Как бы то ни было, проповеди пастора Филдса о целомудрии могли лишь на время охладить кровь в чреслах Джейсона. Я же начала ходить на собрания «Живой молодежи» трижды в неделю, петь «Камбайю»*, приносить салаты и вставать в круг на молитву поначалу лишь для того, чтобы подцепить Джейсона за его мягкую розовую кожу.
И мне это удалось. Мы стали группой внутри группы, красивой, хоть и скучной для одноклассников парой. Каждый день Джейсон хотел от меня большего, чем просто поцелуй, и каждый день я сдерживала его пыл. Я знала: его религиозности хватит на то, чтобы беречь целомудрие.
Каково же было мое удивление, когда в погоне за Джейсоном я открыла для себя религию. Вот уж к чему я не готовилась – ничто в моем воспитании не предрасполагало к вере. Мои родители только делали вид, что верят. Они были малодушными, совершенно не боялись Бога и просто вкушали плоды материального мира. Бог как-то пропал для них по пути. Потеряны ли родители для него? Прокляты ли? Не знаю. Раньше я отмахнулась бы от любого, кто сказал бы такое. Но вот я здесь, в темной пустоте, жду перехода в новый мир, и отчего-то мне кажется: моей семье уготована другая дорога.
В семье не знали, как быть с моей верой. Не то чтобы я была трудным ребенком, которого вдруг потянуло к религии: мои самые тяжкие преступления не выходили за рамки пустячных детских шалостей – телефонных розыгрышей и мелких краж с магазинных прилавков.
С одной стороны, родители радовались за меня, словно говоря: «Ну, по крайней мере она не спит со всей баскетбольной командой». А с другой стороны, когда я начинала рассуждать о праведности и о дороге в рай, они становились сдержанными и немного грустными. Мой младший брат Крис пару раз сходил на наши встречи, но потом решил, что спорт лучше. По правде говоря, я даже рада была остаться наедине с верой.
Боже,
Я перестану в Тебя верить, если Ты не объяснишь мне смысл этого кровопролития. Я не вижу в нем никакой логики, никакого божественного замысла.
С моей нынешней отрешенностью мне просто рассказывать о случившейся бойне. Мир удаляется от меня, воспоминания больше не ранят.
Начнем с того, что никто не кричал. Это, пожалуй, самая странная часть происшедшего. Все думали, что хлопушки гремят в преддверии Хэллоуина: у нас в школе петарды начинают взрываться еще с сентября. Когда звуки выстрелов стали громче, мы повернулись к широким входным дверям в ожидании забавной шутки кого-нибудь из младших учеников. И тут, шатаясь, к нам входит десятиклассник. (Зовут Марк, фамилию не помню.) Кто-то нервно засмеялся. А потом Марк упал, как мешок со спортивным инвентарем, и его голова стукнулась об угол скамейки. Кто-то удивленно воскликнул, и в это время в столовую вошли трое одиннадцатиклассников, одетые как охотники, в зеленую камуфляжную форму с набитыми карманами, поверх которой висели ленты с патронами. Один из них тут же пальнул по флуоресцентным лампам. Поддерживающий кабель лопнул, и весь плафон рухнул на уставленный едой стол – стол, за которым собирались члены непопулярных кружков: фотографического и шахматного. Второй парень, в берете и черных очках, разрядил ружье в двоих ребят и девчонку из девятого класса, в изумлении застывших у торгового автомата. От выстрела бетонные стены столовой, выкрашенные под слоновую кость, покрылись кровавой росой. С десяток школьников кинулись к дверям, но вошедшие – всего лишь мальчишки с ружьями – повернулись и накрыли их шквалом огня: пулями, дробью, картечью, или что там еще заряжают…
Двоим удалось выскочить, и я слышала удаляющийся топот их ног. Нам же бежать было некуда, и мы забились под столы, словно попали на тренировку по гражданской обороне в далеких шестидесятых.
