Он окинул взглядом склон горы, косматый бор и покрытые дымкой тумана долины под ним; за долинами простиралось розовато-серое море пустыни.
Этот взгляд придал ему ощущение всеведущего божества. Так боги Гомера смотрели вниз с заснеженного Олимпа на равнины, где жили люди. Вот и они с Райнноном обитали среди облаков, пока ветер не раздвигал их и позволял бросить взгляд с головокружительной высоты.
И каждый день приносил новые силы!
Райннон в стороне чистил оружие. Он делал это постоянно, утром и вечером. Разбирал, протирал и сма-зывал, потом собирал движениями, которые мог бы повторить с завязанными глазами. И каждое утро он терпеливо и настойчиво тренировался, стреляя из револьвера. Он не делал секрета из своего умения. Райннон открыто упражнялся перед Каредеком, иногда спрашивал его совета и тщательно его обдумывал. Как носить револьвер, как его выхватывать, как стрелять? Когда скорость выстрела важнее, чем неторопливая надежность, а когда надежность лучше, чем скорость? Стремясь к совершенству, он с благодарностью принимал рекомендации Каредека, а Каредек, не отставая от него, смотрел и учился. Они были слеплены из одного теста; сила и умение их вполне соответствовали. Если им придется снова встретиться в поединке, все решит случай. Однако близость Райннона к дикой природе сделала и прицел его чуть точнее, а реакцию чуть быстрее.
Каредек смотрел на человека с гор и всерьез задумался о нем. Они мало разговаривали, не видя в разговорах особой нужды. Он даже не поблагодарил Райннона за усилия, спасшие ему жизнь, жизнь, которую, по законам Запада, по законам нехоженых земель, по законам животных и людей, охотившихся друг на друга, он потерял.
– Райннон, – позвал шериф, – подойди ко мне.
Райннон подошел.
– Дай мне руку.
Тот протянул правую, и Каредек своим острым охотничьим ножом надрезал кожу на внутренней поверхности запястья. Затем сделал такой же надрез и себе, приложил две кровоточившие ранки одну к другой и сжал их левой рукой.
– Райннон, – произнес он, – ночью или днем, в горах или пустыне, по закону или вне закона твоя кровь – это моя кровь, а моя – это твоя, да помоги нам Господь!
Эннен Райннон сверкнул на него темными глазами и сказал:
– Клянусь Богом, Каредек, до конца моей жизни твоя кровь стала моей, а моя – твоей!
Глава 3
Для шерифа наступила пора расцвета. Десять дней отдыха стали для него все равно что десять дней весны для сада. Его силы вернулись. Он чувствовал, как они наполняли его, окутывали с головы до ног покрывалом непобедимости, словно Ахилла после купания.
Побратимы сидели на поваленном бревне на опушке леса и смотрели на выжженные огнем пни деревьев, на величественные верхушки елей за ними. Справа стремительно бежала река, набухшая от талой воды с вершин.
– Здесь длинные зимы, – заметил Каредек.
Райннон повернул свою крупную голову и оглядел снежные вершины гор, сияющие под ярким солнцем. С каждым днем линия снега поднималась все выше, но на одном-двух пиках он останется лежать все лето.
– Здесь длинные зимы, – наконец промолвил он.
– И сильный ветер?
– И ветер тоже, – кивнул Райннон.
– Но жизнь у тебя неплохая, – задумчиво произнес Каредек. – Ты свободен.
Эннен проницательно глянул на него. Так орел смотрит на орла через безмолвное море воздуха.
– Сейчас я свободен, – слегка улыбнулся он.
Каредек улыбнулся в ответ.
– Да, ты чуток поволновался, – гордо произнес шериф.
– Сутки напролет. Я знал, что мы должны повстречаться.
– Мы встретились. – Шериф кивнул себе, словно за этими двумя словами последовали другие, произнесенные в глубине сердца. Потом добавил: – Чем все закончится?
– Нельзя все время жить отдельно от стаи, – откровенно ответил Райннон. – Мне это известно.
– Но и в стае ты жить не будешь?
– Ну как, черт возьми, я могу жить в стае, Оуэн? Ведь они меня знают. Они меня очень хорошо знают!
– Конечно знают, – согласился шериф.
Он встал, и они вместе двинулись по склону. Из-за скалы выскочил кролик и поскакал перед ними. Мельк-нули два револьвера. Раздался грохот двух выстрелов. Кролик превратился в кровавый сгусток мяса и шерсти.
