– Ja, – ответил Фрейд.
Когда он выливал первую стопку виски на рану немцу, виски попало больному в глаз.
– Опа! – сказал Фрейд.
– Ослеп! Я ослеп! – завыл немец.
– Nein, вы nicht ослепли, – сказал Фрейд, – но глаза надо было закрывать.
Он выплеснул еще одну стопку на рану, после чего приступил к работе.
* * *
Утром управляющий попросил Фрейда не выступать со Штатом Мэн до тех пор, пока не уедут немцы: они должны были отплыть, как только на их большое судно будет загружен запас продовольствия. Фрейд наотрез отказался облачиться в костюм доктора; он настоял на том, что будет возиться со своим «индианом» 1937 года в комбинезоне механика. В этом-то наряде немец его и обнаружил, в не так чтобы совсем неприметной, но довольно уединенной ложбинке за теннисным кортом, на пути к морю. Огромное перевязанное лицо немца изрядно распухло. Он приблизился к Фрейду очень осторожно, как будто маленький мотоциклетный механик мог оказаться братом-близнецом давешнего «герра доктора профессора».
– Nein, это он, – сказала загорелая женщина, прицепившаяся к руке немца.
– И что доктор-еврей лечит этим утром? – спросил немец Фрейда.
– Свое хобби, – ответил Фрейд, не поднимая взгляда.
Мой отец, который подавал Фрейду, как ассистент хирургу, мотоциклетные инструменты, покрепче перехватил гаечный ключ на три четверти дюйма.
Медведя немецкая пара не видела. Штат Мэн чесался об ограду теннисного корта, ворча и раскачиваясь в ритме, соответствующем мастурбации, продавливая своей спиной в металлической сетке глубокие борозды. Моя мать, чтобы он чувствовал себя посвободнее, сняла с него намордник.
– Я никогда не слышать о таком мотоцикле, – критически заметил немец. – Думай, это рухлядь, ja? Что такое «индиан»?[3] Никогда не слышать о таком.
– Можете сами попробовать прокатиться, – предложил Фрейд. – Хотите?
Немка, похоже, прокатиться отнюдь не желала, и было ясно, что она от такого предложения не в восторге, а вот немцу оно, кажется, пришлось по вкусу. Он подошел поближе к мотоциклу, потрогал бензобак, пробежал пальцами по связке проводов, погладил рукоять переключения скоростей. Он ухватился за дроссель и резко повернул его. Потрогал мягкую резиновую трубку, доставлявшую бензин от бака к карбюратору и похожую среди всего этого металла на обнаженный живой орган. Не спрашивая разрешения у Фрейда, открыл золотник карбюратора, пощупал его и смочил свои пальцы бензином, затем вытер пальцы о сиденье.
– Не возражаете, герр доктор? – спросил немец Фрейда.
– Нет, попробуйте, – ответил Фрейд, – сделайте кружок.
А это было лето 1939 года, и мой отец предвидел, чем все кончится, но вмешиваться не стал.
– Я не мог остановить этого, – всегда говорил отец. – Это надвигалось так же, как война.
Мать, стоя у ограды теннисного корта, видела, как немец садится на мотоцикл; она подумала о том, что лучше бы снова надеть намордник на Штата Мэн. Но медведь не дался ей, он крутанул головой и принялся чесаться еще сильнее.
– Стартер обычный ножной, ja? – спросил немец.
– Просто толкните машину, и она сразу запустится, – сказал Фрейд.
Что-то в том, как мой отец и Фрейд отошли от мотоцикла, заставило молодую немку присоединиться к ним, она тоже отступила назад.
– Поехали! – сказал немец и ударил по стартеру.
С первым звуком запускающегося двигателя, еще до того, как он взревел, Штат Мэн настороженно застыл у ограды; густая шерсть на его груди вздыбилась, и он устремился прямо через корт к «индиану» 1937 года выпуска, который собирался куда-то уехать без него. Когда немец начал, сперва довольно осторожно, двигаться по лужайке в сторону дорожки, медведь встал на все четыре лапы и побежал. Уже на полной скорости он вырвался на центр корта и прервал матч двое на двое: ракетки полетели в сторону, мячи раскатились по полю. Игрок, стоявший у сетки, так и приник к ней и зажмурил глаза, когда медведь с ревом пронесся мимо.
– Эрл! – крикнул Штат Мэн, но немец за грохотом «индиана» 1937 года выпуска ничего не слышал.
Немка, однако, услышала, и повернулась вместе с моим отцом и Фрейдом, и увидела медведя!
– Got! Какая дикость! – воскликнула она и упала в обморок на моего отца, который аккуратно уложил ее на лужайку.
