Мамка предложила Дай-юй сесть на кан, на краю которого лежали два небольших парчовых матраца. Однако Дай-юй, зная свое положение в доме, не поднялась на кан, а опустилась на стул, стоявший в восточной стороне комнаты. Девушки-служанки тотчас налили ей чаю. Прихлебывая чай, Дай-юй с интересом разглядывала одежду и украшения служанок и, наблюдая за их движениями и манерами, думала, что эти девушки отличаются от служанок из других семей.
Не успела Дай-юй выпить чай, как к ней подошла служанка в красной шелковой кофте с оборками и синей отороченной тесьмой безрукавке и, улыбнувшись, сказала:
– Госпожа просит барышню Линь Дай-юй к себе.
Старая мамка повела Дай-юй в юго-восточный трехкомнатный домик. Здесь прямо против входа на кане стоял низенький столик, на котором грудой лежали книги и была расставлена чайная посуда; к восточной стене была прислонена черная атласная подушка, какие обычно подкладывают под спину, чтобы удобнее было сидеть. Сама госпожа Ван, подоткнув под спину точно такую же подушку, сидела у западной стены и при появлении Дай-юй сделала ей знак сесть с восточной стороны. Дай-юй решила, что это место Цзя Чжэна, и потому, заметив перед каном три стула, покрытых раскрашенными чехлами, присела на один из них. Лишь после того, как госпожа Ван несколько раз повторила приглашение, Дай-юй наконец села рядом с нею.
– Твой дядя сегодня постится, – сказала ей госпожа Ван, – повидаешься с ним в другой раз. Он только велел сказать тебе, что три твои двоюродные сестры – замечательные девочки, ты вместе с ними будешь учиться читать и писать, заниматься вышиванием. Надеюсь, вы поладите. Меня беспокоит только одно: есть здесь у нас корень всех бед и источник зол – «злой дух нашего суетного мира». Сегодня он уехал в храм и еще не вернулся, но вечером ты его непременно увидишь. Не обращай на него внимания, твои сестры тоже стараются не задирать его.
Дай-юй давно слышала от матери: «Есть у меня племянник, родившийся с яшмой во рту, страшно упрямый и непослушный, учиться не хочет и только любит баловаться в женских покоях. Но бабушка души в нем не чает, и никто не решается его одергивать».
Сейчас из слов госпожи Ван она сразу поняла, что речь идет о ее двоюродном брате.
– Это вы, тетя, говорите о том самом, который родился с яшмой во рту? – с улыбкой спросила она. – Мне помнится, когда я жила дома, мама часто говорила, что брата зовут Бао-юй, он на год старше меня и, хотя по-детски шаловлив, к сестрам относится очень хорошо. К тому же я, разумеется, буду жить с сестрами, а он живет с братьями совсем на другом дворе, в другом доме – какие же у меня могут быть поводы затрагивать его?
– Ты ничего не знаешь, – засмеялась госпожа Ван. – В том-то и дело, что он не такой, как другие. Пользуясь тем, что бабушка с малых лет любит и балует его, он и привык жить вместе с сестрами. Когда сестры не обращают на него внимания, он ведет себя спокойно; но стоит одной из них сказать ему лишнее слово, он приходит в такой восторг и начинает творить такие дела, что хлопот не оберешься. Поэтому я тебя предупреждаю, чтобы ты не обращала на него внимания. Он то ведет разумные речи, то вдруг на него находит какое-то затмение и он начинает болтать всякий вздор. Ты ему не очень верь!
Дай-юй только кивала головой.
Неожиданно вошла служанка и сказала госпоже Ван:
– Старая госпожа приглашает ужинать.
Госпожа Ван заторопилась, подхватила Дай-юй под руку и вместе с нею вышла из дому через черный ход. Они прошли немного по галерее в западном направлении, вышли из нее через боковую дверь и очутились на мощеной дорожке, тянувшейся с юга на север. В южном конце ее находился небольшой зал с пристройками, а на севере дорожка упиралась в белый каменный экран, за которым скрывалась небольшая дверь маленького домика.
– Это домик твоей старшей сестры Фын-цзе, – объяснила госпожа Ван, называя Ван Си-фын именем, которым ее обычно называли дома. – Если она тебе понадобится, ты всегда можешь найти ее здесь. Если тебе что-нибудь будет необходимо, говори только ей.
