Николка с Мартином лежали на печи, высунув головы из-под занавески.
По Трифону было заметно, что он уже давно начал утолять жажду: у него было красное лоснящееся лицо и осоловелый взгляд. Он рассказывал:
– Ну, думаем, пришёл наш последний час. Бросили мы вёсла, легли на дно – лежим молимся. А ветер в снастях стонет-завывает, сердце рвёт, будто мы уже покойники. Посудина моя скрипит, того и гляди, развалится. С каждой новой волной думаю: теперь конец. А сам лежу по горло в воде и – веришь, Варфоломей? – плачу. Да, лежу и, как дитя, плачу…
Трифон зачерпнул из бочонка и выпил. Это был плечистый мужчина с короткой чёрной бородой. На нём была чистая белая рубаха с чёрно-золотой вышивкой у ворота, схваченная в стане жгутом, тоже из чёрной и золотой пряжи.
Николка попробовал представить себе Трифона плачущим и не смог. Мальчик кривил лицо, думал о жалостном, сам чуть не расплакался, но лицо Трифона в воображении его оставалось медно-красным, лоснящимся и сонным от хмеля.
Меж тем Трифон продолжал свой рассказ:
– Да… Лежу и плачу. Вспомнил обиды, какие причинил жене своей безответной, безропотной… Вспомнил малых своих детушек – тоже и перед ними я оказался не безгрешен!.. Вспомнил, кого когда обмерил-обвесил. Кого словом неласковым ушиб, кого – кулаком, а кого – кистенём… Да… Много в жизни было всякого, Варфоломей! Больше, конечно, просто кулаком. Вот этим!
И он поднял крепко стиснутый пудовый кулак и поднёс его близко к глазам, отчего глаза его немного скосились к носу и лицо приняло как бы недоумевающее выражение. Разжав пальцы и уронив ладонь на стол, он продолжал:
– Всех вспомнил. И помолился я в сердце своём: Никола-угодник, смилуйся! Как же мне умирать, не заслужив перед людьми великие вины свои? С какими глазами предстану я перед Спасителем нашим и перед Матерью его Пречистой, заступницей нашей?.. Да… А сам плачу. Вдруг меня словно кто толкнул и посветлело будто. Поднял я голову и – веришь, Варфоломей? – вижу: идёт к нашему судну Никола-угодник. Да… Совсем такой, как на иконе. Волосы и бородка курчавая белеют, что пена морская. Облачения не подбирает – не боится, значит, полы замочить. Идёт себе по волнам, как по горочкам. Да…
Слушатели затаили дыхание. В это время избу потряс сильный удар грома. Все перекрестились. Трифон сказал:
– Вот и Илья-пророк подтверждает, что всё так и было! Ведь сам себе не верю порой, Варфоломей! Да… Ступил он на корму, весь светлый, как бы серебряный. Гляжу: а полы-то и правда не замочил! И говорит он мне: «Трифон! Что это вы вёсла побросали и лежите вповалку, как мешки с солью?» А я отвечаю: «Отчаялись мы, Никола-угодник, настал, дескать, наш последний час – лежим, Богу молимся!» А он мне и говорит: «Ну-ка, говорит, беритесь за вёсла! Кто сам себе помогает, тому и Бог помогает! А молиться за вас буду я». Ну мне, сам понимаешь, два раза повторять не надо. Он молиться начал, а я кричу работникам: «А ну, ребята, навались!» И сам первый схватился за весло. А их тоже уговаривать не надо. Встрепенулись мои молодцы, навалились! Тут вроде и буря помаленьку стихать стала, и вой в снастях уже не такой заупокойный. Глядь – а на корме никого нет! Посмотрел на нос – тоже нет! Взглянул на своих ребят – работают что есть мочи, ничего не примечают… Тут-то я и дал обет: коли прибуду живой и невредимый в Юрьев, закажу Варфоломею лампаду серебряную, чтобы к празднику, к Николину дню, зажглась она в храме, пред его, Николы-угодника, образом. Да…
Трифон с Варфоломеем зачерпнули ещё по ковшу и выпили. Голос Трифона становился всё громче. Он кричал:
– Верю, Варфоломей! Сделаешь! Верю! Но сделай, чтобы моя лампада не хуже была, чем в Колывани [9], в тамошнем Никольском храме! Бывал в Колывани, видал? То-то! А за деньгами я не постою! Вот задаток!
И он бросил на стол горсть гульденов. Серебряные монеты засияли на тёмном некрашеном столе, точно маленькие луны. Один гульден покатился по столу, со звоном спрыгнул на лавку, с лавки – на пол и докатился до Саввушки. Саввушка поднял гульден, некоторое время рассматривал изображённого на нём бородатого человека, а потом снова положил монету на пол.
Мальчики утратили интерес к разговору захмелевших мужчин, опустили занавеску и оказались одни в тёплой уютной темноте, словно отгороженные от всего остального мира. Они начали шептаться.
Глава пятая
Дева ключница
Николке с Мартином не мешали пьяные голоса – мальчики почти не слышали их. Только раз застольный разговор ворвался в их тихую беседу: они вдруг услышали страшный грохот и треск. Сперва им показалось, что в дом ударила молния, но в следующее мгновенье раздался оглушительный рёв, который могла исторгнуть только глотка платоновского гостя:
– Да! Великий грешник Трифон Аристов!.. Уйду в монастырь!..
