– Да, можно подумать, что она старается обмануть кого-то относительно своего истинного курса, господин Янес, – ответил Самбильонг. – Уж не направлена ли эта наивная хитрость в нашу сторону?
– Мне тоже так кажется, – ответил европеец. – Поди-ка принеси мне бинокль и распорядись зарядить одну из пушек. Если тот человек, имеющий – это не подлежит никакому сомнению – намерение подобраться к нашей «Марианне», будет продолжать стараться сбить нас с толку, то мы пошлем ему такой гостинец, от которого вся его хитрость вместе с породившим ее мозгом разлетится на мелкие кусочки.
Минуту спустя Янес уже рассматривал в сильный морской бинокль находившуюся в тот момент на расстоянии не менее двух миль[8] утлую даякскую лодчонку, переставшую наконец прятаться за заполнявшими устье реки островами и окончательно взявшую курс на «Марианну».
Едва только стекла бинокля отыскали в пространстве лодку с ее таинственным кормчим, как из груди Янеса вырвался возглас сильного изумления.
– Что такое? Что вы видите, капитан? – осведомился Самбильонг.
– Тангуза!
– Тот, которого Тремаль-Наик привез с собой из Мопрачема и которого он поставил управляющим своей фактории?
– Да, Самбильонг. Тот самый.
– Ну, наконец-то мы узнаем что-нибудь относительно этих непонятных волнений, если только это действительно он, – сказал малаец.
– Да, да. Я не ошибаюсь, это действительно он. Я вижу его прекрасно. Ох!..
– В чем дело, сахиб?
– Его преследуют, Самбильонг, его преследуют. Я вижу пирогу с дюжиной даяков, которая гонится за Тангузой. Взгляни в направлении того, последнего островка… Видишь?
Самбильонг напряг зрение и вскоре в самом деле различил вдали узкую и очень длинную пирогу, покинувшую устье реки и под сильными ударами восьми широких весел быстро направлявшуюся в море.
– Да, господин Янес, несомненно, они охотятся за управляющим Тремаль-Наика, – сказал он.
– Ты зарядил пушку?
– Все четыре, капитан.
– Прекрасно. Подождем, что будет дальше.
Маленькая лодка, первой привлекшая внимание Янеса, двигалась благодаря попутному ветру с достаточной быстротой прямо по направлению к «Марианне». Тем не менее казалось несомненным, что состязаться в скорости бега с переполненной даяками пирогой ей не под силу. Управлявший ею человек, заметив, что его преследуют, поспешно привязал рукоятку руля к корме и взялся за весла, чтобы ускорить таким образом ход своей лодчонки.
Вдруг с носа даякской пироги поднялось легкое облачко дыма, и до борта «Марианны» донесся глухой звук выстрела.
– Они стреляют по Тангузе, господин Янес, – сказал Самбильонг.
– Отлично! Я покажу сейчас этим негодяям, как умеют стрелять португальцы, – ответил европеец с невозмутимым спокойствием.
Швырнув далеко за борт незадолго до того закуренную сигару, он раздвинул толпу матросов, сбежавшихся к носовой башенке при звуке отдаленного выстрела, и приник к первому орудию, наводя его на пирогу.
Погоня продолжалась со все возраставшей яростью, и расстояние, отделявшее маленькую лодку от пироги преследователей, несмотря на отчаянные усилия ее обладателя, начинало заметно сокращаться.
Прозвучал еще один выстрел со стороны даяков, но, как и первый, без всякого вреда для преследуемого.
Янес, спокойный и бесстрастный как всегда, продолжал медленно наводить пушку.
– Ну, теперь, кажется, верно, – пробормотал он через несколько минут.
Грянул короткий гулкий выстрел, прокатившийся перекатистым эхом над островами залива и над утопавшими в зелени берегами вливавшейся в море реки. Жерло орудия пыхнуло ярким огненным языком.
Над бортом пироги-преследовательницы поднялся в воздух высокий водяной столб, и вскоре до экипажа «Марианны» долетели смягченные расстоянием яростные крики даяков.