После одиннадцатого класса, когда я обрела веру и завоевала Джейсона, я устроилась на летнюю работу в киоске на Эмблсайдском пляже. Тем жарким сухим летом мне достались две классные напарницы – стройные нарядные девчонки, довольно зло пародировавшие покупателей. К тому же они не учились в Делбруке и не знали меня прежде – стыдно признаться, но это оказалось большим облегчением. В «Живой молодежи» волновались, что, надолго оставшись полуобнаженной под жарким солнцем в обществе чужаков, я отвернусь от религии – как будто вид ревущих детей или выуживание фруктового мороженого со дна холодильника были какими-то страшными мирскими соблазнами. Лорен, Ди и другие постоянно навещали нас, и я не помню ни одного вечера, когда у машины меня бы не встречал кто-нибудь из «Молодежи» и не приглашал бы на барбекю, на прогулку или на «духовные катания» в лодках по заливу.
К концу августа Джейсон сходил с ума от любви ко мне. Он работал разведчиком для горнодобывающей компании чуть севернее на побережье и приезжал повидаться по выходным. Наши разговоры в то время сводились примерно к следующему:
– Шерил, Бог не допустил бы, чтобы мы так этого хотели, если б не считал, что это правильно и хорошо.
– Джейсон, скажи честно, ты смог бы взглянуть в глаза пастору Филдсу, собственной матери или самому Богу и признаться в том, что прелюбодействовал с Шерил Энвей? Смог бы?
Конечно же, не смог. И единственным способом получить то, что Джейсон хотел, была женитьба. Как-то раз в спальне, положив руку мне на грудь, мой парень сказал, что можно ведь пожениться потом, после школы. Однако я, сняв его руку, твердо ответила: «Бог не дает моральных кредитов, Джейсон. Это не банк. У него нельзя занять сегодня и вернуть потом».
– Но, Шерил, мое терпение на исходе.
– Тогда проси у Бога еще. Бог не посылает человеку искушений, которые тот не может преодолеть.
Я тоже хотела Джейсона, только, как уже говорила, на своих условиях, которые – так уж случилось – совпадали с тем, что требует Бог. Уж не знаю, кто кого использовал: я ли Бога или он – меня, результат был один. В конце концов, нас судят по поступкам, а не по желаниям. По тому, какой мы делаем выбор.
На наших воскресных исповедях, будь то за пакетом жареной картошки в машине с подружками или на семинаре «Живой молодежи», посвященном построению Царства Божьего на земле, я ни разу не призналась, как много для меня значит Джейсон. При одной мысли о нем я пьянела, и на ум лезли всякие девичьи глупости: о пчелках, которые жить не могут без цветов; о желании раствориться в любви, как сахар в чашке горячего чая.
Тем временем наши сверстники спаривались, как хорьки. Они не знали никаких запретов. Ошибается тот, кто считает детей ангелочками. И в школе, пропитанной аурой случайного секса, будто запахом старых носков, я продолжала бороться со своими инстинктами, не переставая удивляться – почему Бог вселил в подростков такое отчаяние. Отчего в комиксах рисуют, как Арчи, Бетти и Вероника ходят на свидание в магазин, но не показывают, чем они потом занимаются в отцовском гараже Арчи, измазанные машинным маслом, слюной и спермой? А ведь одного не бывает без другого. Что это, двойной стандарт? Впрочем, хватит нравоучений.
Всемилостивый Боже,
Защити детей наших, пока… Огради их от… Прости, я не могу сейчас молиться.
Господи,
Я попросту не могу поверить в то, что произошло. Почему одни события нам кажутся настоящими, а другие – нет? Ты специально так сделал? Пожалуйста, помоги мне понять – что же это все-таки было?
Итак, как я и говорила, наступила тишина.
Помню, как успела взглянуть в окно на кусочек безоблачного неба. Помню, каким белоснежно-чистым был день.
Потом один из вошедших выстрелил в окно и перегородил выход. Я совершенно не разбираюсь в оружии и могу сказать только, что ружья у них были мощные, а во время перезарядки издавали какой-то механический звук, будто нечто расплющивали молотком.
Мы все рухнули под столы: бум-бум-бум.
«Не стреляйте в меня: я лежу, не шевелюсь. Смотрите! Смотрите, как тихо я лежу».
«Убейте кого-нибудь другого. Где-нибудь там. Меня?! Нет! Ни за что!»