У ворот дворика тоже стояли наготове несколько мальчиков-слуг в возрасте, когда только начинают отпускать волосы[27] и собирают их в пучок на макушке.
Госпожа Ван и Дай-юй миновали проходной зал, попали во внутренний дворик матушки Цзя и вошли в дом через заднюю дверь. При появлении госпожи Ван ожидавшие здесь служанки сразу же принялись расставлять столы и стулья.
Жена Цзя Чжу – госпожа Ли Вань, подала кубки, Ван Си-фын разложила палочки для еды, и после этого госпожа Ван внесла суп. Матушка Цзя сидела на тахте, справа и слева от нее стояло четыре пустых стула. Ван Си-фын поспешно подвела Дай-юй к первому стулу с левой стороны и пригласила ее сесть. Смущенная Дай-юй стала отказываться.
– Не стесняйся, – с улыбкой сказала ей матушка Цзя, – твоя тетя и жены старших братьев кушают не здесь, а ты у нас гостья и по праву должна сидеть на этом месте.
Только тогда Дай-юй попросила разрешения сесть и опустилась на стул. Матушка Цзя велела госпоже Ван тоже занять свое место. Затем Ин-чунь и две ее сестры получили разрешение сесть. Ин-чунь села первой справа, Тань-чунь – второй слева и Си-чунь – второй справа. Возле них встали служанки с мухогонками, полоскательницами и полотенцами в руках. У стола распоряжались Ли Вань и Ван Си-фын.
В передней толпилось множество женщин и девушек-служанок, но стояла полная тишина, не слышно было даже покашливания.
Едва окончился ужин, служанки подали чай. Дома мать всегда учила Линь Дай-юй не пить чай сразу после еды, чтобы не расстроить желудок. Здесь все было иначе, но приходилось делать так, как делали остальные. Как только Дай-юй взяла чашку с чаем, служанка поднесла ей полоскательницу, и Дай-юй прополоскала рот. Потом все умыли руки, и был снова подан чай, на этот раз уже для питья.
– Вы можете уйти, – проговорила матушка Цзя, обращаясь к старшим, – а мы здесь немного побеседуем.
Госпожа Ван встала, произнесла несколько ничего не значащих фраз и вышла в сопровождении Ли Вань и Фын-цзе.
Матушка Цзя стала расспрашивать Дай-юй, какие она читала книги, и Дай-юй ей отвечала:
– Недавно прочла «Четверокнижие»[28].
Затем Дай-юй в свою очередь спросила, какие книги прочли ее двоюродные сестры.
– Какие там книги! – махнула рукой матушка Цзя. – Они только выучили по нескольку иероглифов!
Разговор был прерван, так как снаружи послышались шаги, и вслед за тем вошла служанка, доложив матушке Цзя, что пришел Бао-юй.
«Наверное, этот Бао-юй – вялый и невзрачный на вид…» – подумала про себя Дай-юй.
Взор ее обратился к двери, и тут Дай-юй увидела перед собой стройного юношу в красной, шитой золотом и украшенной драгоценными каменьями шапочке, которая придерживала связанные в пучок на макушке волосы; лоб его почти до самых бровей скрывала повязка с изображением двух драконов, играющих жемчужиной. На нем была темно-красная парчовая куртка с узкими рукавами и с рисунком из пестрых бабочек, порхающих среди цветов, перехваченная по талии вытканным цветами поясом с длинной бахромой в виде колосьев; поверх куртки была накидка из темно-зеленого японского атласа, обшитая бахромой, на ногах черные атласные сапожки на белой подошве. Лицо юноши напоминало светлую луну в середине осени и свежестью своей не уступало цветку, распустившемуся весенним утром; волосы на висках у него были гладкие и ровные, будто подрезанные ножом, брови – густые и черные, словно подведенные тушью, нос прямой, а глаза чистые и прозрачные, как воды Хуанхэ осенью. Казалось, даже в моменты гнева он улыбается и во взгляде его всегда сквозит нежность. На шее у него сверкало ожерелье с подвесками из золотых драконов, и на шелковой тесьме, сплетенной из разноцветных ниток, висела великолепная яшма.
Дай-юй испуганно вздрогнула, и в голове у нее мелькнула мысль: «Странно! Кажется, я его уже где-то встречала! Как знакомо мне его лицо!..»
Бао-юй справился о здоровье матушки Цзя, затем та сказала ему:
– Навести свою мать и возвращайся!
