Пероль пристально взглянул на него. На лице его появилось беспокойство.
– А вам не все ли равно? – бросил он, пытаясь принять высокомерный вид.
– Очень даже не все равно, добрейший господин де Пероль.
– Но ведь вам так хорошо заплатили!
– А может, мы не считаем, что нам хорошо заплатили, милейший господин де Пероль.
– Друг мой, что ты этим хочешь сказать?
Плюмаж встал, и все остальные последовали его примеру.
– Черт возьми, приятель! – бросил он, резко изменив тон. – Давайте поговорим в открытую. Мы все тут учителя фехтования, а следовательно, дворяне. А я к тому же гасконец, то есть дворянин самых голубых кровей. И наши рапиры, – тут он хлопнул по своей, которую не снял, – желают знать, что им предстоит делать.
– Присядьте, пожалуйста, – любезно предложил брат Галунье, придвинув табурет доверенному лицу Филиппа Гонзаго.
Остальные выражали шумное одобрение Плюмажу. Пероль было растерялся.
– Друзья мои, – произнес наконец он, – ну уж если вам так хочется это знать, то вы сами могли бы догадаться. Кому принадлежит замок?
– Маркизу де Келюсу, черт подери! Добрейшему сеньору, у которого жены не доживают до старости. Келюсу На Засове. И что дальше?
– Дальше? А вы не догадались? – с простодушным видом удивился Пероль. – Вы работаете на маркиза де Келюса.
– И вы верите этому? – с наглым видом обратился Плюмаж к сотоварищам.
– Нет, – ответил брат Галунье.
– Нет! – дружно зашумели остальные.
Впалые щеки Пероля слегка покраснели.
– Что это значит, прохвосты?! – вскричал он.
– Потише! – остановил его гасконец. – Мои благородные друзья ропщут, так что поберегитесь. Лучше потолкуем мирно, как порядочные люди. Если я правильно вас понял, дело обстоит следующим образом: маркиз де Келюс узнал, что некий дворянин время от времени проникает в его замок через нижнее окно. Так?
– Да, – кивнул Пероль.
– Ему также известно, что мадемуазель Аврора де Келюс любит этого дворянина.
– Совершенно верно, – подтвердил Пероль.
– Это вы так утверждаете, господин де Пероль. Таково, по-вашему, объяснение нашего съезда в харчевне «Адамово яблоко». Кое-кто мог бы счесть это объяснение правдоподобным, но у меня есть основания считать его лживым. Вы, господин де Пероль, сказали нам неправду.
– Черт меня побери! – воскликнул тот. – Это уже наглость!
Но его голос утонул в криках наемных убийц:
– Давай, Плюмаж, говори! Выложи ему все!
Гасконец не заставил себя упрашивать.
– Во-первых, мои друзья, так же как я, знают, что ночной посетитель, предназначенный для наших шпаг, не кто иной, как принц…
– Принц! – хмыкнул, пожав плечами, Пероль.
Плюмаж продолжал:
– Да, принц Лотарингский, герцог де Невер.
– Ну, в таком случае вы знаете гораздо больше меня, – заметил Пероль.
– Ризы Господни! Это ведь не все. Есть еще кое-что, чего мои благородные друзья, возможно, и не знают. Аврора де Келюс не является любовницей господина де Невера.
– Даже так? – бросил Пероль.
– Она его жена! – отрубил Плюмаж.
Пероль побледнел и пролепетал:
– Откуда ты это знаешь?
– Знаю, и это главное. Откуда – это вас не касается. А сейчас я вам докажу, что знаю и еще кое-что. Они тайно обвенчались четыре года назад в келюсской церкви, и, если сведения мои верны, вы и ваш благородный патрон… – Плюмаж с издевательским видом снял с головы шляпу и закончил: – Были, господин де Пероль, свидетелями этого обряда.
Пероль не стал отрицать.
– Ну и к чему вы клоните, повторяя эти сплетни? – только и спросил он.