Я могла бы вскочить, закричать, привлечь к себе внимание и спасти сотню жизней. Или вместе с соседками поднять наш стол и, прикрываясь им, броситься на убийц. Однако я съежилась, как испуганная овечка, и это единственный подлый поступок за всю мою жизнь. Моим грехом была трусость, и, выглядывая из-под стола, я наблюдала, как три пары светло-коричневых ботинок топают по полу столовой, играя с нами, словно с какими-то бактериями под микроскопом.
Я узнала всех троих: работа над школьным альбомом не прошла даром. Одного звали Митчелл ван Вотерс. Только недавно я видела его около стоянки в компании с двумя одноклассниками, которые сейчас тоже расхаживали по столовой с ружьями наперевес.
Джереми Кириакис и Дункан Бойль.
Митчелл, Джереми и Дункан шагали от стола к столу. Снять с них камуфляжную форму – и получатся парнишки из тех, что косят газоны или играют в баскетбол на соседнем дворе. Ничего в их внешности не обратило бы на себя внимания. Разве что Митчелл был худощав, а у Дункана из-под волос выглядывало бордовое родимое пятно. (Я знала об этом, так как видела их фотографии, раскладывая и наклеивая на страницы школьного альбома.)
Шагая между столами, они переговаривались между собой, но мало что удавалось разобрать. Под какие-то столы убийцы стреляли, на другие не обращали внимания. Услышав, что они приближаются, Лорен притворилась мертвой: замерла и широко раскрыла глаза – и я бы ударила ее, если бы еще сильней не злилась на собственную трусость. В нас постоянно вдалбливали, что боятся только те, кто полностью не доверяет Богу. Тот, кто это придумал, никогда не лежал под обеденным столом, чувствуя, как ползет по ноге теплая струйка чьей-то крови.
В наших сердцах живет противоречие. Для Бога не существует человеческой уникальности: перед ним все равны. Сами же мы замечаем друг в друге несметное множество особенностей. «Я слагаю стихи о лошадях; ты мастеришь вешалки в форме совы; у него стрижка, как у того парня с экрана; она знает столицу каждой страны». Для меня, испытывавшей обычную людскую гордыню, Джейсон был неповторим. Начнем с того, что он мог говорить разными голосами – подражать другим и выдумывать новые. А стоило мне встретиться с теми, кто мог кого-то изображать, как, например, с девочками из летнего магазина, – и я тут же раскисала. Чужие голоса играли для Джейсона роль куклы чревовещателя: с их помощью он говорил то, что иначе сказать стыдился. Для борьбы со скукой – скажем, во время обедов с моей семьей или праздничных вечеров, устраиваемых женой пастора Филдса, когда раздавали именные таблички и играли в жмурки, – у Джейсона был припасен кошачий персонаж по имени мистер Не-а, хозяин портативного черно-белого телевизора, по которому показывали рейтинг популярных телепередач. Мистер Не-а ненавидел всех и вся, выражая свое постоянное недовольство тихим, едва различимым мяуканьем. Это надо было слышать! С мистером Не-а тягостные часы пролетали незаметно.
Еще Джейсон умел шевелить ушами и выгибать пальцы в любую сторону, иногда до того страшно, что я с визгом умоляла его прекратить. А на мой семнадцатый день рождения он подарил мне семнадцать роз – кто, скажите, еще на такое способен?
Джейсон поразил меня, когда одним дождливым августовским днем в отцовском «бьюике», припаркованном в Уайт-Спот, за чизбургером с апельсиновым коктейлем сделал мне предложение. Поразил, во-первых, потому, что сделал, а во-вторых, потому, что разработал дерзкий тайный план, от которого мог бы отказаться только самый черствый сухарь. В целом план был таков. На деньги, заработанные им летом, мы должны улететь в Лас-Вегас. И Джейсон тут же извлек из кармана поддельные документы, бутылку шампанского и тонюсенькое золотое колечко, едва удерживающее собственную форму.
Он сказал:
– Это кольцо будет нимбом сиять на твоем пальце. Отныне от нас будут падать не две тени, а одна.
– Фальшивые документы? – удивилась я.
– Я не знаю, с какого возраста там можно вступать в брак, – признался Джейсон. – Это для страховки.
