Странно, но далеко не все послы сочли нужным проанализировать факт серьезной, а вовсе не ритуальной, стычки между Наследником и охраной почившего Властелина, в результате которой четверых гвардейцев пришлось исключить из списков полка вследствие, как было сказано, их гибели при исполнении служебных обязанностей. То ли потому, что дипломаты не очень поняли разницу между одним и другим и решили, что так оно и должно было быть, то ли по другим причинам. И лишь трое или четверо заметили, что стычка эта весьма смахивала на заранее подготовленное покушение, а следовательно, что новый Властелин может столкнуться с сильным противодействием на самых верхних уровнях власти, если только в самом ближайшем будущем не предпримет таких шагов, которые заставят даже оппозицию если не согласиться с ним, то во всяком случае притихнуть. Правда, тут следует заметить, что никто из дипломатов – и не только они – собственно, и не знал, существует ли вообще какая-то оппозиция, а если и существует, то каких взглядов придерживается, чего хочет от нового Властелина и чего не хочет. Они просто исходили из того, в общем правильного, предположения, что какая-то оппозиция, явная или скрытая, существовала, существует и будет существовать всегда и везде – все по той же причине биполярности мира.
Итак, все, поголовно все ожидали от нового Властелина каких-то решительных действий, на которые он своим поведением при выполнении древнего ритуала как бы подал заявку. И нельзя сказать, чтобы он этого не понимал: все-таки он рос в Жилище Власти, и политика была тем воздухом, каким в этом доме дышали все, от Властелина до последней судомойки. Однако он был, пожалуй, единственным человеком, понимавшим, что сегодня он ни к каким действиям готов не был, завтра тоже мог еще оказаться недостаточно подготовленным, и лишь послезавтра, может быть… Думая так, он имел в виду, разумеется, не календарные, а политические «завтра» и «послезавтра», которые, как известно, могут растягиваться на недели, месяцы и даже годы. И мы с вами, пожалуй, можем понять причины этой его неуверенности.
Вынужденный совершить требуемое и оправданное Порядком насилие, и не единичное, а многократное – включавшее в себя пять убийств, – он тем самым совершил и еще одно насилие: над самим собой, как и предсказывал его ныне покойный отец. И как Ястре (он чувствовал) необходимо было время, чтобы прийти в себя после учиненного над нею, опять-таки законного и неизбежного, надругательства, так и ему требовалось не меньше часов и дней, чтобы понять, кто же он теперь таков и на каком обретается свете. Потому что именно от этого зависело, что он должен и чего не должен впредь делать.
Ему нужно было примириться с самим собой; и он старался сделать это. Он видел два пути для достижения такого примирения. Можно было признать себя виноватым и пообещать самому себе тем или иным способом искупить вину, и впредь поступать совершенно иначе. Но можно было и наоборот: раз и навсегда сказать себе, что все произошло именно так, как только и могло, и должно было произойти, что его личная вина во всем случившемся была не большей, чем вина топора, которым рубят головы; ручку топора в данном случае сжимали и все его многочисленные предки, установившие и выполнявшие такой порядок, и бесчисленные современники, которые этот порядок принимали и одобряли, – а следовательно, виниться было не в чем и нечего искупать. В таком случае не следовало искать никаких новых путей, но двигаться по проторенной дороге до тех пор, пока не пробьет и его последний час.
Этот второй вариант был проще и в чем-то даже приятнее: в нем была, самое малое, полная ясность. Во всяком случае, так казалось с первого взгляда. И, наверное, Рубину Власти потребовалось бы минимальное время, чтобы справиться со своими переживаниями, если бы не кое-какие несовпадения, на которые он при всем желании не мог не обращать внимания.
Первым, что заставляло его вновь и вновь возвращаться к своей позиции, к ее выбору, была схватка с гвардейцами. В отличие от дипломатов, Изар прекрасно понимал разницу между ритуальным бряцанием шпагами и серьезной дракой, когда тебя хотят убить. Он не сомневался в том, что это было покушение, но пока еще не мог понять: кто и зачем его организовал. Значит, существовали в Ассарте какие-то силы, о которых не предупредил его ни отец, ни кто-либо другой.