– Мы оба слишком сильны для такой игры, – пожал плечами Райннон.
Они пошли дальше. Изуродованная тушка кролика вряд ли стоила того, чтобы ее подобрать, поэтому они оставили ее там, где она лежала. Скоро ее проглотит койот или пробегающий мимо волк; либо ею заинтересуется медведь или найдет стервятник; а может быть, ею займутся жуки или мухи. У первозданной природы столько способов возвратить плоть в землю.
Они шли не торопясь, но быстро, отмеряя расстояние длинными, не знающими устали шагами.
– Здесь долгие зимы, – опять повторил Каредек.
– Да, длинные, – ответил второй.
– Ревматизм, говорят, неприятная болезнь, – вздохнул шериф.
– Мне еще рано о нем думать.
– Не уверен. Тебе около сорока.
– Да?
– Да. Ты лет на десять старше меня.
– Тебе только тридцать?
– Точно.
– Мне двадцать пять, – усмехнулся Райннон.
Шериф чуть не остановился, но потом продолжил путь. Он так нахмурился, что казался раздраженным, либо он глубоко задумался.
– Тебе двадцать пять, – протянул он. Райннон ничего не ответил, его мысли витали где-то далеко. – Ты хорошо живешь!
– Но здесь долгие зимы, – закончил Эннен.
Они долго шли молча дальше.
– Как ты проходишь через горы? – спросил шериф.
– Я тебе покажу. Как-нибудь возьму с собой.
– Лучше не надо, – возразил Каредек. – Знаешь, как это бывает. Никогда нельзя знать наверняка. Все может случиться. Пусть это будет твоим секретом.
– Я тебе расскажу, когда захочешь, – сказал Райннон. – У меня нет от тебя секретов, Оуэн. Моя душа открыта для тебя так же, как ладонь руки.
Но шериф хмуро пробормотал:
– Ничья душа не открыта. Мои отец и мать не понимали меня; я не понимал их. Никто не в состоянии понять другого. Любые друзья – все равно что горы в Неваде.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил преступник.
– Горы в Неваде выглядят всегда так, будто стоят у тебя на заднем дворе. Но прежде чем ты доедешь до ручья, который видишь на склоне одной из них, ты проедешь пятьдесят миль и умрешь от жажды. Я уверен, что и с людьми точно так же. Думаешь, что понимаешь их, а на самом деле ничего о них не ведаешь.
Райннон некоторое время думал над его словами.
– Ты слишком усложняешь, – произнес он. – Лично я принимаю вещи такими, какими они кажутся.
– Многие живут как ты, – согласился Каредек. – Они принимают вещи такими, какими они кажутся, и никогда не задают себе вопрос: а могут ли они увидеть все, что стоит увидеть?
– Да, – отозвался Райннон, – это правда.
– Возьмем, например, тебя.
– Ну, и что я?
– Давай поглядим. Когда ты отправился в горы?
– Не помню. Лет семь назад, должно быть.
– Семь лет! Это же много.
– Да, довольно много, – кивнул Райннон и, оглядев суровый склон горы, добавил: – Зимы здесь длинные.
– С холодными ветрами, надо думать.
– Очень холодными.
Они дошли до пещеры. Солнце садилось. Долины постепенно окутывала тьма. Они стояли бесконечно выше, почти у самого пылающего неба. Пустыня тоже казалась горящей, но пламя выглядело неярким, словно его закрывала дымка.
– Наверное, это произошло случайно, – как бы размышляя вслух, произнес шериф.
– Что?
– Та первая твоя неприятность. По-моему, в Тусоне?
– Нет, это не было случайностью. Мы с парнем с рудников затеяли в шутку бороться. Он разозлился, схватил камень и ударил меня по голове. Я его убил.
– Тебе не следовало скрываться от суда. За это тебе ничего не грозило.
– Я знал. Но понял, что не гожусь для жизни среди людей. Например, если кто-то тебя ударил, ты не имеешь права злиться. Это не про такого, как я! – Он вытянул руки и удивленно посмотрел на них, как будто они принадлежали другому человеку. – Я становлюсь бешеным, – объяснил Райннон. – Ничего не соображаю. Мозги словно заволакивает. Мне нельзя жить среди людей. Я понял это в тот день в Тусоне и уехал. Потом одно цеплялось за другое…
– Прошло семь лет, – сказал Каредек.
– Мне казалось, больше.
– Зимы здесь больно длинные, – кивнул шериф.
– Скалы обмерзают и становятся скользкими. Черт-те что!
