С наступлением вечера Арафель и ее арфист проснулись, и нежные песни разогнали страх и сны. Но все равно воспоминания время от времени охватывали Арафель, и она ощущала боль утраты, и леденящий холод наваливался на нее так тяжело, что рука ее невольно скользила к шее, где прежде висел лунно-зеленый камень. А однажды на ее глазах внезапно выступили слезы. Фиан заметил это и запел еще более веселые песни.
Но музыка не веселила ее, и струны замерли.
– Научи меня еще одной песне, – попросил он, пытаясь отвлечь ее. – Ни один арфист не знает таких песен. И может, теперь ты поиграешь для меня?
– Я не умею, – ответила она, ибо последний настоящий арфист из ее народа давным-давно сгинул в море. Но ответ ее был не совсем правдив. Когда-то она играла. Музыка ушла из ее рук с тех пор, как последний из ее собратьев покинул этот мир, а она пожелала остаться, ибо слишком любила этот лес, несмотря на соседство с людьми.
– Играй, – сказала она Фиану, с усилием пытаясь улыбнуться, хотя железо смыкалось вокруг ее сердца, а господин долины метался в кошмарах, просыпаясь в поту и одержимый призраками.
Это была та самая человеческая песня, которую Фиан заиграл тогда в отчаянии на скале, яркой и дерзкой была она, и Элд откликнулся на нее звоном; и Эвальд, мучаясь бессонницей, завернувшись в меха, задрожал перед очагом, сжимая с ненавистью свой камень и не желая его отпустить, хоть он нес ему смерть.
Но тут запела тихо Арафель – песню древней земли, которую никто не слышал с тех пор, как мир поблек. Арфист подхватил мелодию, которая ведала о земле и берегах, о водах, о приходе человека и изменении мира. Фиан рыдал играя, а Арафель печально улыбалась и наконец умолкла, ибо это была последняя эльфийская песня. Сердце ее посерело и застыло.
Наконец вернулось солнце, но Арафель больше не хотела ни есть, ни отдыхать, она сидела, погруженная в свое горе, ибо утратила покой. Ей снова захотелось вернуться сумеречным путем в свой мир с его более яркой луной и более нежным солнцем. Может, сейчас ей удалось бы уговорить арфиста пойти с ней. Он сумел бы найти путь туда. Но она сама отдала часть своего сердца в залог и теперь даже не могла уйти отсюда – слишком крепко она была привязана к мыслям о камне. Так она отдавалась горю и отчаянию, временами прижимая руку с тому месту, где был прежде камень. Тени шептали, что наступает конец Элду. Но она с древним упрямством отказывалась их слушать, хотя чувствовала обреченность – слишком многого не стало, и она стала подвластна даже арфе.
Он снова выехал на охоту, Эвальд из Кер Велла, как только солнце поднялось. Доведенный до бешенства снами и бессонницей, он кнутом выгонял своих людей за ворота, как собак, к лесу – разграблять его пределы, ибо он догадывался об источнике своего рока и звуках арфы во сне. С огнем и топорами он пересек темные воды Керберна, собираясь свалить одно за другим все деревья, пока все не опустеет и не погибнет.
Теперь шепот и шелест леса был пронизан гневом. С севера на Элдвуд и всю долину Кера накатывала армада туч, закрывая собой солнце. Ветер дышал в лица людей, так что ни один факел не был поднесен к лесу из страха, что огонь может обернуться против них же самих; но топоры все равно звенели и этот день, и весь следующий. Тучи обкладывали небо все плотнее, а ветра становились все более пронизывающими, Элдвуд мрачнел и наполнялся сыростью. Арафели все еще удавалось улыбаться по ночам, когда она слушала песни арфиста. Но каждый удар топора заставлял ее содрогаться, и, когда Фиан спал урывками, железное кольцо все плотнее сжималось вокруг ее сердца. Она знала, что рана, наносимая Элдвуду, расширяется с каждым днем и господин долины наступает.
И наконец покой вовсе покинул ее – она не могла обрести его ни днем, ни ночью.
Она сидела, повесив голову, под подернутой облаками луной, и Фиан не мог развеселить ее. Он взирал на Арафель с глубоким отчаянием, а потом сочувственно прикоснулся к ее руке.