Бао-юй повернулся и вышел. Когда он возвратился, на нем был другой наряд. Волосы вокруг головы были заплетены в тонкие косички, каждая из которых заканчивалась узенькой красной ленточкой; затем все косички собирались на макушке и заплетались в одну большую черную и блестевшую, как лак, косу, в которой сверкали четыре большие жемчужины и украшение из драгоценных камней в золотой оправе. Одет юноша был в серебристо-красную шелковую куртку с цветами и дымчато-зеленые штаны из набивного сатина; на ногах – черные чулки с парчовой каймой и красные туфли на толстой подошве; на шее по-прежнему висели драгоценная яшма, ладанка с именем, ожерелье и амулеты. Лицо Бао-юя казалось густо напудренным, губы – словно накрашены помадой, взор нежный и ласковый, а на устах неизменная улыбка. Все изящество, которое способна дать природа, воплотилось в изгибе его бровей; все чувства, свойственные живому существу, светились в уголках его глаз. Во всяком случае, он обладал прекрасной, совершенной внешностью, и только трудно было разгадать, что таится под нею.
Потомки сложили о нем два стихотворения на мотив песни «Луна над Сицзяном», где с предельной точностью сказано:
И далее:
Между тем матушка Цзя, увидев вошедшего Бао-юя, с улыбкой спросила его:
– Зачем ты переоделся? Ведь ты еще не поздоровался с гостьей! Познакомься! Это твоя сестрица!
Бао-юй обернулся и, увидев перед собой хрупкую, прелестную девочку, сразу догадался, что это и есть дочь его тетки Линь. Он поспешно подошел и поклонился ей. Вернувшись затем на свое прежнее место, он сел и стал внимательно разглядывать Дай-юй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:
Глядя на Дай-юй, Бао-юй улыбнулся и сказал:
– Эту сестрицу я уже где-то видел.
– Глупости! – проговорила матушка Цзя. – Где ты мог ее видеть?
– Может быть, и не видел, – согласился Бао-юй, – но мне кажется, мы давно знакомы и как будто встретились снова после долгой разлуки.
– Ну ладно, ладно! – махнула рукой матушка Цзя. – Это значит, что вы с ней быстрее подружитесь.
Бао-юй пересел поближе к Дай-юй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и спросил:
– Ты уже училась, сестрица?
– Почти нет, – отвечала Дай-юй. – Всего один год ходила на занятия и выучила некоторые иероглифы.
– Как тебя зовут?
Дай-юй назвала имя.
– А второе?
– Второго имени нет, – ответила девочка.
Бао-юй засмеялся.
– Я придумаю, – предложил он. – По-моему, лучше всего назвать тебя Чернобровой. Это очень красивое имя!
– Где ты нашел такое имя? – спросила его Тань-чунь.
– Недавно я читал книгу «Описание людей, живших в древности и живущих в настоящее время», – ответил Бао-юй, – там сказано, что в западных странах имеется камень, который называется «дай» и заменяет краску для бровей. А у сестрицы тонкие, словно чем-то подведенные брови – разве ей не подойдет такое имя?!
– Опять выдумываешь? – засмеялась Тань-чунь.
– Кроме «Четверокнижия», вообще все выдумано, – заметил Бао-юй и спросил Дай-юй: – А у тебя есть яшма?
Никто ничего не понял. Однако Дай-юй сразу сообразила: «У него есть яшма, поэтому он задает мне такой вопрос».
– У меня нет яшмы, – ответила она. – Ведь твоя яшма – вещь очень редкая, – разве она может быть у каждого?
Едва она произнесла эти слова, как Бао-юем овладело безумие, он сорвал с шеи яшму, со злостью швырнул ее в сторону и стал возмущаться:
– Подумаешь, какая редкость! Все говорят только о ней, а меня и не вспоминают! Не нужна мне эта дрянь!
– У твоей сестрицы тоже была яшма, – прикрикнула на него матушка Цзя, – но когда умерла ее мать, она унесла яшму с собою, так как хотела сохранить память о дочери. Твоя сестрица была обязана положить в гроб вещи, которые любила ее мать, да и твоя покойная тетя при виде этой яшмы всегда будет думать, что видит дочь. Вот Дай-юй и сказала, что у нее нет яшмы – неудобно было хвалиться. Надень свою яшму, а то как бы твоя мать не узнала, что ты безобразничаешь!
С этими словами она взяла яшму из рук служанки и повесила на шею Бао-юя. Юноша сразу притих и замолчал.
