И тут вдруг Гитлер, который мрачно наблюдал, как за окном быстро сгущаются январские сумерки, и вовсе не думал о событиях весны прошлого года, с облегчением понял, что питает его отвращение к Франко, сидящему сейчас вот здесь в салоне специального поезда, идущего по заснеженным равнинам России.
«Это он – главный виновник моих неприятностей в проклятой стране большевиков, – подумал Гитлер, и сознание его прояснилось, фюрер явственно увидел себя на том совещании 27 марта 1941 года, которое он открыл весьма неприятным для него известием о переносе срока операции «Барбаросса» на пять недель. – Если бы он дал мне возможность закрыть Гибралтар, англичанам было бы не до Балкан… И эти ублюдки не воротили бы носа от союза со мной, не оглядывались на возможную помощь Черчилля. Тогда мне не пришлось бы отвлекать силы на Югославию, войска успели бы полностью сосредоточиться и перегруппироваться на русской границе и началось бы все, как было намечено, 15 мая, а не 22 июня… Пять недель! Пять недель я потерял из-за этого недоноска… И все выглядело бы иначе, если б дивизии группы армий «Центр» подошли к Москве в августе, а не в октябре!»
Гитлер стиснул зубы, но усилием воли заставил себя расслабиться. Фюрер разобрался в причинах плохого настроения, и в том, что теперь ему прояснилась первопричина некоторых его неудач на Востоке, был определенный смысл.
«Мудр не тот, кто не совершает ошибок, – едва ли мысленно не улыбаясь, подумал фюрер, – а тот, кто сумеет не повторить их… В любом случае этот пиренейский «вождь» находится в моих руках. И при случае…»
Он не стал додумывать свою мысль и резко поднялся. Песцовая шуба упала на устланный ковром пол. Гитлер подошел к окну и принялся глядеть сквозь пуленепробиваемое стекло. Петербург лежал за его спиной, но Гитлеру казалось, будто он различает идеально распланированные кварталы ненавистного ему города.
Франко поднялся из-за стола и осторожно приблизился к Гитлеру.
Вошел адъютант и сообщил: поезд приближается к Плескау.
– Мой фюрер, – проговорил каудильо, – я бесконечно горжусь нашим совместным путешествием в эту поверженную доблестными солдатами вермахта страну. И мой народ…
Он хотел сказать нечто возвышенное о военном содружестве испанского и немецкого народов, но в выражении лица Гитлера вдруг проявилось такое, что Франко запнулся, оборвал фразу.
Гитлер думал об отчаянном сопротивлении русских под Петербургом осенью прошлого года, о новом фронте генерала Мерецкова, который досаждает ему своей фанатичной устремленностью к поставленной цели. Он вспомнил, что сообщает разведка о чудовищном голоде в Петербурге, о том, что в этом промерзшем насквозь городе продолжают производить снаряды и танки… В душе Гитлера шевельнулось чувство удивления стойкостью этих людей, он даже испытал легкий укол зависти, подумав о крепости духа жителей Петербурга… Но все эти нормальные нравственные конструкции были тотчас же погребены под лавиной нечеловеческой ненависти Гитлера ко всему, что объединялось в его сознании словом «Петербург».
– Если они не перестанут сопротивляться, я применю газы, – тихо, едва ли не шепотом, проговорил Гитлер, не отворачиваясь от окна.
Франко вздрогнул и испуганно посмотрел на него.
24
Как Дмитрий Одинцов он перестал существовать.
С того времени, когда начальник Особого отдела Второй Ударной армии доставил его на ничейную землю и отправился в обратный путь, пожелав разведчику удачи, интендантский капитан исчез. Его место в этом мире занял Вальтер Гиллебранд, сын известного архитектора из Дрездена, штурмбаннфюрер СС, официальный эксперт специального управления РСХА, которое занималось изъятием на оккупированных территориях художественных ценностей и произведений искусства.
И мало кто знал, что этот довольно известный в Европе знаток истории архитектуры числится еще и по разряду тщательно законспирированных тайных агентов Третьего рейха.
Стал Одинцов тайным агентом по заданию советской разведки.
Положение Одинцова, или Вальтера Гиллебранда, – пока он находится на той стороне, лучше называть его так, – в системе тайных служб нацистской Германии было своеобразным. Его эсэсовское звание, должность эксперта PСXA, довольно энергичная деятельность в этой ипостаси были всего лишь «крышей», хотя как искусствовед и историк архитектуры Вальтер Гиллебранд считался серьезным ученым. Правда, с началом Мировой войны его научные связи с коллегами из других европейских и заокеанских стран, естественно, оборвались, но зато специальные знания Гиллебранда весьма ценили нацистские бонзы, и в первую очередь Герман Геринг, который относился к Вальтеру приятельски и даже был с ним на «ты», считал его другом дома, или, точнее, домов, наполненных шедеврами из ограбленных музеев и картинных галерей оккупированных государств, алчность шефа люфтваффе Геринга была общеизвестна.