Когда немец увидел, что его преследует медведь, он еще не совсем сориентировался на местности; он не был уверен, где находится главная дорога. Если бы он нашел главную дорогу, то, конечно, смог бы уйти от медведя, но, ограниченный узкими грунтовыми тропинками и мягкими спортивными полями, не мог развить нужной скорости.
– Эрл, – прорычал медведь.
Немец повернул на крокетную лужайку и направился к тентам для пикников, где уже накрывали столы. Медведь нагнал мотоцикл менее чем за двадцать пять ярдов и неуклюже попытался залезть на заднее сиденье позади немца, как будто Штат Мэн наконец-то освоил Фрейдовы уроки езды и собирался настоять на том, чтобы представление было исполнено по всем правилам.
* * *
На этот раз немец не разрешил Фрейду зашивать его, но даже Фрейд признался, что эта работа была бы ему не по зубам.
– Ну и месиво, – поражался Фрейд в разговоре с моим отцом. – Столько швов – это не для меня. Стоять и слушать, как он воет все время, пока я накладываю эти швы…
Таким образом, береговая охрана доставила немца в больницу в Бате. Штат Мэн был заперт в прачечной, подтверждая мифический статус виновника происшествия как дикого медведя.
– Он выскочил из чаща, – рассказывала ожившая немка. – Его, должно быть, приманил звук мотоцикла.
– Это была медведица с медвежатами, – объяснял Фрейд. – Sehr опасны в это время года.
Но дирекция «Арбутнота-что-на-море» не собиралась спустить дело на тормозах, и Фрейд это знал.
– Я уеду прежде, чем мне опять придется разговаривать с ним, – сказал Фрейд моему отцу и матери; они знали, что Фрейд имеет в виду владельца «Арбутнота», человека в белом смокинге, иногда появляющегося на последний танец. – Я просто не смогу вынести его разглагольствования: «Ну, Фрейд, ты знал о риске, мы его с тобой обсуждали. Когда я согласился иметь здесь животное, мы договорились, что это под твою ответственность». А если он еще при этом и скажет мне, что я счастливый еврей, так как оказался в его раздолбанной Америке, я разрешу Штату Мэн съесть его! – Потом Фрейд добавил: – Мне не нужен ни он, ни его шикарные сигареты. В конце концов, этот отель мне совершенно не подходит.
Медведь, нервный от сидения взаперти в прачечной и обеспокоенный тем, что Фрейд так поспешно пакуется, укладывая вещи в чемодан еще мокрыми, едва вынув их из корыта, начал ворчать себе под нос.
– Эрл! – прошептал он.
– Заткнись! – взревел Фрейд. – Ты тоже не тот медведь, который мне нужен.
– Это я виновата, – сказала мать. – Не надо было мне снимать с него намордник.
– Любовное покусывание, не более того, – возразил Фрейд. – Это он своими когтями отделал этого засранца.
– Не думаю, чтобы он так озверел, если бы тот не вцепился ему в шерсть, – сказал отец.
– Конечно нет, – согласился Фрейд. – Кому понравится, когда у тебя выдергивают волосы.
– Эрл! – пожаловался Штат Мэн.
– Тебя так и надо звать – Эрл! – объявил Фрейд медведю. – Ты настолько глуп, что ничего больше сказать и не можешь.
– Что вы собираетесь делать? – спросил отец Фрейда. – Куда поедете?
– Обратно в Европу, – ответил Фрейд, – там умные медведи.
– Там сейчас нацисты, – заметил отец.
– Дайте мне умного медведя, и насрать мне на нацистов, – заявил Фрейд.
– Я позабочусь о Штате Мэн, – сказал отец.
– Ты можешь сделать нечто лучшее, – предложил Фрейд. – Ты можешь купить его. Двести долларов и твоя одежда. Это все мокрое, – закричал он, разбрасывая свой гардероб.
– Эрл! – недовольно сказал медведь.
– Следи за своими выражениями, Эрл, – сказал Фрейд.
– Двести долларов? – переспросила мать.
– Это все, что они должны были мне заплатить, – заметил отец.
– Я знаю, что они должны были тебе заплатить, – сказал Фрейд. – Поэтому и прошу только двести долларов. Мотоцикл тоже забирай. Ты понимаешь, почему тебе надо сохранить и «индиан» тоже, ja? Штат Мэн не может разъезжать в машинах, его там укачивает. Один лесник посадил его однажды на цепь в пикапе; я это видел. Глупая зверюга разорвала цепь, выбила заднее окно кабины и намяла парню бока. Так что не делай глупостей. Покупай «индиан».
– Двести долларов, – повторил отец.
– А теперь о твоей одежде, – сказал Фрейд.