Вскоре пришла кормилица и спросила, где будет жить барышня.
– Переселите Бао-юя в теплую комнату в моем флигеле, – сказала матушка Цзя, – пусть барышня Линь зиму проживет под голубым пологом, а весной подыщем другое место.
– Дорогая бабушка! – сказал Бао-юй, – мне будет удобно на кровати за пологом. Зачем переезжать и беспокоить вас?
– Ну ладно, – подумав немного, согласилась матушка Цзя и распорядилась, чтобы за Дай-юй с Бао-юем постоянно присматривали мамки и служанки, а вся остальная прислуга по ночам дежурила бы в прихожей. Ван Си-фын, со своей стороны, приказала людям расставить там светло-коричневый полог и перенести туда атласный матрац, парчовое одеяло и остальные постельные принадлежности.
Дай-юй привезла с собой только двух служанок: свою кормилицу мамку Ван и десятилетнюю девочку Сюэ-янь.
Сюэ-янь была еще слишком мала, а мамка Ван слишком стара, поэтому матушка Цзя сочла, что они не подходят для обслуживания Дай-юй, и отдала ей свою служанку по имени Ин-гэ. Теперь у Дай-юй, как и у Ин-чунь, кроме кормилицы, четырех мамок и двух служанок, которые ведали ее платьями, украшениями и подавали ей умываться, было еще четыре или пять девочек, подметавших комнаты и выполнявших самые разнообразные поручения.
Мамка Ван и Ин-гэ прислуживали Дай-юй под голубым пологом, а няня Ли, кормилица Бао-юя, и старшая служанка Си-жэнь прислуживали Бао-юю.
Си-жэнь, собственно, была служанкой матушки Цзя, и по-настоящему звали ее Хуа Жуй-чжу. Матушка Цзя любила Бао-юя и, опасаясь, что другие служанки не смогут ему угодить, отдала внуку Жуй-чжу, которая отличалась добротой и преданностью. Бао-юй знал, что «хуа» – означает «цветок». К тому же в одном древнем стихотворении он прочел фразу: «Ароматом цветок привлекает людей…» Поэтому, с позволения матушки Цзя, он переменил имя служанки на Си-жэнь – Привлекающая людей.
Си-жэнь была преданна сверх меры: прислуживая матушке Цзя, она только о ней и думала; теперь она служила Бао-юю и думала только о Бао-юе. Юноша был избалован, Си-жэнь всякий раз усовещивала его, и если он не слушался, она искренне огорчалась. И вот вечером, когда Бао-юй и мамка Ли заснули, Си-жэнь заметила, что Дай-юй и Ин-гэ все еще не отдыхают. Она сняла с себя украшения, бесшумно вошла в комнату Дай-юй и спросила:
– Барышня, почему вы до сих пор не ложитесь?
Дай-юй тотчас же предложила ей место.
– Садитесь, пожалуйста, сестрица!
– Барышня Линь Дай-юй очень огорчена, – добавила Ин-гэ. – Она все время утирает слезы и говорит: «Я только приехала и уже успела расстроить брата. Если бы он разбил свою яшму, разве не я была бы виновата?!» Мне насилу удалось ее успокоить.
– Барышня, не убивайтесь, – проговорила Си-жэнь. – Я уверена, что вам придется увидеть кое-что более удивительное! Не стоит по всякому поводу огорчаться и расстраиваться. Не принимайте ничего близко к сердцу!
– Все, что вы сказали, сестры, я запомню, – отозвалась Дай-юй.
Они поговорили еще немного и разошлись отдыхать.
На следующее утро Дай-юй, навестив матушку Цзя, пришла к госпоже Ван. Госпожа Ван и Ван Си-фын только что прочли письмо, полученное из Цзиньлина, и о чем-то шептались с женщинами, приехавшими от старшего брата госпожи Ван.
Дай-юй ничего не поняла, но Тань-чунь и ее сестры знали, что речь идет о старшем сыне тетушки Сюэ, по имени Сюэ Пань; он жил в Цзиньлине и недавно кого-то убил. Он думал, что это сойдет ему с рук, поскольку он богат и принадлежит к влиятельной семье. Но разбором его дела занялся суд области Интяньфу, и его дядя, Ван Цзы-тэн, получив об этом письмо, решил предупредить госпожу Ван, а также сообщал ей, что ее сестра с детьми едет в столицу.