Она не сказала ни слова, но поднялась и пригласила арфиста немного пройтись вместе с ней. Он повиновался. И злобные твари завозились и зашептались в глубине чащоб и порослей вереска, внушая гнусные помыслы ветрам, так что Фиан то и дело вздрагивал и пятился во тьму, и жался к Арафели.
Силы ее убывали – ей не удавалось заглушить эти голоса, и она не могла заставить себя не слушать их. «Крах, – шептали они, – все бесполезно». И наконец, ухватившись за руку Фиана, она опустилась на стылую землю и прильнула головой к изъеденному, умирающему дереву.
– Что мучает? – спросил Фиан и погладил ее по лицу, и расцепил скрюченные пальцы, раскрыв ладонь, тянувшуюся к горлу, словно ища там ответа. – Что мучает тебя?
Она пожала плечами и улыбнулась, и вздрогнула, ибо даже сейчас в темноте при свете костров и факелов топоры продолжали стучать, и она ощущала, как железо снова вгрызается в лес, сотрясающийся от бесконечного крика, который длился уже много дней; но Фиан был глух к нему – таким уж он был создан.
– Спой мне песню, – попросила она.
– Сердце мое не лежит к песням.
– Как и мое, – откликнулась она. Пот покрывал ее лицо, и он утер его нежной рукой, пытаясь облегчить ее боль.
И снова он поймал и разжал ее пустую руку, тянувшуюся к горлу.
– Камень, – промолвил он. – Ты по нему скучаешь?
Она вздрогнула и обернулась, ибо топоры зазвучали громче и ближе. Он тоже посмотрел в ту сторону и снова перевел взгляд на нее, недоумевая и не слыша ничего.
– На этот раз, – произнесла Арафель, – как только встанет солнце, ты должен отправляться в путь. Новый лес укроет тебя.
– И бросить тебя? Ты говоришь об этом?
Она улыбнулась и прикоснулась к его встревоженному лицу.
– Я достаточно вознаграждена.
– Как вознаграждена? И чем ты заплатила? Что ты отдала взамен?
– Сны, – ответила она. – Всего лишь. Не больше того. Но и не меньше. – Руки ее отчаянно дрожали, а сердце затопил невыносимый мрак – то была ненависть к нему, к себе и ко всему живому, и отгонять ее было все тяжелее и тяжелее. – Ими овладело зло. Он причинит тебе боль – мне это уже снилось. Арфист, пора идти.
– Зачем ты отдала столь ценную вещь? – И крупные слезы потекли из его глаз. – Неужто моя игра стоила этого?
– Что ж, стоила, – ответила Арафель и рассмеялась последним смехом, что оставался у нее, – и вновь зло на мгновение рассеялось, освободив ее. – Я вспомнила, как надо петь и что такое песни.
Он схватил свою арфу и побежал очертя голову, ломая ветви и раздирая о них свое тело; но, к ужасу своему, она поняла, что бежал он не туда, куда надо, а возвращался вновь к долине Кера.
Она пронзительно вскрикнула и поднялась, ухватившись за ветви, – бездумным был этот шаг, не следовало ей идти за ним. Ее руки и ноги, обычно столь легкие в свете луны, сейчас занемели, и дыхание вырывалось с трудом. Колючки с умышленным злорадством цеплялись и не давали ей пройти, а все темные силы, обычно терявшие власть в ее присутствии, громко нашептывали ей теперь о смерти.
А где-то там господин-волк со своими людьми наносил лесу звенящие удары, язвя его ядом железа. Тяжелое человеческое тело, которое она, случалось, носила, снова казалось ей естественным, и лунный камень был заточен близ сердца, что билось ненавистью.
Она старалась не спешить и не могла остановиться. Сквозь узкие глаза Эвальда она с безнадежностью глядела, как юный арфист прорывается через заросли. Вздымаются луки и топоры. Лают псы и мечутся во всполохах костров.
Фиан, не колеблясь, идет к Эвальду, преподнося арфу и себя.
– Обмен, – слышит она его голос. – Камень на арфу.
Сердце Эвальда в этот миг было так полно ненависти и страха, что она едва могла дышать. Боль пронзила ее до самой глубины души, когда грубые пальцы Эвальда сжали камень. Она ощущала его трепет и отвращение. Ничего бы он никогда не отдал по доброй воле. Но этого камня он страшился и готов был расстаться с ним со свирепым весельем.
– Подойди, – сказал Эвальд и вытянул руку с раскачивающимся и вращающимся камнем, так что ненависть отступила от сердца Арафели.