Они замолчали. Закат начал затухать, и вершины гор окрасились в мягкий розовый цвет. Земля под ними стала абсолютно черной. Нет, не абсолютно. В эту черноту можно было смотреть.
Пауза тянулась долго, потом Райннон заговорил:
– Меня очень беспокоят дети. – Шериф набил трубку и ждал. – Однажды у меня появилась идея. Захотелось спуститься и забрать сюда пару детей. Тех, у кого нет ни отца, ни матери. Взял бы себе мальчика и девочку и воспитал бы их тут как полагается. Но…
Он не закончил, и шериф пробормотал:
– Да, зимы суровые.
– Суровые, – покачал головой Эннен. – Да еще ветер. И покрытые льдом скалы.
– Ну, – шериф посмотрел на него в упор, – я понимаю, о чем ты. Но тебе ведь нужны не дети.
– А что?
– Тебе нужна женщина.
Каредек вспомнил, что не раскурил трубку. При свете спички он искоса взглянул на бандита, но тот уставился в непроглядную тьму долин.
– Да, – криво усмехнулся он, – мне нужна женщина. – Затем добавил: – Я с женой! Смешно!
– Не понимаю, почему, – возразил шериф.
– Такой, как я, – с женщиной. Смешно.
– Ты никогда не обидишь женщину.
– Разве? – спросил Райннон. – Не знаю. У меня мозги вроде как затуманиваются. Я же тебе говорил…
– И у тебя здесь свободная жизнь, – продолжил его мысль шериф, – когда захочешь, можешь спуститься в долину и взять, а потом исчезнуть через дыру-в-стене. У тебя это хорошо получается.
– У меня это хорошо получается, – отрезал Райннон, насторожившись.
– Я, пожалуй, лягу спать, – сказал шериф.
– А я пока посижу. Звезды еще не появились.
Каредек остановился у входа в пещеру и обернулся.
– Виноваты не зимы, ветер и замерзшие скалы, – произнес он строго. – Виноват ты. Беда в самом тебе, Эннен.
– Да, правда, – откликнулся парень. – Беда во мне, это верно!
Шериф вошел в пещеру, улегся на постель из ароматных сосновых веток и заснул.
Глава 4
Следующие день или два они делали вид, что того разговора о жизни вообще и о будущем Райннона в частности не было. Но затем как-то к вечеру над долиной разразилась гроза и загнала их в пещеру. Они не могли развести костер: порывы ветра тут же наполнили бы их жилище удушливым дымом. Поэтому, закутавшись в просторные оленьи шкуры, – Райннон освоил индейский способ выделки этих шкур, – они сидели в глубокой тьме и курили, пока им не надоело.
– Внизу наверняка зажгли лампы, – мечтательно заметил шериф.
– Мне надо забыть, что делают внизу, – ответил Эннен.
– Нет, – возразил шериф, – ты не прав.
Он обдумывал это несколько дней. В его голосе звучала уверенность.
– Меня там ждут с распростертыми объятиями, – съязвил Райннон. – Они будут рады меня видеть.
Он рассмеялся, а шериф, прислушиваясь к его голосу, удивился. Голос юноши звучит с хрипотцой, только в зрелом возрасте голосовые связки развиваются полностью, и человек начинает говорить со звучной уверенностью. Но голос Райннона – густой, мягкий, говоривший о среднем возрасте, звучал именно так.
– Ты видел свои объявления «Разыскивается», которые развесили повсюду?
– На них я похож скорее на медведя, чем на человека.
– Их рисовал Филипсон, художник. Он видел тебя, когда ты грабил «Оверленд».
– Художник? – презрительно фыркнул Райннон. – Он на меня сработал.
– Тебя и без того достаточно хорошо знают, – сказал шериф.
– Конечно знают, – согласился Райннон. – И нет нужды развешивать мои фотографии.
– Тебя знают по гриве волос, которая падает тебе на плечи, и по бороде. Слышал, как некоторые тебя зовут?
– Слышал. Черная борода.
– Но допустим, старик, что ты пострижешь волосы и пройдешься бритвой по лицу?
В этот момент в склон горы с нечеловеческой яростью ударил ветер. В нем прозвучал крик лесов, неистовство рек, и гора задрожала под его гневным порывом. Несколько минут никто бы не смог перекричать его, поэтому у Эннена появилось время обдумать ответ.
– Ну… – наконец пожал он плечами.