– К тому, чтобы открыть имя светлейшего сеньора, которому мы будем служить сегодня ночью, – отвечал гасконец.
– Невер женился на мадемуазель Авроре вопреки воле ее отца, – объявил Пероль. – Господин де Келюс жаждет отомстить. Чего проще.
– Да, ничего не было бы проще, если бы бедняга На Засове знал про этот брак. Но господину де Келюсу ничего не известно. Ризы Господни! Старый хитрюга не стал бы отправлять на тот свет самого богатого жениха Франции. Все давным-давно уладилось бы, если бы господин де Невер сказал старикану: «Король Людовик желает женить меня на своей племяннице принцессе Савойской, но я этого не хочу. Я тайно обвенчался с вашей дочерью». Но бедняжку-принца пугает репутация Келюса На Засове. Он обожает свою жену и боится за нее.
– И каков вывод? – прервал его Пероль.
– А таков, что мы работаем не на господина де Келюса.
– Это же ясно, – подтвердил Галунье.
– Как день, – зашумел хор голосов.
– Ну и на кого же вы, по-вашему, работаете?
– На кого? Хм… Кровь Христова! На кого? Вы знаете историю трех Филиппов? Нет? Ну тогда я вам расскажу ее в двух словах. Это три высокороднейших дворянина, чтоб мне пропасть! Один – Филипп Мантуанский, принц Гонзаго, между прочим, ваш господин – разорившееся и севшее в лужу высочество, готовый задешево продать душу первому встречному дьяволу; второй – Филипп де Невер, которого мы тут поджидаем, а третий – Филипп Французский, герцог Шартрский. Все трое, прах меня побери, красивы, молоды и блистательны. Даже если вы попытаетесь себе вообразить самую крепкую, высокую, небывалую дружбу, вы будете иметь разве что слабое представление о той любви, какую питали друг к другу три Филиппа. Так говорили о них в Париже. Королевского племянника, если позволите, мы оставим в стороне, он к нашему рассказу отношения не имеет. Мы будем заниматься только де Невером и Гонзаго, этими Пифием и Дамоном[14].
– Черт возьми! – воскликнул Пероль. – Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?
– А что? – отвечал Плюмаж. – Подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.
– Каковой доход, – вставил Галунье, – имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.
– Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? – продолжал Плюмаж. – Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.
– Совершенно верно, – вторично вставил Галунье.
Плюмаж наполнил свой кубок.
– Господа, – сказал он, – я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.
– Здоровье принца Дамона Гонзаго! – закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.
– И что вы на это скажете, господин де Пероль? – торжествующе заключил Плюмаж.
– Чушь! – буркнул тот. – Клевета!
– Вы позволили себе грубость. Пусть мои доблестные друзья рассудят нас. Я беру их в свидетели.
– Ты сказал правду, Плюмаж! – зашумели доблестные друзья.
– Принц Филипп Гонзаго, – пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, – выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.
Плюмаж остановил его:
– Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте-ка.
Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:
– Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?
– Плюмаж! – произнес нормандец.
– Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.
Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.
– Но я не умею выступать публично, – пролепетал он.
– Попробуй! – предложил Плюмаж, закручивая усы. – Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.
– Рассчитываю на их снисходительность, – промямлил робкий Галунье.
Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:
– Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по-другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили[15].
– Пьетро Гарба-э-Гаэта! – прервал его Фаэнца. – Я знавал его. Большой был мерзавец.
Брат Галунье мягко улыбнулся.
– Это был человек степенный, – поправил он, – мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.
При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.
– Битый туз! – бросил Плюмаж. – Да ты великолепный рассказчик! Продолжай!
Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.
– Принц Филипп Гонзаго, – продолжал Галунье, – частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.
– Тише! – невольно воскликнул Пероль.
– Громче! – закричали храбрецы.
Они от души веселились, тем паче что знали: цель этого спектакля – увеличение платы.
– Продолжай, Галунье, продолжай! – кричали они, тесней окружив нормандца и Пероля.