И к нему прикоснулась другая рука, нежная и полная любви. Она ощутила неожиданный прилив сил и отчаяния и кинулась вперед бежать, спасать…
И тут же боль пронзила ее сердце с последним звоном арфы, с таким всполохом любви и горя, что она, ослепнув и помертвев, вскрикнула и чуть не упала.
Но Арафель не остановилась в своем беге; теперь она скользила, словно тень, ибо тяжесть оставила ее. Под нездешним светом летела она через луга, собирая все позабытое, в мгновение ока то возникая здесь, то снова скрываясь в ином мире.
Лошади ржали в мрачном свете и лаяли псы; ибо теперь она не трудилась выглядеть так, как удобно людям. Лучезарная, как луна, она возникла среди них, и в руках ее был острый серебряный меч, чтобы скрестить его с железом.
Арфа и арфист лежали рядом, разрубленные мечом. Она увидела, как человеческая мелюзга ринулась в стороны от нее, но ей было не до них; Эвальда она искала, подняв свое хрупкое серебряное лезвие. Эвальд изрыгнул проклятие, пришпорил лошадь и ринулся к ней, размахивая мечом, рассекая со свистом ветер. Лошадь взревела и попятилась назад, он снова выругался и опять ее пришпорил. Но первой нанесла удар Арафель, и он взревел от ярости при виде своей крови.
Она тут же отступила в лес. Он бросился следом. Преследование было в его натуре. Она могла бы убежать в иной мир и обмануть его, но она не стала этого делать. Она мелькала и петляла впереди огромной лошади, ломавшей ветви и кусты и мчавшейся за ней по пятам с пеной на удилах.
Жадные тени сгущались с обеих сторон, бормоча и радуясь погоне, которая уходила все дальше в черное сердце леса, ибо они жили по волчьим законам и подобное влекло их к себе. Они все плотнее обступали Эвальда, но не смели его тронуть: она бы не позволила им. А над ними клонились и трещали деревья, и листья, обрываемые ветром, слетали вниз: небеса сотрясались от грома и земля – от грохота копыт, и треск ветвей разгонял тени.
И вот в темноте, меж грома и молний, она обернулась, откинула за спину свой темный плащ, и мелькнула внезапная вспышка света: лошадь осела на задние ноги и упала, а Эвальд покатился по мокрой листве. Животное тут же, содрогаясь, поднялось и, минуя протянутые к ней руки хозяина и угрозы, ломая ветви, загрохотало вниз по сырой земле, разбрызгивая воду какого-то потаенного ручья в темноте; и тогда тени злорадно засмеялись. Арафель в своем истинном обличье стояла в его мире, сиятельная, как серебристая луна. Эвальд выругался и перевернул в руке свой огромный черный меч. Затем он взвыл от ярости и нанес удар.
Она рассмеялась и отступила в иной мир, когда меч обрушился туда, где она только что стояла. И снова она вернулась к Эвальду, и снова ринулась в чащу, принуждая его к преследованию, пока он не упал от изнеможения и не зарыдал во мраке урагана, забыв даже о своей ярости, ибо тени уже горланили вовсю, мечась среди кренящихся деревьев.
– Вставай, – насмешливо промолвила Арафель и снова возникла перед ним. Ветер перекатывал над ними раскаты грома, а издали доносились ржанье лошадей и лай собак.
При этих звуках веселое злорадство блеснуло в глазах Эвальда – он подумал о подмоге; и при свете молнии лицо его озарилось улыбкой, когда он поднял свой меч.
Но лошади были все ближе, и она рассмеялась с эльфийской жестокостью; радостная уверенность Эвальда растаяла, когда копыта прогремели над ними, сотрясая небо и землю, ибо то шла охота иного рода и иного Элда.
И выругался Эвальд, и замахнулся мечом, и сделал выпад, и снова рубанул, чуть не коснувшись ее железом. И вновь занес свое оружие, наступая все упорнее. Она то возникала, то уходила в иной мир, уворачиваясь от клинка, и вдруг, нацелив свой серебряный меч прямо ему в сердце, ударила. Жало молнии раскололось пополам, Эвальд вскрикнул и, ужаленный серебром, испустил дух.
