Из автомобиля вышел широкий бритоголовый негр в белой майке с надписью по-английски, которую я понял: «Висконсинский университет». Он намеревался войти в наш подъезд, но увидел меня у окна и знаком приказал мне открыть окно. Не знаю почему, но я подчинился его жесту, и негр спросил меня:
– Здесь проживают госпожа Стадницкая и ее семейство?
– А что вам нужно? – осторожно спросил я. Хотя в те дни, тридцать лет назад, преступность была куда ниже уровнем и в нашем городе она ограничивалась пьяными драками, все же в негре я чувствовал нечто тревожное.
– Мне нужно иметь беседу и предупредить об опасности, – сказал негр.
– Сообщите через меня, – сказал я. – Я передам.
– Я должен сделать это лично, доннерветтер! – возразил негр.
Не знаю, что за озорство напало на меня, но клянусь, что оно никак не указывает на мои расистские склонности.
– Скажите, а какой марки ваш автомобиль? – спросил я.
Негр опешил от моего вопроса и сказал:
– Это «Роллс-Ройс», любой нормальный человек поймет это с первого взгляда.
– Стыдно, молодой человек, – сказал я, – такую ценную вещь следует содержать в порядке. И если вы не можете помыть такую ценную машину, как я могу доверять вам в других вопросах?
– Вы категорически не правы, – возразил негр, – вы не представляете, по каким буеракам я вынужден был добираться до этого дома.
– Эй! – донесся до нас женский крик.
Негр резко обернулся.
– Годдам! – воскликнул он, прыгнул в машину, которая не сразу завелась, тогда как по улице, прихрамывая, к нам бежала высокая худая рыжая женщина, размахивая полосатой милицейской дубинкой.
Наконец машина завелась и рванула с места. Женщина встала на ее пути, милицейским жестом подняв жезл, чтобы остановить движение, но негр не послушался женщину, а поехал прямо на нее.
И в этот момент вся эта картинка растворилась перед моими глазами, будто все это привиделось.
– Ты их видела? – спросил я Нианилу.
– Кого видела? – спросила Нианила, которая накрывала на стол.
– А может, ты их слышала? – спросил я.
– Закрой окно, – сказала моя жена.
Если она не видела и не слышала этого конфликта, подумал я, то нет смысла пересказывать его содержание. Она же все равно не поверит.
Больше никаких событий до самой ночи не происходило.
Мы легли спать как обычно, и сначала я крепко заснул, ибо не жаловался в те годы на бессонницу, будучи мужчиной в самом соку жизни. Это теперь, уйдя на пенсию, я провожу ночи без сна и в тревогах.
Ночью мне слышались всевозможные стуки и перезвон, более того, мне снилось, а может, мерещилось сквозь дремоту, как звезды говорят друг с другом, передавая зашифрованные сообщения.
Я проснулся утром ровно в семь тридцать от шума.
Обычно именно в это время начинают работу жестянщики этажом ниже, но так как была суббота, то шума не должно было быть. Что меня и разбудило. То есть мой организм не ждал шума, но шум был, хотя другого типа, нежели обычно.
Шум доносился из-за стены, от соседей, в нем можно было различить человеческие крики различного тембра, удары, звон посуды. – Мы с женой вскочили. В окно лилось утреннее солнце, разноголосо верещали и свиристели птички, на деревьях распускались листочки, и среди этих приятных сердцу звуков и пения резким диссонансом выделялись крики от соседей.
– Семен, – сказала Нианила, – мы должны спешить на помощь.
– Ты полагаешь, что наша помощь нужна? – спросил я.
– Они кричат трагическими голосами, – сказала моя жена. – Может быть, случилось… Нет, я не могу произнести!
– Случилось несчастье с ребеночком?
– Замолчи! Немедленно замолчи!
Кое-как накинув халаты, мы побежали на лестничную площадку, затем, улучив паузу в криках и грохоте, позвонили в дверь.
Нам долго не открывали.
Наконец я стал звонить настойчиво, не отнимая пальца от звонка, и через минуту дверь дрогнула и приоткрылась на узкую щель.
В щели я угадал профиль Коли Стадницкого.
– Коля, – сказал я, – доброе утро. Скажи, что произошло?
– Ничего не произошло! – резко ответил молодой человек.
И захлопнул дверь.
Мы остались на лестнице.
– Если мы сейчас не зайдем в какую-нибудь квартиру, – сказала Нианила, – то мы обязательно простудимся.