Шериф, довольный, что его идея не встретила возражения, тут же продолжил:
– Видишь, в чем дело. Если бы я убрал шрам на щеке, то легко бы изменил свою внешность. Почему? Все очень просто. Допустим, кто-то захотел бы меня описать. Он сказал бы что-нибудь в таком духе: «Крупный мужчина со шрамом на лице. Как будто его оцарапал медведь». Вот так меня всегда описывают. А теперь предположим, что я сумел избавиться от шрама. Тогда, стоит мне изменить голос и одежду, меня никто не узнает!
– Понимаю, что ты хочешь сказать, – задумчиво произнес его собеседник. – Не знаю…
– Или допустим, что ты увидел бы гору Лорел без леса на вершине.
– Это верно, – согласился бандит.
– А потом ты бы мог смыться из этих мест…
– Нет, не мог бы.
– В других местах воздух так же чист, вода так же свежа, а олени такие же упитанные.
– Я – часть горы Лорел, а она – часть меня. Я должен быть здесь или видеть ее. Иначе не получится!
Шериф не пытался его переубедить. Хотя ему не очень это нравилось, он, похоже, наткнулся на стену, которую просто так не преодолеть.
– Ладно, – помолчав, приступил он снова, – позволь кое-что тебе объяснить. Люди видят то, что хотят видеть.
– Это точно.
– Кто ты?
– Я Райннон. Я убийца. О, мне известно, что обо мне говорят!
– Почему? Ты представляешься им таким: на несущейся лошади или на скачущем муле с черной бородой и волосами, которые ветер развевает по твоим плечам. Таким тебя видели в течение семи лет. Людям в долине кажется, что это продолжается семьдесят лет.
– Да, – кивнул Райннон. – У них были со мной неприятности. Они не знают, как меня остановить. Им и невдомек о дыре-в-стене.
– Конечно! – продолжал атаковать шериф. – Ты говоришь, что зимы здесь длинные. Так вот, ты для людей в долине словно зима. Они смотрят вверх и что видят? Гору Лорел? Нет, и можешь в этом не сомневаться. Они видят Эннена Райннона посреди неба с его черной бородой; а облака, что прибивает ветром к склону горы, – это волосы Райннона, развевающиеся за его спиной. Возьми, к примеру, прошлый месяц. Сэнди Фергюсон продал свое дело и уехал. Сказал, что Райннон – слишком большая нагрузка для его нервов.
– Да, – сказал Эннен без тени тщеславия, – должно быть, для них это плохо. Я имею в виду, что они не догадываются, как я каждый раз ухожу. Им неизвестно о дыре-в-стене. Ты слыхал байку о крылатом коне?
– О Пегасе? Слышал когда-то.
– Дыра в горе для меня лучше, чем крылатый конь. Ясное дело, что люди волнуются.
– И я тоже, – сказал Каредек.
– Поэтому ты пришел за мной. Да, конечно. Я долго ждал, чтобы увидеть тебя…
Его голос умолк. Ветер стих. Но они остались сидеть в пещере, глядя на белое кружево звезд, заполнявшее вход. Они думали о том, что могло случиться, о смерти, о том, что потеряли бы, а не получили.
– Больше того, я собираюсь взять тебя вниз, – объявил шериф.
– Да ну? – с удивлением спросил Райннон, без тени сомнения или вызова.
– Да! Хотя этого никто не узнает. Я возьму тебя вниз. Устрою. И ты начнешь новую жизнь! – последнюю фразу он произнес осторожно.
Ответ Райннона прозвучал неожиданно:
– Иногда твои слова меня пугают, Оуэн!
– Конечно, пугают, – ответил шериф. – Сиди тихо и дай мне подумать за тебя, ладно?
– Ясное дело, – сказал Райннон.
Оуэн Каредек выпрямился и вдруг понял, что его кровь на самом деле смешалась с кровью Райннона. Это он ощутил реальнее, чем в прошлые времена, когда ритуал был принят индейцами. Теперь он мог думать как Эннен, а тот соглашался с его мыслями.
Он больше не пытался что-то оспорить, не пытался предложить что-то умное. Он понял, что надо найти компромисс; и когда он будет достигнут, тогда он сделает все, как ему захочется; останется лишь выбор – как избавиться от этого дикаря наилучшим способом. Каредек перебирал одну за другой идеи, но ни одна из них его не удовлетворила.
Шериф поднялся и, буркнув: «Надо подумать!» – вышел из пещеры. Остановившись, поднял голову к небу. Во всяком случае, так показалось Эннену Райннону, который остался сидеть в темноте.