Он оставил свои собственные мокрые вещи на полу прачечной. Медведь попытался проследовать за ним в комнату отца, но Фрейд попросил мою мать вывести Штата Мэн во двор и посадить на цепь у мотоцикла.
– Бедняга понимает, что вы уезжаете, поэтому и нервничает, – посетовала мать.
– Он просто соскучился по мотоциклу, – сказал Фрейд, но все же взял медведя с собой наверх. Хотя Арбутнот просил его не делать этого.
– Какое мне теперь дело до того, что они здесь разрешают, а что нет? – заявил Фрейд, примеряя платье моего отца.
Мать следила за холлом: медведям и женщинам не разрешено находиться в мужском общежитии.
– Не великовато? – спросил отец у Фрейда, когда тот переоделся.
– Я же все еще расту, – заявил Фрейд, хотя на тот момент ему было как минимум сорок. – Если бы раньше я правильно одевался, то давно был бы больше.
Он надел три пары брюк моего отца, прямо одни на другие, и надел два пиджака, набив их карманы бельем и носками; третий пиджак он перекинул через плечо.
– Зачем утруждать себя чемоданами? – заметил он.
– Но как вы доберетесь до Европы? – прошептала моя мать, заглянув в комнату.
– Через Атлантику, – ответил Фрейд. – Идите-ка сюда, – сказал он моей матери, затем взял руки отца и матери и соединил их вместе. – Вы всего лишь еще подростки, – сказал он им, – так что слушайте: вы влюблены. Начнем с этого предположения, ja? – И хотя мои отец и мать никогда не признавались друг другу в любви, они оба кивнули, в то время как Фрейд продолжал держать вместе их руки. – Хорошо, – проговорил Фрейд, – ну а теперь из этого следуют три вещи. Вы обещаете мне, что согласитесь со всеми этими тремя вещами?
– Обещаю, – сказал отец.
– И я тоже, – сказала мать.
– Отлично, – кивнул Фрейд. – Вот вам номер один: вы поженитесь прямо сейчас, пока какой-нибудь дурень или шлюха не заставят вас передумать. Понятно? Вы поженитесь, даже если это вам будет чего-то стоить.
– Хорошо, – согласились родители.
– Теперь второе, – сказал Фрейд, смотря только на моего отца. – Обещай мне, что ты закончишь Гарвард, чего бы тебе это ни стоило.
– Но я уже буду женат, – заметил отец.
– Я сказал «чего бы тебе это ни стоило», разве не так? – напомнил Фрейд. – Обещай мне: ты пойдешь в Гарвард. Ты воспользуешься каждой благоприятной возможностью, которую тебе предоставит этот мир, даже если их будет слишком много. В один прекрасный день все благоприятные возможности исчезнут, сам знаешь.
– Все равно я хочу, чтобы ты пошел в Гарвард, – сказала отцу мать.
– Чего бы мне это ни стоило, – добавил отец и согласился.
– А теперь мы дошли до третьего, – сказал Фрейд. – Готовы? – Он повернулся к матери и выпустил руку отца, он даже отстранил ее так, что теперь он один держал мать за руку. – Прости его, – сказал Фрейд матери, – чего бы это тебе ни стоило.
– За что меня прощать? – поинтересовался отец.
– Прости его, и все, – сказал Фрейд, глядя только на мою мать.
Та пожала плечами.
– А ты… – обратился Фрейд к медведю, который возился у отца под кроватью.
Фрейд напугал Штата Мэн, который нашел под кроватью теннисный мячик и запихал его в рот.
– Урп! – сказал медведь.
Мячик выкатился на пол.
– Ты, – сказал Фрейд, – постарайся в один прекрасный день ощутить благодарность за то, что тебя вытащили из отвратительного царства природы!
Это было все. Как потом говорили мои отец и мать, это была и свадьба, и благословение. Мой отец всегда говорил, что это была добрая старомодная еврейская служба; евреи были для него загадкой, так же как Китай, Индия, Африка и прочие экзотические места, где он никогда не бывал.
Отец посадил медведя на цепь, прикрепленную к мотоциклу. Когда они на прощание поцеловали Фрейда, медведь попробовал втиснуть свою голову между ними.
– Осторожней! – крикнул Фрейд, и они рассыпались в стороны. – Он думает, мы что-то едим, – сказал Фрейд отцу и матери. – Осторожней целуйтесь при нем: он не понимает поцелуев. Он думает, что таким образом едят.
– Эрл! – сказал медведь.
– И пожалуйста, ради меня, – сказал Фрейд, – назовите его Эрл: это все, что он может говорить, а Штат Мэн – такое дурацкое имя.
– Эрл? – переспросила мать.
– Эрл! – сказал медведь.