Фальшивки выглядели убедительно. В них было все по-настоящему: наши имена и адреса. Стояли только другие даты рождения. И как оказалось, брачный возраст в Вегасе начинался с восемнадцати лет. Поэтому фальшивые документы нам понадобились.
Джейсон спросил, согласна ли я сбежать с ним.
– Обойдемся без венчания в церкви и всего такого?
– Джейсон, свадьба есть свадьба. И если бы для нее достаточно было повернуть ключ зажигания в машине, я бы вышла за тебя прямо сейчас.
О чем я промолчала, так это о сексе. Сексе без страха и чувства вины. Я лишь боялась, что Джейсон не выдержит и проболтается товарищам. Или пастору Филдсу. Я предупредила: если узнаю об этом, свадьбе не бывать. И заставила Джейсона поклясться своей бессмертной душой, что он сохранит нашу тайну. Незадолго до этого я прочла одну религиозную книжку – предназначенную в основном для мужчин – и загибала уголки на тех страницах, где откровенно призывали никому не доверять. Предателями, говорилось в ней, в конечном итоге оказываются лучшие друзья. Всякий, мол, изливает кому-то свою душу. А может статься, что этот «кто-то» на деле вовсе не тот, кем кажется. Люди ненадежны. Что за параноик написал эти бредни? Ну, не важно – тогда они пришлись очень кстати.
В общем, суть в том, что мы собрались пожениться в последних числах августа. Я уладила дела дома и объявила домашним, что отправляюсь участвовать в духовном семинаре на побережье. Лорен и остальным из «Молодежи» сказала, будто еду с семьей в Сиэтл. Так же поступил и Джейсон. Все было готово.
Господи,
Я пытаюсь выкинуть убийства из головы, но не знаю, смогу ли. Стоит забыть о них на минуту, как мысли возвращаются обратно. В поисках утешения я смотрю на белок, ищущих пищу на зиму в нашем саду, и в голове крутится мысль: их жизнь так коротка, что и во сне они, должно быть, переживают случившееся наяву. Значит, для белки нет разницы между сном и явью. Что, если то же происходит и с человеком, не успевшим долго пожить? Тогда сон младенца будет продолжением бодрствования, и сон подростка в какой-то степени тоже… Почему-то от этой мысли становится легче…
Послушай, Боже,
Пусть у меня на машине не наклеены рыбки, птички или чего там еще любят эти зазнайки, мнящие себя святыми. Только ведь за рыбку к Тебе не полагается выделенная линия. Так что, думаю, Ты слышишь меня не хуже, чем других. Я, собственно, чего хочу Тебя спросить: Ты сам собираешься жарить в аду этих грязных мерзавцев, которые устроили бойню, или спихнешь работу дьяволу? А то, если я могу чем-то помочь, только дай знак – и я готова.
Сейчас кажется странным, что мы с Джейсоном решили держать нашу свадьбу в тайне. Не из стыда или из страха – нам исполнилось восемнадцать (ну, почти восемнадцать), и закон стоял на нашей стороне. Поэтому в глазах государства и Бога мы могли хоть весь день напролет предаваться плотским усладам, лишь бы по ходу дела не забывали платить налоги и рожать детей. Иногда все в жизни кажется таким простым.
Нет, мне хотелось сохранить нашу свадьбу только для нас, как роскошный отель всего лишь для двух постояльцев. Если бы мы вначале обручились, а потом ждали окончания школы для свадьбы, она была бы другой. Нашей, конечно, и все же не совсем нашей. Были бы подарки, наставления о семейной жизни, непрошеные гости… Зачем это все? К тому же я совершенно не представляла, что буду делать после школы. Мои подружки мечтали отправиться на Гавайи или в Калифорнию, разъезжать на спортивных автомобилях и, если я правильно толковала их ответы в вопросниках для школьного альбома, поочередно вступать в тесные отношения с ребятами из «Живой молодежи», далеко не обязательно оканчивавшиеся браком. Для меня же счастье заключалось в собственном домике, где бегают пара ребятишек и откуда за тарелкой обеденного бульона в три часа дня можно видеть, как от острова Ванкувер по небу плывут облака.