Вторым же являлось чисто интуитивное ощущение того, что в Державе что-то идет не так, как нужно, как должно бы идти. Не поняв того и другого, считал он, нельзя было предпринимать никаких серьезных шагов. Об этом он и думал днями и ночами, не покидая Летней Обители Властелинов, где находился вдвоем с грустной Ястрой, не считая, разумеется, прислуги и охраны.
…Он лежал в постели, но не спал, когда ему доложили, что его просит незамедлительно принять Ум Совета для важной беседы.
3
Женщина, с которой мы не раз уже встречались в былые времена, стояла на опоясывавшей дом галерее и, опершись локтями о балюстраду, глядела в небо – густое, южное, цвета индиго, в котором, однако, не было солнца, хотя все вокруг заливал июньский, утренний, животворный свет. Пахло цветущими травами, и казалось, размышлять там можно было лишь об одном: о прекрасном чуде жизни, не прерывающейся даже и тогда, когда завершился твой планетарный цикл; нет, не прерывающейся, хотя и во многом меняющейся. Однако, судя по выражению лица женщины, по нахмуренному лбу, сведенным к переносице бровям, плотно сжатым губам, ее занимали совсем другие мысли.
Она была совершенно неподвижна, и никто не взялся бы сказать, как долго уже она стоит так: неподвижность – палач времени, она его уничтожает. Но вот женщина распрямилась – резко, как лук, у которого лопнула тетива; посмотрела по сторонам, топнула ногой, как бы в нетерпении. И решительно двинулась по галерее.
Она нашла Мастера наверху – там, откуда видны миры и пространства. Мастер смотрел в одно из них и чуть заметно покачивал головой, словно что-то отрицая, не соглашаясь с кем-то. На ее шаги он обернулся не сразу. Но обернулся все-таки, и на лице его возникла улыбка. Но, по мере того как женщина приближалась, – улыбка угасала, и на лицо возвращалось выражение озабоченности.
– Ну что? – спросила она кратко, как спрашивают, когда не может возникнуть сомнений в смысле вопроса. – По-прежнему?
Мастер медленно кивнул.
– Ничего нового. Ни от экипажа, ни от Рыцаря, ни от капитана. Хотя на точке Таргит он оказался вовремя.
– Что же могло случиться?
– Трудно сказать. Его прибытие на точку обозначено четко. А вот выход как-то смазан. Словно кто-то пытался подавить наш канал связи.
– Но он продолжил путь?
– Несомненно.
– Разве он мог направиться оттуда в другое место – не в Ассарт?
– Не допускаю такой мысли. Ему известны только те координаты. И он никогда не пользовался такими линиями самостоятельно.
Женщина решительно тряхнула головой.
– Я немедленно отправляюсь туда.
– Куда?
– В Таргит. На Ассарт. В любое место, где можно будет найти хоть какие-то следы – его или любого из них.
– Я не позволю тебе, Эла.
– Ты, кажется, забыл: теперь я независима ни от кого. И от тебя тоже. Как всякий человек Космической стадии жизни.
– Не забыл, поверь мне. Однако…
Она перебила:
– Не трать слов попусту. Я не хочу потерять его. Хватит и того, что он потерял меня.
Мастер с грустью посмотрел на нее.
– Я знаю, Эла, что ты поступишь так, как сочтешь нужным. Но хотя бы выслушай меня. А слушая – вспомни, что Космическая стадия еще не делает тебя всесильной.
– Хорошо, – сказала женщина после секундной паузы. – Я согласна выслушать. А что до моих сил – я сама знаю им меру. Итак, чем же ты станешь убеждать меня?
– Не собираюсь убеждать. Хочу только подумать вслух, – а ты дашь оценку моим мыслям, – может быть, они ничего и не стоят.
Эла кивнула, принимая его условия.