– Разбита, господин Янес! – вскричал Самбильонг.
– И скоро пойдет ко дну, – спокойно добавил португалец.
Даяки прекратили преследование и стали усиленно грести к одному из ближайших островов, надеясь достигнуть его раньше, чем пирога окончательно погрузится в воду. Но повреждение, произведенное ядром с борта «Марианны», было настолько серьезным, что полуразбитая пирога не могла долго держаться на воде. Действительно, находясь еще на расстоянии трехсот-четырехсот шагов от острова, она вдруг накренилась, зачерпнула добрую порцию морской воды и, как камень, пошла ко дну, предоставив всплывшим, подобно пробкам, даякам самим заботиться о спасении собственной шкуры. Для них это неожиданное купание, впрочем, не представляло никакой опасности. Проводя большую часть жизни на воде, они не уступали в искусстве плавания даже таким завзятым пловцам, как малайцы или полинезийцы, и проплыть расстояние в триста шагов, отделявшее их от берега, им решительно ничего не стоило.
– Спасайтесь, спасайтесь! – пробормотал Янес. – Надеюсь, этот урок послужит вам на пользу. Но если вам вздумается повторить подобную охоту – не взыщите: придется уже по-настоящему погреть ваши спины картечью.
Утлая лодчонка, освободившись, благодаря удачному выстрелу с борта «Марианны», от преследователей, продолжала с прежней поспешностью мчаться по направлению к неподвижно стоявшему на мели паруснику и вскоре приблизилась к нему на расстояние меньше полукабельтова[9].
Управлявший ею человек, на вид не старше тридцати лет, был низкого роста, и черты слегка желтоватого лица изобличали в нем европейца, носящего в своих жилах и малайскую кровь. Его плотное, мускулистое тело было перевязано во многих местах, главным образом на руках и ногах, кусками белого холста, на котором местами проступали широкие кровавые пятна.
– Что это? Он ранен? – воскликнул Янес. – Этот метис, кажется, порядком пострадал. Эй, спустить ему лестницу!.. Да приготовьте какого-нибудь подкрепляющего снадобья.
Пока матросы исполняли эти приказания, лодка с последним отчаянным ударом весел подошла к борту корабля.
– Поднимайся скорее! – крикнул сверху Янес.
Управляющий Тремаль-Наика привязал свою пирогу за брошенный ему с борта конец веревки, убрал парус и затем с трудом поднялся по лестнице на палубу.
При его появлении у португальца вырвался громкий крик изумления и ужаса. Все тело несчастного было изрешечено, словно выстрелами мельчайшей дробью, и из каждой такой микроскопической раны сочилась мелкими каплями кровь.
– Боже мой! – воскликнул Янес в ужасе. – Кто тебя так отделал, мой бедный Тангуза?
– Белые муравьи, господин Янес, – ответил метис прерывающимся голосом, с гримасой на лице, вызванной терзавшей его острой болью.
– Белые муравьи? – снова воскликнул португалец. – Но кому могла прийти в голову варварская мысль покрыть твое тело этими кровожадными насекомыми?
– Даякам, господин Янес. Это они проделали надо мной такую жестокую штуку.
– Ах, мерзавцы! Спустись скорей в каюту и заставь перевязать получше твои раны, а тогда уже возобновим разговор. Скажи только, сильной ли опасности подвергаются сейчас Тремаль-Наик и Дарма?
– Хозяин на скорую руку составил из малайцев маленький отряд и пытается оказать сопротивление даякам.
– Ну хорошо. Иди и предоставь себя в полное распоряжение Кибатани: он знает толк в ранах. Потом пришлешь за мной. Иди же, мой бедный Тангуза! Сейчас у меня на очереди другое дело.
Пока метис спускался с помощью двух матросов в каюту, Янес снова обратил свое внимание на устье реки, где в это время появились три большие лодки, переполненные людьми, и двойная пирога с перекинутым от одного борта к другому мостком, на котором помещалась одна из тех небольших пушек, отлитых из расплавленной медной обшивки кораблей с небольшой примесью свинца, которые носят у малайцев название лила.