– Тогда лучше идти к нам, – предложил я. – Хоть мне и грустно сознавать, что появление ребенка ведет к конфликтам в семье Стадницких, я не чувствую себя вправе делать им замечания.
Мы двинулись было к нашей двери, но тут дверь к соседям снова приоткрылась и Стадницкий сказал нам вслед:
– И вообще вас это не касается! Не смейте совать нос в нашу личную жизнь!
– Мы и не суем, – с достоинством ответила Нианила, и мы ушли к себе.
Но недолго мы оставались одни.
Мы не успели запереть дверь, как услышали легкие шаги Клавы.
Она ворвалась следом за нами в нашу квартиру и шепотом закричала:
– Спасите меня! Он весь пошел в свою мамашу!
– Неужели он хочет отравить вас? – спросила Нианила.
– Хуже!
– Он поднял руку на ребенка?
– Ах, я сама не знаю, что говорю, – откликнулась Клава.
Тут же в дверь втиснулся Коля.
– Возвращайся домой, продажная развратная тварь, – сказал он, – не смей общаться с порядочными людьми.
– Коля, прекрати немедленно! – сказала Нианила. – Я тебя выставлю за дверь. Ты что хулиганишь?
– Я? Хулиганю? Да другой на моем месте давно бы ее задушил! Отелло своих жен за меньшие штучки на тот свет отправлял.
Мы замолчали, переваривая страшную информацию. И как назло моя любознательность опять нас подвела.
– Простите, – заинтересовался я, – а сколько жен задушил Отелло?
Тут Клава зарыдала, а Коля ответил:
– Всех, которые были… как моя!
– Ну ладно уж, – сказал я. – Что плохого могла сделать тебе жена, которая принесла тебе два дня назад из роддома чудесного сынишку?
– Вот именно, – сказал Коля.
– Но ведь я не виновата! – закричала Клава.
– Ах, ты не виновата? Не виновата – так не бойся, покажи соседям свое артистическое мастерство.
– И покажу, – ответила Клава. – Мне нечего скрывать.
– Нечего?
– Нечего! – И Клава обратилась к нам: – Пошли посмотрите, и вы меня реабилитируете.
Все вчетвером мы вновь пересекли лестничную площадку и вошли в квартиру Стадницких, из которой доносился детский плач, сопровождаемый эхом.
Надо сказать, что я входил в квартиру Стадницких с тяжелым предчувствием того, что вступаю в опасную и, может быть, трагическую эру моей жизни. Казалось бы, что такого: ну плачет младенец, ну негры ездят по нашему Веревкину в иностранных автомобилях. Меня, скромного школьного учителя русского языка и литературы, не должно касаться…
– Нас это коснется, – прошептала моя золотоволосая супруга. – Ой как коснется!
Как и положено верной спутнице жизни, Нила порой читала мои мысли. Молодые люди впустили нас в комнату, которая служила спальней им и младенцу, и подвели к кроватке с деревянными барьерчиками по бокам, купленную на вырост.
В этой кроватке лежали два младенца и пускали слюни.
Я прошу вас, уважаемый читатель, остановиться на этом месте повествования и попытаться встать на мое место.
Повторяю: мы вошли в комнату, где пахло детской мочой, присыпкой, счастливым и скромным бытом. Мы посмотрели на кроватку. В ней лежали рядышком два младенца и пускали слюни.
Вы поняли?
Мы ничего не поняли.
Мы переглянулись, потом посмотрели на родителей.
После тяжелой паузы раздался голос Коли Стадницкого:
– Видите?
Нила кивнула.
– А я так надеялся, – вздохнул Коля Стадницкий, – я так еще надеялся, что у меня ночной кошмар и галлюцинации. А бывают коллективные галлюцинации.
– Коллективные галлюцинации! – воскликнула оскорбленным голосом его молодая супруга. – А кто в меня кастрюлей кидал, убить хотел? Кто осыпал меня оскорблениями и рукоприкладством?
– А что мне оставалось делать? – ответил плачущим голосом Коля. Он уступал жене в размерах, но был жилистым и крепким человеком, так что всегда мог одолеть пышную, белую, мягкогрудую Клавдию.
– Простите, Коля, – спросил я, с трудом оторвав взгляд от кошмарного зрелища. – Но за что вы рассердились на свою жену?
– Как за что? За измену, вот за что! – откликнулся Коля.
– Да не рожала я его! – взмолилась Клава. – Христом богом клянусь, не рожала. Я одного рожала и одного домой принесла. Неужели бы я не заметила, когда второго рожала?
– Вряд ли это возможно, – поддержал я Клаву.