– Я думаю вот о чем, – продолжал он. – Когда исчезли трое – экипаж – можно было подумать, что возникло какое-то неблагоприятное стечение обстоятельств, случайность, – одним словом, некое естественное препятствие, не более того. Потом отправился Рыцарь – и тоже канул в неизвестность. Это уже вызвало определенные подозрения. Однако и тут еще можно было найти какие-то оправдания: он пустился в дорогу в то время, когда прямой канал был прерван возникшей областью мертвого пространства, – и его могло забросить куда-нибудь в другое место, где нет условий для связи со мной. И вот ушел капитан. Но уж его-то я отправил кружным путем, в обход всех возможных помех. И когда пропадает и он…
Не выдержав, она перебила:
– Посылать с таким заданием человека, который чуть ли не двадцать лет не выступал эмиссаром! Разумно, нечего сказать…
– Верно, верно. Хотя тут он успел получить неплохую подготовку, я согласен: отсутствие практики не говорит в его пользу. Но тем не менее, Эла, это – его экипаж. При всех своих недостатках он и сейчас, да и в любой миг способен повести их за собой. А ведь каждый из них – сильный человек с крутым характером.
– Не хватает малости: чтобы он нашел их – иначе кого он поведет? Он бы разыскал их – если бы с ним самим ничего не случилось. Но, видимо, случилось все-таки…
– Об этом я и говорю.
– Ну, извини. Постараюсь не перебивать тебя. Да, конечно, вы его готовили. И все же он не выглядел совершенно собранным – я ведь знаю его намного, намного лучше, чем ты, или Фермер, или любой здесь!
– Значит, ты все-таки видела его?
– Неужели ты думал, что я подчинюсь твоему запрету? Видела, разумеется. Успокойся: сама я ему не показалась. И теперь понимаю, что напрасно. Потому что я сумела бы придать ему еще что-то… вложить в него… то, что ему пригодилось бы в трудный час и чего ни ты и никто из твоих научителей дать ему не в состоянии. Вот, больше я не стану прерывать твои мысли.
Мастер помолчал, словно вспоминая то, что хотел сказать.
– Итак… После ухода капитана мне стало ясно, что все происходит не случайно. Случившееся – результат чьих-то осмысленных и направленных действий. Направленных против кого? Экипажа? Рыцаря? Капитана? Вряд ли; каждый из них, да и все они вместе – еще не такая сила, чтобы кто-то захотел устранить их именно потому, что это – они, а не кто-то другой. Видимо, будь на их месте совсем другие люди, и тех постигло бы то же самое. Значит, действия направлены не против самих людей, а против их задачи. Иначе говоря, кому-то не нужно, чтобы информация об Ассарте поступила сюда, ко мне, к нам. Я рассуждаю логично?
– Пока, по-моему, да. Продолжай.
– А это может означать лишь одно: с Ассартом, а может быть, и со всем скоплением Нагор у кого-то связаны свои планы, и они не совпадают с нашими.
– Откуда кто-то может знать о твоих планах?
– Не обязательно, чтобы он знал их содержание. Но он зато хорошо знает свои собственные намерения. И уверен, что они не совпадают, не могут совпасть с нашими.
– Что же, правдоподобно.
– Это, в свою очередь, говорит о том, что тот, кто осуществляет действия против нас, знает меня. Или Фермера. Или нас обоих. Мне кажется очень вероятным, что это – кто-то из нас…
– Из людей Фермы? Невероятно. Тут ты ошибаешься.
– Ты не так поняла меня, Эла. Я сказал – кто-то из нас… То есть из людей того уровня сил, к которому принадлежим и мы с Фермером. В Мироздании их не так уж мало, – а ведь некогда все мы вышли из одного гнезда.
– Мастер, ты очень любишь повторять: «Мы, люди…» Но я-то знаю, что ты все-таки не совсем человек…
– Это сложная проблема, – улыбнулся он, – и сейчас ни к чему заниматься нашей родословной. Итак, это может быть кто-то из нас. И если это так, то дело сразу становится куда серьезнее, чем представлялось сначала.
– Почему?
– Потому что наш уровень сил не действует по пустякам. Если задумывается какой-то план, то, даже ничего о нем не зная, можно наверняка сказать: это масштабный план. И последствия его выполнения могут быть, к сожалению, тоже весьма масштабными.