– Что за черт? – пробормотал португалец. – Эти даяки, кажется, собираются вступить в состязание с Тиграми Мопрачема… Ну нет. Не с вашими силами, голубчики, меряться с нами. У нас есть такие штучки, от которых вы будете скакать, как дикие козы.
– Я боюсь, что за этими островами скрываются другие такие же лодки, господин Янес, – сказал Самбильонг, одновременно со своим начальником наблюдавший за появлением новых даякских пирог.
– Ну, мы слишком сильны, чтобы бояться этих мошенников, хотя эти достойные потомки пиратов и головорезов отчаянны, как сам дьявол, нужно отдать им справедливость. Скажи-ка вот что: много у нас шрапнельных снарядов?
– Два ящика, капитан.
– Распорядись, чтобы их вынесли наверх. Заставь также растянуть над бортами абордажную сетку и развесить на ней связки терновника. Посмотрим, как они завоют, если им вздумается взять на абордаж наше судно. Эй, лоцман!
Малаец, который, забравшись на площадку фок-мачты, следил оттуда за подозрительными движениями четырех шлюпок, спустился вниз и подошел к португальцу, стараясь глядеть куда-то в сторону.
– Ты знаешь, сколько лодок находится в распоряжении тех даяков, которые виднеются там, вдали?
– На реке их было очень немного, – ответил малаец.
– Как ты думаешь, не собираются ли они атаковать нас, пользуясь нашей неподвижностью?
– Я этого не думаю, господин.
– Ты говоришь это вполне искренне? Смотри, у меня начинают появляться большие подозрения на твой счет. Наше теперешнее пребывание на мели вовсе не кажется мне делом простого случая.
Малаец скривил гримасу, как бы стремясь скрыть зловещую улыбку, промелькнувшую на его губах. Потом сказал с некоторой досадой:
– Я, кажется, не дал вам никаких поводов сомневаться во мне, господин.
– Посмотрим, что будет дальше! – пробормотал вместо ответа Янес и отправился навестить раненого метиса, поручив Самбильонгу заняться приготовлениями к защите «Марианны».
II. Пилигрим из Мекки
Если попавшее на мель судно Янеса было красивым с наружной стороны, настолько красивым, что оно могло смело соперничать с самыми роскошными яхтами эпохи, к которой относится наш рассказ, то внутри, особенно в отведенных для самого капитана кормовых помещениях, оно было просто великолепно.
Особенно богато была отделана центральная комната, служившая салоном и вместе с тем столовой. Симметрично расположенная в ней мебель красного дерева была очень тонкой филигранной работы, с красивой инкрустацией из перламутра и широкими золотыми ободками по краям. Пол был покрыт тяжелыми персидскими коврами. На стенах отливали всеми цветами дорогие обои индийской работы, а маленькие хрустальные окна были полузакрыты воздушными занавесками из красного шелка, поддерживаемыми серебряными цепочками. С потолка в центре салона-столовой спускалась большая роскошная люстра, по-видимому венецианской работы, свет которой по вечерам отражался миллионами ярких бликов на богатейшей коллекции оружия всех стран и народов, развешенной тут же по стенам.
В этой обставленной с чисто восточной роскошью комнате, на обитом зеленым бархатом диване лежал перевязанный чуть ли не с ног до головы и покрытый толстым белым шерстяным одеялом управляющий Тремаль-Наика, уже несколько оправившийся и выглядевший сравнительно бодрее, чем несколько минут тому назад.
– Ну, как ты себя чувствуешь, мой мужественный Тангуза? – спросил Янес, подойдя к импровизированному ложу метиса.
– О, Кибатани обладает поистине волшебными лекарствами! – ответил раненый. – Он смазал мне каким-то снадобьем все тело, и теперь я чувствую себя гораздо лучше, чем раньше.
– Ага! Ну, теперь расскажи, как все произошло. Прежде всего я хочу знать, находится ли мой друг Тремаль-Наик все еще в кампонге Пангутаран или он защищается от восставших где-нибудь в другом месте?