И Николка догадался о причине треска. Выглянув из-за занавески, он увидел, что так оно и есть: великий грешник Трифон Аристов проломил своим кулачищем дубовую столешницу. Недаром среди русских ходила молва о его силе.
Сначала Николка пересказал Мартину по-немецки про Николу-угодника, потому что Мартин не понял ни слова из того, что говорил Трифон. А потом разговор так и пошёл про удивительное и таинственное. Николка сообщил:
– Говорят, из бискупова [10] замка в Домский собор подземный ход ведёт.
– А зачем он? – спросил Мартин.
– Сказанул – зачем! – воскликнул Николка. – Да как же без подземного хода? Захотелось бискупу, скажем, сокровища проведать, которые в Домских подвалах лежат, что ж ему, поверху шлёпать, что ли?
– Какие сокровища? – спросил Мартин.
– Обыкновенные, – ответил Николка. – Золото, серебро, алмазы там разные…
– А почему он их у себя в за́мке не хранит?
– Хранит и в замке, – сказал Николка, – да только в замке всё не умещается.
Мартин был потрясён. Пресвятая Мария, сколько сокровищ – даже в замке не умещаются! Он постарался вообразить всё это богатство, и оно предстало его мысленному взору в виде большой горы монет, кубков, перстней, ожерелий и прочих драгоценностей. Куда столько одному человеку?! Мартин вспомнил любимые дедушкины слова: «Свобода – это мешок, набитый золотом».
– Вот бы нам с тобой набить мешок! – сказал он задумчиво.
– Ты про что? – не понял Николка. – Про бискуповы сокровища, что ль?
– Да, – тихо ответил Мартин.
– Так тебя к ним и допустили! Там небось железные кованые двери да замки пудовые. – И, понизив голос, Николка добавил: – А может, кое-что и почище!..
Мартин встрепенулся. Он понял, что сейчас Николка что-то расскажет о зловещей тайне собора.
– Давным-давно, лет двести тому, а может, и более, жил здесь, в Юрьеве, так же как и теперь, бискуп. Уж так дрожал над своим добром!.. Никому и ничему не доверял – ни дверям кованым, ни тяжёлым засовам, ни стражникам. В замке-то надёжно – сам сторож! Да вот беда: сокровищ день ото дня всё больше, так что в замке уже и места нет. День и ночь ломал он голову: где хранить новые сокровища? И спознался тот бискуп с нечистой силой. Сатана ему и присоветовал, как быть. Не задаром, понятно. Плата известная – душу взамен отдай! И говорит сатана бискупу: «Строй, говорит, церковь соборную и под ней рой подвалы громадные. А там видно будет». Бискуп так и сделал – начал строить Домский собор. Сложили стены подвалов, верхние стены стали выводить. И тут – что за наваждение! День строят, а за ночь всё разваливается. Работают, работают – и ни с места! Бискуп снова к сатане: как, мол, быть? И велел сатана замуровать в стену молодую прекрасную девицу. Дело сразу начало спориться, и скоро собор был построен. Но с тех пор каждую новогоднюю ночь девица выходит из стены и бродит вокруг собора. На шее у неё висят ключи. Её так и называют: Дева Ключница. А бродит она вот зачем: ей нужно встретить другую прекрасную девицу. Тогда она набросит ей на шею связку ключей и навсегда освободится от обязанностей ключницы.
Наступило молчание. Наконец Мартин спросил:
– А сокровища кто стережёт?
– Дева Ключница и стережёт – у неё все ключи. А без ключа в подвал не попадёшь! Иные пробовали подкоп рыть – пустое дело! Рыли, рыли – никаких подвалов не нашли: будто их там и не было сроду. Ясно: это нечистый так подстраивает. А говорят, если встретить её на Новый год ровно в полночь, особенно в полнолуние, она может отворить тебе подвалы с сокровищами. Но на совести у тебя не должно быть никакого преступления и жалость в сердце должен иметь. А на безжалостных да на бессовестных, кто к ней явится, напускает она порчу. Многие здешние, из немцев, пытались её просить – все теперь порченые. Видал бесноватых на Домской паперти? Это они и есть. Больше уж никто не просит у Девы сокровищ. Без толку!
– А что, если нам попытаться? – робко сказал Мартин.
– На-ам? – озадаченно протянул Николка и медленно почесал в затылке.
– Мы ведь не безжалостные и не бессовестные, – сказал Мартин, – значит, нам бояться нечего?
Notes
1
Князёк – верхний стык стропил и кровельных скатов, конёк.
2
Ювелира.
3
Ре́вель – ныне Таллин, столица Эстонии.
4
Омо́вжа – русское название реки, на которой стоит Юрьев. Эстонцы называют её Эмайыги, а немцы – Эмбах.
5
Тапробана – древнее название острова Цейлон, встречающееся ещё у античных географов и историков.
6
Сажень – старая русская мера длины, равная 2,134 м.
7
Тать – вор.
8
Знаменитый византийский географ, александрийский купец, жил в VI веке, составил, помимо прочего, обширное описание земли, астрономические таблицы и «Христианскую топографию».
9
Колывань – так русские в древности называли Ревель; ныне Таллин.
10
Бискуп – так русские в Средние века называли епископов католической церкви.