слова больше не принадлежали анонимной жертве, их произносила женщина, чье лицо было ему знакомо.
«Я не знаю, как мне удалось высвободить одну руку. Судя по тому, как ободрано запястье, я, должно быть, вытащила ее из-под шнура. Простите, но я не слишком хорошо помню подробности. Помню только, что мне нужно было дотянуться до скальпеля. Я знала, что его нужно достать из лотка. Перерезать шнур, прежде чем Эндрю вернется…
Помню, я скатилась к краю кровати. Упала на пол, больно ударилась головой. Потом я пыталась найти пистолет. Это отцовский пистолет. После того как в Саванне была убита третья женщина, он настоял на том, чтобы я держала его у себя дома.
Я помню, как полезла под кровать. Схватила пистолет. И тут же расслышала шаги: Эндрю возвращался в комнату. Потом… не знаю… Должно быть, в этот момент я выстрелила. Да, наверное, так и было. Мне сказали, что я стреляла дважды. Вполне возможно, так оно и было».
Мур прервал чтение, задумавшись над показаниями Корделл. Баллистическая экспертиза подтвердила, что обе пули были выпущены из оружия, зарегистрированного на имя отца Кэтрин, которое было найдено возле кровати. Анализ, сделанный в больнице, показал присутствие в ее крови рогипнола – препарата, вызывающего амнезию, – так что провалы в памяти были вполне естественны. Когда Корделл доставили в отделение скорой помощи, врачи описывали ее состояние как невменяемое, что могло быть следствием как наркотического воздействия, так и контузии от сильного удара. Действительно, только сильный удар по голове мог так изуродовать лицо. Сама Кэтрин не помнила, как и когда она получила тот удар.
Мур принялся рассматривать фотографии с места происшествия. На полу спальни лежал на спине мертвый Эндрю Капра. Выстрелов было два – в живот и в глаз, – и оба с близкого расстояния.
Он долго изучал снимки, отмечая положение тела Капры, разброс кровавых брызг.
Потом перешел к протоколу вскрытия. Перечитал его дважды.
Еще раз посмотрел на фотографию места происшествия.
«Что-то здесь не так, – подумал он. – В показаниях Корделл какая-то ерунда».
На его стол внезапно лег лист протокола. Мур поднял взгляд и с удивлением увидел перед собой Риццоли.
– Читали этот бред? – спросила она.
– Что это?
– Протокол по результатам анализа волоса, изъятого с края раны у Елены Ортис.
Мур пробежал глазами бумагу и, остановившись на заключении, произнес:
– Понятия не имею, что это значит.
В 1997 году многочисленные подразделения бостонской полиции были собраны под одной крышей – в только что отстроенном комплексе «Шредер-плаза» в квартале Роксбери, который прежде имел дурную славу. Полицейские называли свою новую штаб-квартиру не иначе как «мраморным дворцом» – уж очень впечатлял огромный вестибюль, отделанный полированным гранитом. И шутили: «Дайте нам несколько лет, чтобы захламить его как следует, тогда он станет для нас домом». «Шредер-плаза» не имел ничего общего с обшарпанными полицейскими участками, которые обычно показывали в сериалах. Это было суперсовременное здание с огромными окнами и стеклянной крышей. Помещение, в котором разместился отдел по расследованию убийств, с его ковровыми покрытиями и компьютерным оснащением, вполне могло сойти за офис крупной корпорации. Что особенно нравилось сотрудникам в «Шредер-плаза» – теперь все службы находились по соседству.
Детективам из отдела убийств достаточно было пройти по коридору в южное крыло здания, чтобы оказаться в криминалистической лаборатории.
В отделе по исследованию волос и волокон Мур и Риццоли наблюдали за тем, как судмедэксперт Эрин Волчко просматривает свою коллекцию конвертов с образцами вещественных доказательств.
– Этот единственный волос – все, что у меня было для исследования, – говорила Эрин. – Но вы не поверите, сколько может рассказать один волосок. Вот, нашла. – Она достала конверт с номером дела Елены Ортис и извлекла из него диапозитив. – Я вам просто покажу, как это выглядит под микроскопом. Балльная оценка приведена в отчете.