А разведчиком Гиллебранд был абверовским, о чем Герман Геринг, разумеется, не подозревал. В абверовском обличье Вальтера тоже была некая особенность. После 1933 года он был направлен в военную разведку как ветеран движения. Гиллебранд вступил в НСДАП – национал-социалистическую германскую рабочую партию – еще студентом Дрезденского университета в 1928 году. Это означало, что нацистская партия укрепляет военную разведку проверенными кадрами. И хотя Вальтер после особой подготовки и выучки был, как говорится, со всеми потрохами передан ведомству адмирала Канариса, и сам шеф, и другие высшие чины абвера, разумеется, помнили, откуда пришел к ним этот искусствовед.
Как советский разведчик Дмитрий Одинцов был известен только начальнику своего управления и шефу того отдела, который его опекал, поддерживая с ним связь, под именем Стрибога, языческого бога древних славян. У немцев Вальтер Гиллебранд получил куда более скромный псевдоним: они звали его Шварцем – Черным…
Официально Шварц был придан абверкоманде-104 – в качестве разведывательного органа она обслуживала группу армий «Север», – но подчинялся Вальтер Гиллебранд подполковнику Шиммелю только оперативно. Настоящим его начальством считались начальник Первого управления абвера и сам адмирал.
С руководством абверкоманды-104 и начальником войсковой разведки, полковником Лизонгом, шефом отдела 1Ц в группе армий, Вальтер Гиллебранд согласовывал свои действия и, разумеется, информировал их о планах противника относительно Шестнадцатой и Восемнадцатой армий, противостоящих соединениям Северо-Западного, Ленинградского фронтов и теперь вот нового, Волховского, и Шварц имел возможность самостоятельно решать, что он доведет до сведения армейских разведчиков здесь, на территории, контролируемой частями группы армий «Север», а что доложит в доме № 74/76 на Тирпицуфере, в Берлине.
Вообще, северную группу войск Восточного фронта опекали тайные службы всех мастей, дублируя порой друг друга, перекрывая многослойно агентурными сетями захваченные районы советской земли и территории противника, которые входили в зону военных интересов фельдмаршала фон Дееба, а потом его преемника Кюхлера и обоих командармов.
Разведкой и контрразведкой, а также организацией диверсионных и террористических актов занимались и подразделения абвера, и различные службы РСХА – Главного управления имперской безопасности Министерства внутренних дел, которое действовало под контролем имперского руководителя СС и шефа германской полиции от нацистской партии Генриха Гиммлера. Существовали еще войсковые разведывательные отделы – 1Ц – в штабах армий, корпусов и дивизий. Они вели разведывательную работу и контрразведку против войск противника на сопредельных территориях и формально не подчинялись абверу, хотя и действовали с ним в тесной связи, опираясь на совместно разработанные планы.
Самостоятельным был и отдел Генерального штаба «Иностранные армии – Восток». Им руководил полковник Гелен. Особыми карательными функциями была наделена ГФП – гехаймфельдполицай – тайная полевая полиция, подчинявшаяся Верховному командованию армии, но постоянно направляемая на деле абверовскими людьми, гехаймфельдполицай и создана была по личной инициативе Вильгельма Канариса.
При всех своих тесных связях и единстве целей все эти службы постоянно конкурировали между собой, стараясь заслуги сотрудников одной из них приписать себе, выставить соперников в невыгодном свете. Процветала практика доносов, перехвата обнаруженной агентуры противника, считалось едва ли не добродетелью для абверовца натянуть нос гестаповцу или работнику СД – зихерхайтдинст – службы безопасности или наоборот.
Справедливости ради надо сказать, что наоборот сделать было проще, ведь IV отдел РСХА – гехаймстатсполицай, или, сокращенно, гестапо, был официально уполномочен партией и государством отвечать за политическую благонадежность сотрудников абвера.
Что же касается СД, то до 1933 года она была тайной разведывательной организацией НСДАП при охранных эсэсовских отрядах. После прихода Гитлера к власти зихерхайтдинст преобразовали в государственную политическую разведку с неограниченными полномочиями, деятельность которой условно именовалась «лебенгебитсарбайт», что означало – работа по отраслям жизни. И это соответствовало истинному положению вещей. Опекой СД была охвачена и внутренняя, и внешнеполитическая жизнь Германии. От населения отдельного городского квартала или маленького поселка, где были блок- и целенляйдеры, официальные представители СД, носившие форму и наделенные эсэсовскими званиями, до вездесущей деятельности в других государствах, где агенты зихерхайтдинст, прикрываясь обличьем журналистов и коммерсантов или дипломатическим иммунитетом, вели политический шпионаж, организовывали восстания против законных правительств, разлагали демократические организации, совершали с помощью наемных убийц террористические акты.