– Хорошо, – сказал отец. – Пусть будет Эрл.
– До свиданья, Эрл, – сказал Фрейд. – Auf Wiedersehen!
Они долго наблюдали за Фрейдом, как он на причале на мысу ждал лодку, идущую в Бутбей, а когда рыбак наконец взял его, то, хотя мои родители и знали, что в Бутбее Фрейд пересядет на большой пароход, они думали о том, как бы это выглядело, если бы рыбацкая лодка повезла Фрейда до самой Европы, через весь этот темный океан. Они наблюдали, как лодка поднималась и опускалась на волнах, до тех пор пока она не стала размером с зернышко или даже с песчинку, а потом совсем исчезла из глаз.
– В эту ночь вы впервые делали это? – всегда спрашивала Фрэнни.
– Фрэнни! – говорила мать.
– Ну, вы же говорили, что вы уже чувствовали себя поженившимися, – настаивала Фрэнни.
– Не имеет значения, когда мы это сделали, – говорил отец.
– Но вы сделали, правда? – не унималась Фрэнни.
– Это не важно, – встревал Фрэнк.
– Не играет роли когда, – в своей странной манере заявляла Лилли.
И это правильно: «когда» не играет никакой роли. Когда у них за плечами было лето 1939 года и «Арбутнот-что-на-море», мои мать и отец были влюблены и мысленно считали себя уже женатыми. В конце концов, они это обещали Фрейду. У них были его «индиан» 1937 года выпуска и его медведь, которого теперь звали Эрл, и когда они прибыли домой в Дейри, штат Нью-Гэмпшир, то сначала поехали к дому семейства Бейтс.
– Мэри вернулась! – воскликнула мать моей матери.
– На какой это машине она вернулась? – поинтересовался Латин Эмеритус. – Кто там с ней?
– Это мотоцикл, а это – Вин Берри! – пояснила мать моей матери.
– Да нет, нет же! – возмутился Латин Эмеритус. – Кто там еще с ними?
Старик пристально всматривался в сгорбленную фигуру в коляске.
– Это, должно быть, тренер Боб, – сказала мать моей матери.
– Этот идиот! – воскликнул Латин Эмеритус. – Во что он вырядился по такой погоде? Они что, там, в Айове, не знают, как одеваться?
– Я выхожу замуж за Вина Берри, – объявила мать своим родителям, ворвавшись в комнату. – Это его мотоцикл. Он пойдет учиться в Гарвард. А это… это Эрл.
* * *
Тренер Боб проявил больше понимания. Ему понравился Эрл.
– Мне бы очень интересно было узнать, сколько раз он сумеет отжаться, – заявил бывший лайнмен из «Большой десятки». – Но нельзя ли постричь ему когти?
Глупо было устраивать еще одну свадьбу; мой отец считал, что службы, совершенной Фрейдом, было вполне достаточно. Но семья матери настаивала на том, чтобы их обвенчал конгрегационалистский священник, который приглашал Мэри на ее выпускной танец; так и поступили.
Это была небольшая неформальная свадьба, на которой тренер Боб выступал шафером, а Латин Эмеритус, отдавая свою дочку замуж, лишь изредка переходил на неразборчивую латынь; мать моей матери плакала, вполне отдавая себе отчет, что Вин Берри – не тот студент Гарварда, коему в ее мечтах суждено было увлечь Мэри Бейтс обратно в Бостон, по крайней мере не сейчас. Эрл всю процедуру просидел в коляске «индиана» 1937 года выпуска, умиротворенный крекерами и копченой селедкой.
Мои мать и отец самостоятельно провели краткий медовый месяц.
– Тогда-то вы уж точно делали это! – всегда восклицала Фрэнни.
Но возможно, что этого и не было; они нигде не останавливались на ночь. Они уехали на раннем поезде в Бостон и побродили по Кембриджу, представляя себе, что в один прекрасный день будут здесь жить, а отец будет учиться в Гарварде; они поехали обратно самым ранним поездом и к рассвету следующего дня вернулись в Нью-Гэмпшир. Их первым брачным ложем была односпальная кровать в девичьей комнате моей матери в доме Латина Эмеритуса – там и должна была жить моя мать, пока отец будет зарабатывать на Гарвард.
Тренеру Бобу жаль было расставаться с Эрлом. Боб был уверен, что медведя можно выучить играть в защите, но мой отец объяснил Айове Бобу, что медведь должен стать для их семьи хлебом насущным и обеспечить его образование. И вот в один прекрасный вечер (после того, как нацисты захватили Польшу) моя мать на прощанье поцеловала отца на гимнастическом поле школы Дейри, которое тянулось как раз до заднего крыльца дома Айовы Боба.