– Да, господин Янес, он остался в Пангутаране, и когда я покидал его, он деятельно готовился к защите против даяков, надеясь продержаться до вашего прибытия. Давно прибыл к вам, в Мопрачем, посланный нами гонец?
– Три дня тому назад. Как видишь, Тангуза, мы не потеряли ни одной минуты и примчались сюда на самом лучшем корабле, каким только располагали.
– А что думает Малайский Тигр об этом неожиданном возмущении даяков, которые всего каких-нибудь три недели тому назад чуть не молились на моего хозяина?
– Мы все строили здесь самые разнообразные предположения на этот счет, но боюсь, что настоящей причины даякского возмущения мы так и не отгадали. Бедный Тремаль-Наик! Шесть лет гигантского колонизаторского труда. Сотни тысяч рупий, израсходованных, по-видимому, без всякой пользы. Это ужасно!.. Скажи, Тангуза, неужели у вас там тоже решительно ничего не знают о мотивах, побудивших даяков взяться за оружие и подвергнуть беспощадному уничтожению фактории Тремаль-Наика, стоившие ему таких больших усилий и забот?
– Я расскажу вам сейчас, сахиб, все, что нам известно.
Около месяца тому назад, а может, и несколько раньше высадился на этих берегах какой-то человек, не принадлежавший, по-видимому, ни к малайской расе, ни к какому бы то ни было племени, обитающему на острове Борнео. Говорили, что он был ревностным мусульманином и носил на голове зеленый тюрбан – знак того, что он совершил священное паломничество в Мекку, ко гробу Магомета.
Вы знаете, сахиб, что даяки этой части острова не верят ни в добрых, ни в злых духов, как это наблюдается у их южных соплеменников. Они считают себя – по-своему, разумеется, – мусульманами и фанатичны до такой степени, что способны затмить в этом отношении, пожалуй, даже мусульман Центральной Индии.
Что говорил, чего наобещал этот таинственный пилигрим дикарям даякам – ни я, ни мой хозяин до сих пор не знаем. Факт, однако, что ему очень легко удалось затронуть их религиозный фанатизм, загипнотизировать их, заставить восстать против Тремаль-Наика и подвергнуть разграблению его фактории.
– Ты видел его, этого пилигрима?
– Да, вырываясь из рук мучивших меня даяков, я успел разглядеть его. Это высокий худой старик с изможденным лицом и лихорадочным, возбужденным блеском глаз. Вид у него такой, что его действительно можно принять за пилигрима…
Оба собеседника на несколько мгновений погрузились в раздумье.
– Есть еще одно обстоятельство, господин Янес, которое заставляет отнестись к тайне даякского восстания очень серьезно. Мне передавали, что две недели тому назад здесь приставал пароход, шедший под английским флагом, и что пилигрим вел продолжительный разговор с капитаном этого парохода.
– Англичане? – воскликнул Янес. – Да, да, это вполне возможно! В Лабуане давно уже ходят слухи, что английское правительство намеревается занять наш остров, Мопрачем, под предлогом, что мы представляем постоянную опасность для его колоний.
– Нужно еще добавить, что утром, после прибытия этого таинственного парохода, многие даяки, которые до тех пор имели в качестве оружия только сумпитаны[10] да сабли, оказались вдруг каким-то загадочным образом владельцами превосходных мушкетов и пистолетов.
– Да, да… Теперь мне все ясно.
– Неужели вы допустите, чтобы англичане и в самом деле выселили нас с нашего острова?
Янес улыбнулся и затянулся дымом душистой сигары.
– Тиграм Мопрачема, – презрительно сказал он, – не впервые бороться с «британскими львами». Им не раз уже приходилось трепетать от нашего боевого клича. Не посрамим себя мы и на этот раз.
В этот момент с палубы раздался встревоженный голос Самбильонга:
– Наверх, капитан! Даяки приближаются…
Португалец затянулся еще раз сигарой и неторопливо поднялся на палубу. В самом деле, между островами двигалось до дюжины больших прао[11], впереди которых плыла двойная широкая лодка с водруженным на ней миримом – орудием несколько больших размеров, чем упомянутая раньше лила.