– Эти цифры и есть балльная оценка? – спросила Риццоли, разглядывая столбцы кодов.
– Совершенно верно. Каждый код описывает различные характеристики волоса, начиная от цвета и завитка и заканчивая микроскопическими особенностями. Образцу, который я исследовала, присвоен код А01 – темный блондин. Завиток – В01. Волос изогнутый, диаметр завитка – менее восьмидесяти. Почти, но не совсем прямой. Длина стержня – четыре сантиметра. К сожалению, этот волос находится в фазе телогена, поэтому на нем нет примыкающей ткани эпителия.
– А это значит, что нет ДНК.
– Правильно. Телоген – это конечная стадия роста корня. Волос выпал естественным путем, его не выдергивали. Если бы на корне были клетки эпителия, мы могли бы сделать анализ ДНК. Но на нашем образце таких клеток не обнаружено.
Риццоли и Мур разочарованно переглянулись.
– Но кое-что мы все-таки имеем, – сказала Эрин. – Это, конечно, не ДНК, но в суде можно использовать в качестве доказательной базы. Очень жаль, что у нас нет волос с трупа Стерлинг для сравнения. – Она настроила окуляр микроскопа. – Посмотрите.
Микроскоп имел два окуляра, так что Риццоли и Мур могли одновременно рассматривать образец. Мур видел перед собой лишь волос, покрытый крохотными узелками.
– А что это за шишечки? – спросила Риццоли. – По-моему, какая-то аномалия.
– Это не только аномалия, но еще и большая редкость, – сказала Эрин. – Это состояние называется trichorrhexis invaginata, трихоклазия узловатая, или «бамбуковый волос». Он и в самом деле напоминает стебель бамбука, не так ли?
– А что это за узелки? – спросил Мур.
– Локальные дефекты волоса, участки утолщения в зонах расщепления. Слабые места, в которых стержень волоса как бы сворачивается, образуя микроскопические шарики или узелки.
– И чем может быть вызвано такое состояние волос?
– Иногда оно развивается вследствие чрезмерного воздействия на волосы. Окрашивание, перманент, обесцвечивание и тому подобное. Но поскольку мы, скорее всего, имеем дело с мужчиной, и к тому же я не обнаружила следов химического воздействия, то можно сделать вывод, что эта аномалия вызвана не внешними факторами, а генетическими отклонениями.
– Например?
– Ну, скажем, синдромом Незертона. Это аутосомно-рецессивное состояние, влияющее на выработку кератина. Кератин – жесткий волокнистый белок, присутствующий в волосах и ногтях. Кроме того, это внешний слой нашей кожи.
– Значит, если существует генетический сбой и кератин не вырабатывается, происходит ослабление волос?
Эрин кивнула:
– Но это затрагивает не только волосы. У людей, страдающих синдромом Незертона, могут быть и кожные заболевания. Сыпь, шелушение кожи.
– Можно сказать, что у нашего неизвестного перхоть? – спросила Риццоли.
– Возможны и более очевидные признаки. У некоторых пациентов наблюдается такая тяжелая форма заболевания, как ихтиоз. Кожа становится настолько сухой, что начинает напоминать шкуру аллигатора.
Риццоли рассмеялась:
– Выходит, мы ищем человека-рептилию! Это значительно сужает круг поисков.
– Совсем не обязательно. Сейчас лето.
– И что?
– Жара и влажность улучшают состояние сухой кожи. В это время года он может выглядеть совершенно нормально.
Риццоли и Мур переглянулись, одновременно подумав об одном и том же.
«Обе жертвы были убиты летом».
– Пока стоит жара, – продолжала Эрин, – он, скорее всего, не выделяется среди окружающих.
– Но сейчас только июль, – заметила Риццоли.
Мур кивнул:
– Сезон охоты только начинается.
Неизвестный наконец обрел имя. Медсестры из отделения реанимации нашли его именную бирку, прикрепленную к связке ключей от дома. Звали его Герман Гвадовски, и было ему шестьдесят девять лет.