А Плюмаж, ласково погладив своего помощника по затылку, произнес прямо-таки отеческим тоном:
– Ризы Господни! Малыш имеет успех.
– Мне очень жаль, – промолвил Галунье, – что я вынужден повторить слова, которые, похоже, не по нраву господину де Перолю, но истина состоит в том, что принц Гонзаго весьма часто навещал Гарба, вне всяких сомнений, чтобы набираться у него знаний. И как раз в это время юный герцог де Невер стал чахнуть.
– Клевета! – крикнул Пероль. – Гнусная клевета!
Галунье с невинным видом поинтересовался:
– Мэтр, а разве я кого-нибудь обвинял?
Подручный принца Гонзаго до крови прикусил губу, а Плюмаж бросил:
– Милейший господин де Пероль больше не будет таким невоздержанным.
Тот вскочил.
– Надеюсь, вы мне позволите уйти отсюда? – со сдержанной яростью осведомился он.
– Ну конечно! – смеясь от всей души, отвечал гасконец. – Мы даже проводим вас до замка. Добряк Келюс, наверно, уже проснулся, так что мы объяснимся с ним.
Пероль рухнул на табурет. Лицо его позеленело. Безжалостный Плюмаж протянул ему стакан.
– Выпейте, подкрепитесь, – предложил он. – А то у вас такой вид, будто вам худо. Всего глоточек… Не хотите? Тогда просто посидите, придите в себя и позвольте говорить этому плуту-нормандцу. Он красноречивей, чем адвокат в парламенте.
Брат Галунье благодарно поклонился Плюмажу и продолжал:
– Начались толки: «Ах, бедный молодой герцог де Невер умирает». Забеспокоились и двор, и город. Еще бы, Лотарингский дом – один из самых знатных домов во Франции! Король осведомлялся о его здоровье. Филипп, герцог Шартрский, был безутешен…
– Но еще безутешней, – прервал его Пероль, сумевший придать своему тону проникновенность и убежденность, – был Филипп, принц Гонзаго!
– Боже меня упаси противоречить вам! – воскликнул Галунье, чья неизменная любезность должна бы послужить примером всем спорящим. – Я даже уверен, что принц Филипп Гонзаго был крайне огорчен, и вот доказательство тому: каждый вечер, облачившись в ливрею лакея, он приходил к мэтру Гарба и всякий раз с унылым видом повторял: «Это слишком затягивается, доктор, слишком затягивается!»
В низеньком зальце кабачка «Адамово яблоко» сидели сплошь убийцы, и тем не менее все они содрогнулись. Холодок пробежал по спине у каждого. Плюмаж грохнул кулаком по столу. Пероль, не промолвив ни слова, опустил голову.
– Как-то вечером, – продолжал брат Галунье, непроизвольно понизив голос, – Филипп Гонзаго пришел раньше, чем обычно. Гарба пощупал ему пульс, тот был лихорадочно частый. «Вы сегодня много выиграли в карты», – сказал Гарба, хорошо знавший принца. Гонзаго рассмеялся и ответил: «Напротив, я проиграл две тысячи пистолей. – но тут же добавил: – Невер хотел сегодня пофехтовать в академии, но у него нет даже сил держать шпагу». – «Значит, это конец, – пробормотал доктор Гарба. – Возможно, завтра…» Но, – поспешил добавить почти ликующим голосом Галунье, – каждый день приносит свои сюрпризы. Назавтра Филипп, герцог Шартрский, посадил Невера к себе в карету и – гони, кучер, в Турень! Короче, его высочество увез Невера в свои владения. А оттуда молодой герцог в поисках солнца, тепла, жизни переплыл Средиземное море и прибыл в Неаполитанское королевство. Филипп Гонзаго пришел к моему хозяину и приказал ему отправляться туда же. Я уже стал собирать вещи, но, к несчастью, ночью у моего хозяина разбился перегонный куб. Бедный доктор Пьер Гарба скончался на месте, вдохнув испарения своего эликсира долголетия.