Она не издала ни смеха, ни рыданий; она слишком хорошо познала этого человека, чтобы чувствовать что-либо. Вместо этого она взглянула на небеса, на серые обрывки туч – предвестников грозы, которых гнали иные охотники, пришпоривая ветра. И истошный вой сопровождал запоздалый рассвет. И она подняла свой легкий меч, отдавая честь госпоже Смерти, что правит людьми, – многих старых товарищей отыщет волк в ее стране.
Лишь потом печаль охватила Арафель, и она тронулась иным путем к началу и концу своих странствий, где, покинутые всеми, лежали арфист и его арфа, ибо соратники оборотня бежали. Но воскресить нельзя было ни того, ни другую, ибо свет погас в его глазах, а деревянный каркас арфы был разбит в щепы.
Но пальцы его сжимали иное, что сияло в его ладони, как летняя луна.
Наполненный светом, камень был чист и нежен. Она взяла его в руки. Серебряная цепь снова охватила ее шею, и камень вернулся на свое место. Затем, склонившись, она поцеловала Фиана на прощанье и ушла в никуда.
Гроза меж тем разыгрывалась не на шутку.
VI. Выступление в путь
Ураган обрушился на хутор армадой туч и ветром, сгибавшим сучья дуба и срывавшим раннюю весеннюю листву.
А с ним вернулся и Кэвин, спотыкающийся и давно сбившийся с дыхания, он бежал вдоль изгороди, преодолевая сметающий все на своем пути ветер.
Так он подошел к воротам, и юный Эдвульф, вышедший проверить овец, увидел его первым и закричал:
– Кэвин!
Но Кэвин пробежал мимо, держась за бок. Лицо его было в крови. Эдвульф увидел это и, перемахнув через загон, бросился за ним.
И Нэаль увидел его, сначала не признав, а лишь отметив, что в хутор пришел человек: он оставил свою работу в амбаре и кинулся бегом к нему навстречу, как и другие со всех концов хутора – из дома, хлева и от закромов, все в спешке побросав.
Но когда он подбежал к Кэвину, сердце Нэаля перевернулось, ибо он разглядел лук и колчан, и его сухопарую фигуру, и свежий шрам на его небритом лице, и кровь, стекавшую из многих ссадин.
– Кэвин! – сказал Нэаль и подхватил того на руки. – Кэвин!
Кэвин рухнул на колени, и Нэаль опустился рядом, не выпуская его из своих рук и дожидаясь, пока тот отдышится. Худое бледное лицо, блестящее от пота и залитое кровью, вновь поднялось. В волосах и бороде запутались грязь и трава от многочисленных падений.
– Господин, – вымолвил Кэвин, – он мертв, Эвальда не стало.
Нэаль смотрел с непонимающим видом, а Кэвин сжимал его руки, пока подходили остальные.
– Мертв, – промолвил Нэаль, но дальше так ничего и не понял. – Но ты вернулся, Кэвин… ты отыскал путь.
– Ты слышишь меня, Кервален, он мертв. – Кэвин даже нашел в себе силы, чтобы встряхнуть Нэаля. – Кер Велл остался без хозяина – настал твой час, твой час, Кервален. Он ушел в лес и не вернулся; он схватился с волшебным миром и никогда уже он не вернется назад.
– Фиан… Он с тобой?
– Арфист мертв. Эвальд убил его.
– Сын Коэннаха.
– Послушай меня. Сейчас или никогда. Люди ждут тебя…
– Арфист мертв.
– Кервален, неужто ты оглох? – И слезы заструились по лицу Кэвина. – Я вернулся за тобой.
Нэаль стоял на коленях в пыли. И Барк, подойдя сзади, положил свои большие руки Кэвину на плечи. Уже собрался почти весь хутор, и люди продолжали подходить – одни стояли, другие опускались на колени, а последние приближались так бесшумно, что тишина сгущалась в ужасном, напряженном ожидании.
– Скажи мне, где и когда, – попросил Нэаль. – Расскажи мне все с самого начала.
– Время от времени… – Кэвин отдышался, опустив руки на колени, – мы встречались, сын Коэннаха и я. Фиан Финвар. Сначала на дороге, когда я ушел вслед за ним. Потом мы простились. И он лишь посылал мне весточки – как у него шли дела и где. Он провел зиму в Кер Велле, как и собирался, а я – я собрал старых друзей, мой господин, знакомых тебе людей. Я не терял времени даром – на дорогах и в холмах, и в излучинах реки: я был в Донне и в Бане, и в прочих подобных местах, я посылал людей в Кер Лел.