Кэтрин стояла в боксе, куда был помещен ее пациент, и методично изучала показания приборов, расставленных вокруг койки. Осциллограф показывал нормальный сердечный ритм. Артериальное давление составляло 110 на 70, а линия венозного давления плавно поднималась и опускалась, словно морская волна. Электроника свидетельствовала, что господин Гвадовски прооперирован успешно.
Но он не просыпается, подумала Кэтрин, посветив ручкой-фонариком сначала в левый зрачок, потом в правый. Почти восемь часов прошло после операции, а пациент по-прежнему был в глубокой коме.
Кэтрин выпрямилась и посмотрела на его грудную клетку, которая ритмично вздымалась, послушно следуя циклу работающего аппарата искусственной вентиляции легких. Да, она не дала ему умереть от полной кровопотери. Но что она спасла на самом деле? Тело, в котором билось сердце, но не функционировал мозг?
Кто-то постучал в стекло. Сквозь стеклянную перегородку бокса она увидела своего партнера, доктора Питера Фалко, который махал ей рукой. Его обычно жизнерадостное лицо выражало озабоченность.
Некоторые хирурги, переступая порог операционной, мечут громы и молнии. Другие высокомерно вплывают, надевая хирургические халаты так, словно это королевская мантия. Есть и холодные профессионалы, для которых пациенты не более чем груда механических деталей, нуждающихся в ремонте.
А еще был Питер. Забавный, жизнелюбивый Питер, который, оперируя, напевал что-то из Элвиса, который устроил в клинике соревнования по запуску бумажных самолетиков, который весело ползал на четвереньках, играя в «Лего» со своими маленькими пациентами. Увидев его хмурое лицо, Кэтрин поспешила выйти из бокса.
– Все в порядке? – спросил он.
– Только что закончила осмотр.
Питер посмотрел на опутанного проводами и трубками Гвадовски:
– Я слышал, ты сделала невозможное. Спасла его от потери крови.
– Не знаю, считать ли это спасением. – Она оглянулась на своего пациента. – Все работает, кроме серого вещества.
Какое-то время оба молчали, наблюдая за тем, как поднимается и опускается грудная клетка Гвадовски.
– Хелен сказала, что к тебе сегодня приходили двое из полиции, – произнес Питер. – Что-то случилось?
– Ничего особенного.
– Опять забыла заплатить за парковку?
Она выдавила из себя смешок:
– Да, и рассчитываю, что ты поможешь мне освободиться под залог.
Они вышли из реанимации и двинулись по коридору. Долговязый Питер привычно вышагивал рядом с Кэтрин своей забавной походкой. Уже в лифте он спросил:
– Ты в порядке, Кэтрин?
– А почему ты спрашиваешь? Я что, плохо выгляжу?
– Честно? – Он пристально вгляделся в ее лицо, и под прицелом его голубых глаз она почувствовала себя незащищенной. – Ты выглядишь так, будто нуждаешься в бокале вина и хорошем ужине в ресторане. Как насчет того, чтобы составить мне компанию?
– Заманчивое предложение.
– Но?
– Но думаю, что сегодня я посижу дома.
Питер приложил руки к груди, словно раненный в самое сердце:
– Ты опять сразила меня наповал! Скажи, ну как найти к тебе подход?
Она улыбнулась:
– Сам думай.
– Хорошо, как тебе понравится такое? Сорока принесла мне на хвосте новость, что в субботу у тебя день рождения. Позволь увезти тебя на моем самолете.
– Не могу. Я дежурю в субботу.
– Ты можешь поменяться с Эймсом. Я с ним договорюсь.
– О, Питер, ты же знаешь, что я не люблю летать.
– Только не говори, что у тебя фобия.
– Просто я плохо переношу ситуации, которые не могу контролировать.
– Типичная логика хирурга.
– Мне очень лестна твоя оценка.
– Так что, свидание в небе отменяется? Я не могу повлиять на твое решение?
– Думаю, что нет.