– Ах, достойный итальянец! – раздался чей-то голос.
– Да, я тоже очень горевал по нему, – простодушно сообщил Галунье. – Но вот чем кончилась эта история. Полтора года Невер провел вне Франции. Когда он вернулся ко двору, все были поражены: Невер помолодел на десяток лет! Невер был силен, зорок, неутомим. Короче, вы сами знаете: сейчас он первая шпага в целом свете после красавчика Лагардера.
Скромно потупив глаза, брат Галунье умолк, а Плюмаж заключил:
– Вот почему господин Гонзаго, чтобы одолеть его, счел необходимым нанять восемь учителей фехтования… Битый туз!
Воцарилось молчание. Пероль прервал его.
– И какова же цель этого словоблудия? – поинтересовался он. – Увеличение платы?
– И притом значительное, – подтвердил гасконец. – Честно говоря, нельзя брать ту же плату от отца, жаждущего отомстить за честь дочери, и от Дамона, желающего до срока наследовать Пифию.
– И чего вы требуете?
– Утроить сумму.
– Согласен, – не раздумывая бросил Пероль.
– Во-вторых, после исполнения мы все должны стать слугами дома Гонзаго.
– Согласен, – повторил доверенный принца.
– В-третьих…
– Вы слишком много требуете… – начал Пероль.
– Разрази меня гром! – вскричал Плюмаж, обращаясь к Галунье. – Он считает, что мы слишком много требуем!
– Ну будьте же справедливы! – примирительно заговорил нормандец. – А ежели королевский племянник захочет отомстить за друга?
– В этом случае, – ответил Пероль, – мы пересечем границу, Гонзаго выкупит свои владения в Италии, и там все мы будем в безопасности.
Плюмаж вопросительно взглянул сперва на Галунье, потом на остальных своих единомышленников.
– Уговорились, – объявил он.
Пероль протянул ему руку.
Гасконец не принял ее. Он хлопнул по своей шпаге и сказал:
– Вот нотариус, который послужит мне гарантией вашей честности, милейший господин де Пероль. Битый туз! Попробуйте только надуть нас!
Пероль, обретший свободу, направился к двери.
– Но если вы его упустите, договора не было, – объявил он с порога.
– Само собой разумеется. Можете спокойно спать, милейший господин де Пероль!
Уходящего конфидента принца Гонзаго провожали раскаты смеха, а затем все голоса слились в ликующем хоре:
– Вина! Вина!
IV
Маленький Парижанин
Только-только пробило четыре пополудни. У наших храбрецов еще было полно времени. Если не считать Галунье, который все чаще бросал взгляды на косоглазую толстуху и шумно вздыхал, все веселились.
В зальце кабачка «Адамово яблоко» пили, кричали, пели. А на дне келюсских рвов косцы, поскольку жара спала, продолжали сгребать сено.
Вдруг от кромки леса донесся стук копыт, а спустя некоторое время во рву раздались вопли.
Это косцы с криками разбегались от небольшого отряда волонтеров, награждавших их ударами шпаг плашмя. Волонтеры приехали за фуражом, и, разумеется, лучшего сена они не нашли бы нигде.
Восемь наших храбрецов подбежали к оконцу, чтобы лучше видеть.
– Отважные ребята! – заметил Плюмаж-младший.
– Не побоялись подъехать под самые окна маркиза! – добавил Галунье.
– Сколько их? – Три, шесть, восемь…
– Ровно сколько нас.
Фуражиры же тем временем спокойно набирали себе сена, смеясь и перекрикиваясь во все горло. Они прекрасно знали, что старинные фальконеты Келюса давно уже молчат.
Они тоже были в кожаных полукафтанах, лихо заломленных шляпах и с длинными рапирами, почти все молодые, только у двоих или троих в усах пробивалась седина, но, в отличие от наших мастеров шпаги, у них у каждого из седельных кобур торчали пистолеты.