До начала войны служба безопасности ограничивалась лишь сбором компрометирующих документов на подлежащих «изъятию» лиц и передачей их для реализации в гестапо. Но перед началом военных действий на Восточном фронте Генеральным штабом Вооруженных сил ОКВ – оберкоммандовермахт – и Главным управлением имперской безопасности – РСХА – было подписано особое соглашение. Согласно этому соглашению каждой армии, действующей против Советского Союза, придавались специальные эйнзатцкоманды и эйнзатцгруппы СД. Они предназначались для массового уничтожения мирного населения на захваченных вермахтом территориях…
Словом, недостатка в органах, ведущих тайную и явную войну против советского народа, не было. Порой их многообразие мешало достижению конечных результатов, но глобальность агентурной работы позволяла брать необходимое количество проведенных акций, да и работа коллег Одинцова – Гиллебранда была высокопрофессиональной. Зачастую Стрибога спасало от неминуемого провала, – а такая возможность, как тень, следует за разведчиком постоянно, – то обстоятельство, что он долгие годы был одним из них. И не только разведчиком абвера высшего класса, но и бывшим партийным функционером.
25
– Я доложил о доставленных вами сведениях, штурмбаннфюрер, в Берлин и фон Кюхлеру, – сказал подполковник Шиммель, отодвинувшись от стола и выпрямляя худую длинную спину. – Он сейчас находится здесь, в Сиверском, инспектирует Линдеманна.
– Как отнесся командующий к новым планам русских? – спросил Вальтер Гиллебранд.
– Весьма обеспокоенно, хотя и с некоторым недоверием. Генерал-полковник считает, что у противника не хватит резервов на столь значительную по замыслам операцию. Честно признаться, я разделяю его точку зрения.
– Выдвигаемые на волховском участке армии русских превосходят в живой силе наши дивизии, которые им противостоят, – осторожно заметил Вальтер-Шварц. – Кроме того, значительно укреплен Северо-Западный фронт генерала Курочкина.
– Это так, – согласился Шиммель, – но, к счастью для нас, это все, чем они пока располагают. По сообщениям моих людей, работающих на той стороне, у русских хроническая нехватка мин и снарядов, и это при том, что пушек у них к началу сорок второго года было в полтора раза больше. В русских соединениях почти нет автоматического оружия.
– И тем не менее Вторая Ударная армия успешно наступает…
– Увы… Хотя мы и знали о готовящемся наступлении, русские застали нас врасплох. Никто не ожидал от них такого яростного напора. Мне сообщают, что солдаты генерала Клыкова дерутся как одержимые. Их не останавливают ни глубокие снега, ни морозы, ни танки, ни даже постоянные удары с воздуха. Не понимаю я их фанатизма, штурмбаннфюрер.
Шиммель называл Вальтера его эсэсовским званием, да и одет сейчас Гиллебранд был соответственно. Начальник абверкоманды-104 знал, что у Шварца есть и обычное армейское звание, какие носили абверовцы, но какое оно, даже Шиммелю было неизвестно, и потому он для удобства называл его просто штурмбаннфюрер. К этому званию, считавшемуся как бы званием военно-партийным, слово «господин» не добавлялось.
– А я был там недавно, герр оберст-лейтенант, – сказал Вальтер, – и в их пресловутом Петербурге тоже. Механизм русского фанатизма, связанного с этим городом, имеет глубокие национальные и исторические корни. Начиная с царствования Петра Великого Россия всегда была государством с двумя столицами. Так было и после большевистского переворота в октябре семнадцатого года. И если красное правительство перебралось вскоре в Москву, Петербург, который они переименовали в Ленинград, по имени их главного идеологического и политического вождя, остался столицей революционного духа, что ли… В этом весь секрет, герр оберст-лейтенант.
– Весьма интересно, штурмбаннфюрер. Впрочем, я и сам мыслил примерно так же, но так четко формулировать свои соображения не приходилось.
– Видите ли, нет ничего опаснее переносить собственные, присущие своему народу традиции и особенности на другую нацию, да еще ежели ты находишься в состоянии войны с нею. У русских все иначе, чем у нас, немцев. Как единая нация они сложились гораздо раньше, когда после татаро-монгольского нашествия выдвинулись московские князья и стали собирать вокруг себя русские земли. Поэтому Москва для русского вообще – символ родины. А для советского русского, для любого коммуниста Ленинград – колыбель революции.
У нас иначе. Мы, объединенные лишь в прошлом веке необыкновенным гением и твердой рукой «железного канцлера», мыслили по-другому. Для баварца символом родины является Мюнхен, для меня, саксонца, – Дрезден. Жители Гамбурга, Любека и других городов, некогда обладавших статусом «вольных», вообще знать не хотят ни о каких столицах. И все вместе мы недолюбливаем, мягко говоря, Берлин, нашу имперскую столицу, ибо этот город напоминает саксонцам, мекленбуржцам, вюртембержцам, баварцам и жителям прочих земель о прусском засилии и диктате.
– Поосторожней, штурмбаннфюрер, – добродушно осклабился Шиммель. – Вам разве неизвестно, что я пруссак?
– Почему же, конечно, известно, я знаю даже, что до начала войны на востоке вы руководили разведывательной школой под Кенигсбергом. Но мы с вами люди особой породы, которые хоть и носили, быть может, в юности нацистскую охотничью шляпу с кисточкой, сейчас для нас основополагающей является жизненная формула Третьего рейха, которую подготовил своим учением о тотальной войне Людендорф и четко определил наш фюрер: «Один народ – одно государство – один вождь».