Питер вздохнул:
– Ну, я исчерпал запас идей. Мой репертуар иссяк.
– Я знаю. Ты начинаешь повторяться.
– Вот и Хелен говорит то же самое.
Кэтрин бросила на него удивленный взгляд:
– Хелен дает тебе советы, как выманить меня на свидание?
– Она говорит, что у нее больше нет сил смотреть этот душераздирающий спектакль, в котором мужчина бьется головой о непробиваемую стену.
Они рассмеялись, вышли из лифта и направились к своему офису. Это был искренний смех двух коллег, которые прекрасно знали, что их словесная пикировка – не более чем игра. Поддерживая такого рода отношения, они щадили друг друга, оберегая от возможных обид и душевных травм. Это был легкий и безопасный флирт, освобождавший обоих от каких-либо обязательств. Питер шутливо приглашал Кэтрин на свидания, она в такой же манере отвергала его приглашения, и весь коллектив удачно подыгрывал парочке незадачливых влюбленных.
Была уже половина шестого вечера, и сотрудники разошлись по домам. Питер удалился в свой кабинет, Кэтрин прошла к себе, чтобы повесить халат и взять сумочку. В тот момент, когда она вешала халат на крючок, ей в голову пришла неожиданная мысль.
Она вышла в приемную и заглянула к Питеру. Он просматривал амбулаторные карты; очки для чтения сползли у него на самый кончик носа. В отличие от ее вылизанного кабинета рабочее пространство Питера поражало размахом беспорядка. Здесь царил настоящий хаос. В корзине для мусора высилась гора бумажных самолетиков. На стульях лежали стопки книг и журналов по хирургии. Одна стена была увита бесконтрольно растущим филодендроном. В его буйных зарослях прятались дипломы Питера – инженера по аэронавтике Массачусетского технологического института и доктора медицины Гарвардского университета.
– Питер… Конечно, это глупый вопрос…
Он взглянул на нее поверх очков:
– Тогда ты обратилась по адресу.
– Ты заходил ко мне в кабинет?
– Следует ли мне вызвать своего адвоката, прежде чем отвечать?
– Да ладно тебе. Я серьезно.
Он выпрямился в кресле и внимательно посмотрел на нее:
– Нет, не заходил. А почему ты спрашиваешь?
– Не бери в голову. Пустяки. – Кэтрин повернулась, чтобы уйти, и услышала, как под Питером скрипнуло кресло.
Он поднялся и последовал за Кэтрин в ее кабинет.
– Что «пустяки»? – спросил он.
– Я неисправимая перфекционистка. Меня раздражает, когда вещи оказываются не на своих местах.
– Что, например?
– Мой рабочий халат. Я всегда вешаю его на дверь, а он почему-то оказывается на шкафу с картотекой или на стуле. Я знаю, что это не Хелен и не другие секретарши. Я их уже спрашивала.
– Может, уборщица…
– И еще меня бесит, что я не могу найти свой фонендоскоп.
– Он что, до сих пор не нашелся?
– Мне пришлось взять у старшей медсестры.
Нахмурившись, Питер оглядел комнату:
– Да вот же он. На книжной полке.
Питер подошел к стеллажу, где на краю книжного ряда лежал фонендоскоп. Кэтрин молча взяла у него из рук трубку, уставившись на нее, как на диковинку. Как на черную змею, свернувшуюся клубком у нее на ладони.
– Эй, в чем дело?
Кэтрин тяжело вздохнула:
– Кажется, я просто устала.
Она сунула фонендоскоп в левый карман своего халата, где всегда его и держала.
– Ты уверена, что это все? Может, еще что-то не так?
– Мне нужно домой.
Кэтрин вышла из кабинета, Питер последовал за ней.
– Может, это как-то связано с теми полицейскими? Послушай, если у тебя неприятности… если я могу помочь…
– Мне не нужна никакая помощь, спасибо тебе. – Ответ прозвучал прохладнее, чем она рассчитывала, и Кэтрин тут же пожалела об этом. Питер не заслуживал такого отношения.