– Ты сказал – к сожалению. Ты уверен, что делается что-то опасное? Для нас, для всего Мироздания?
– Не удивлюсь, если так и окажется. Опасное… Это ведь зависит от системы понимания Бытия, – а систем этих может быть множество, и то, что опасно в одном мировоззрении, может казаться благом в другом.
– Обожди, обожди… Мастер, а то, что твои интересы и еще чьи-то столкнулись именно в скоплении Нагор, – это случайность, как ты думаешь? Или эта масса светил чем-то выделяется среди прочих?
– Вот видишь, ты заглянула в самый корень. Для меня Нагор – просто место проведения очередной повседневной работы, даже не проведения, а лишь подготовки к нему. Но для моих оппонентов, надо полагать, значение Нагора куда больше. Потому что уже сам способ их действий говорит о немалом размахе.
– Ты об исчезновении наших?
– Не только. Куда более многозначительным кажется мне возникновение того самого мертвого пространства – именно теперь и тут. Это уже не просто перехват эмиссара или даже пятерых. Это уже…
Он неожиданно умолк – словно не знал, как продолжить.
– Ну, Мастер! Что же ты?
– Видишь ли… Откровенно говоря, я не знаю, что такое – мертвое пространство. Никогда не приходилось сталкиваться с этим.
– Разве нельзя спросить у Высших Сил?
– Это уже сделано. Но и им нужно время, чтобы найти ответ. А это, кстати, свидетельствует о том, что им тоже не приходилось встречаться с таким явлением, – или, во всяком случае, оно настолько редко, что не сохраняется в памяти. Так что пока мне ясно лишь, что такие необычные явления не используются ради решения однодневных проблем.
– Видимо, ты прав, Мастер. Мне кажется, надо постараться как можно скорее выяснить, кто действует против тебя и что такое это пресловутое мертвое пространство.
– Целиком с тобой согласен. Итак, теперь ты понимаешь, почему я против того, чтобы ты отправилась на поиски Ульдемира и его экипажа?
– Совершенно не понимаю. Постой… Ты хочешь послать меня… туда?
– Я не знаю никого другого, Эла, кто справился бы с этим. Человеку Планетарной стадии не стоит и пытаться: он погибнет. А ты…
– А мне, как бессмертной, ничто не грозит – поэтому?
– Не только. Я ведь тоже знаю тебя… в какой-то степени. И уверен, что тебе это по силам. Конечно, я мог бы отправить туда и Никодима, на время оторвав его от пашни…
– Иеромонах – надежный человек. Почему же нет? И он ведь тоже закончил свою Планетарную пору – куда раньше меня…
– Верно. И если бы там предстояло драться или сокрушать что-то, я и не подумал бы о тебе. Но этого не потребуется. Побывать там и попробовать разобраться; тихо, осторожно, быстро и успешно. Это, по-моему, дело как раз для тебя.
– Чувствую себя польщенной. И не колебалась бы ни секунды, если бы могла быть спокойна, целиком отдаться делу. Но сейчас… Мастер…
– Я понимаю.
– Кто же поможет ему, если не я?
– Я могу обидеться, Эла. Неужели мы способны бросить наших людей на произвол судьбы?
– Но время идет – а ты ничего не делаешь…
– Ошибаешься. Я делаю больше, чем тебе кажется.
– Например?
– Хотя бы – верю в него. В отличие от тебя. Ты полагаешь, что он без твоей помощи не переломит обстоятельств, если они неблагоприятны, не одолеет противостоящую силу, не спасется и не выполнит того, что ему поручено. Вот что означает твое стремление поскорее кинуться на помощь – хотя ты и не знаешь куда. А я уверен, что он сможет справиться с этим сам. И то, что я в него верю, не остается, как ты понимаешь, одним лишь моим душевным движением; я открываюсь миру – и мое ощущение уходит, и где-то оно в эту самую секунду достигает его, – хотя сам он и не понимает, откуда вдруг возникает у него уверенность, которой только что не хватало, и прибавляются силы, казалось, уже иссякшие, и возникают нужные мысли… Нет, Эла, я делаю. То, что могу сейчас.