– А я говорю – это заговор! – настаивал Коля. – Ты одного от меня родила, а второго потом, специально, потому что не мой он ребенок, а плод измены.
– Так это с кем я тебе, дурак, изменяла?
Молодые супруги вновь начали сражение, но убежать с поля боя мы с Нилой не могли, потому что присутствовали при странной загадке мироздания, а загадки требуют разрешения.
– Всем известно с кем! – кричал Коля. – С Гасаном из вашей конторы.
– Это чтобы я – с Гасаном?!
– Такие, как ты, только с Гасаном и могут!
– Да ты посмотри, глаза твои слепые! – возмутилась окончательно Клава. – Гасан – черный?
– Еще какой черный!
– И глаза у него черные?
– Ну и что?
– И кожа смуглая?
– Ни у что?
– И нос как дыня?
– Ну и что? Что? Что?!
– А то, что младенцы одинаковые и оба в тебя, подонок! Ты посмотри – глаза серые, носы курносые, губы наружу и уши вертикально!
– Клава права! – быстро произнесла моя жена, чтобы Коля не успел придумать какую-нибудь другую глупую версию. Нила, как и я, понимала, что дело куда сложнее, чем простая супружеская измена. При простой супружеской измене близнецы не рождаются с промежутком в пять дней. Не знает такого мировая наука.
– Ясно, – сказал Коля. – Я понял. Это не Гасан, а Пупенченко из Гортопа! И курносый, и глаза серые.
– А уши? – спросила Клава. – Уши у него прижатые, а вертикальные уши только у тебя и отросли, урод лопоухий!
Коля пощупал свои уши. Они и в самом деле выдавались вертикально к поверхности головы.
– Это ничего не значит, – сказал он. – В детстве у меня другие уши были.
– Что же это, я тебя с детства не знаю, что ли?
– И я твой характер с детства освоил! – произнес Коля.
Младенец справа заплакал. Он сучил ножками.
Мы все смотрели на него. Второй младенец повернул головку и тоже посмотрел на него. Господи, они были абсолютно похожи!
Но Коля сделал иной вывод.
– Вот, – сказал он, – правый – это мой. Я чувствую. Он плачет и страдает от твоей, Клавка, подлой измены!
И тут, как бы подслушав обвинения Коли, второй малыш зарыдал так, что правый перестал плакать и воззрился на брата.
И правда, я уже не мог называть их иначе как братьями, близнецами, хотя этого и быть не могло.
– Послушай, Коля, – сказала моя супруга, – ты можешь шуметь и бить посуду, как тебе хочется, но твоя жена здесь не виновата. Она в себе носила только одного младенца, это может Дина Иосифовна подтвердить. И я сама Клаву у роддома встречала, и ты сам младенца на руках нес. И он был один.
– Сначала был один, – ответил Коля, – а сегодня ночью она еще одного родила. Тайком от меня, потому что это не мой ребенок!
– Ясно. – Я вмешался в этот пустой разговор. – И какой же из них твой, а какой чужой?
– Совершенно очевидно, – ответил Коля. – Справа мой, а слева чужой.
– И почему?
– Разве не ясно? – спросил Коля. – Справа мой, а слева ихний.
– И как же ты их различаешь? – спросила моя жена Нианила.
– У него мой голос проклевывается.
Клава наклонилась к кроватке, взяла того младенца, который плакал пронзительнее, обнажила полную грудь и дала ее мальчику. Тот сразу замолчал и зачмокал.
Второй заплакал еще громче.
– Прекрати кормить узурпатора! – закричал Коля. – Корми моего ребенка.
Он даже протянул руку к жене, чтобы оторвать младенца от ее груди, но Нианила встала между ним и кормящей матерью и сказала:
– А ну-ка погляди на кроватку. Разве ты не видишь, что она правого взяла, того самого, которого ты за своего держишь?
– Разве? – Коля находился в шоке. Руки его тряслись, и взор блуждал. – Вы так думаете, тетя Нила?
– Я уверена, – сказала моя жена. – И думаю, что хватит устраивать здесь базар. У тебя родились два близнеца, ты их различить не можешь, оба – точная твоя копия, а ты смеешь кричать на жену!
– Это точно… – Коля потерял боевой пыл, но окончательно не сдался. – А когда же… где он вчера был?
– Вчера он из нее еще не вышел, – сказал я. – В медицине такие случаи известны.
Я лгал, но лгал во спасение. Я понимал, что младенцы не виноваты. И Клава не виновата, и Коля не виноват. Тут действует какая-то внешняя сила.
Коля стоял посреди комнаты и думал.