— Это тест? Мною, как адвокатом, заинтересовался тайный союз феминисток?
— Это был риторический вопрос. — Она устроилась поудобнее, и я почувствовал, что в ней определенно что-то есть. — А Вуд — жалкий импотент. Как-то затащил меня в отель «Рояль», в президентский номер, представляете?
— Нет.
— И правильно. Бросал, мерзавец, к моим ногам вид Манхэттена на закате с сорок первого этажа. — Она расхохоталась. Сперва это выглядело абсолютно ненатурально, но через несколько секунд тело ее забилось в конвульсиях, а по щекам потекли самые настоящие слезы. — Потом так обстоятельно извинялся. — Она прыснула еще сильнее, и я схватил ее за плечи, иначе она грохнулась бы на пол. — Самое смешное! Я случайно подслушала, он сегодня приглашал какую-то мисс Софи в тот же самый номер.
Она сорвалась и убежала в соседнюю комнату. Я слышал, как она с кем-то говорит по телефону, но слов разобрать не смог. Вернулась, отрывисто спросила:
— Здесь есть какая-нибудь площадка поблизости?
— Баскетбольная, за домом… — ответил я, ничего не понимая.
— Идем!
Мы все втроем вышли на улицу. Надо заметить, что Марина сохраняла полное спокойствие и понимание ситуации. На всякий случай я прихватил с собой непочатую бутылку, чтобы напоить Наташу, если она станет слишком невыносимой.
Я чуть не упал.
На баскетбольную площадку приземлился вертолет. Изнутри он напоминал лимузин: кабина пилота отделена от пассажиров поднимающимся стеклом, общаться можно было через переговорное устройство. Но общаться не пришлось: Наташа распорядилась обо всем заранее. Мы подлетели к отелю «Рояль», пилот направил прожектор в окно президентского номера. Я отчетливо рассмотрел парочку: женщина после секундного шока с головой ушла под простыню, а мужчина в оцепенении уставился в нашу сторону, прикрыв глаза ладонью. Наташа, распахнув дверцу и рискуя выпасть с высоты сорок первого этажа, закричала в мегафон:
— Мистер Вуд! Номер окружен! Сопротивление бесполезно! Вылезайте из-под простыни и подойдите к окну с поднятыми руками! — Она отбросила мегафон и повернулась к нам с Мариной, возбужденно указывая пальцем: — Смотрите! Он обделался! Ха-ха-ха. Обделался! — Потом она набросилась на меня, судорожно пытаясь стащить с меня брюки. — Фима! Давай им покажем, как это делается в Одессе!
Справившись с моими брюками и в мгновение ока расставшись с собственными одеждами, она прыгнула мне на колени и принялась гарцевать, сопровождая свою скачку победными выкриками.
Марина скомандовала пилоту:
— Уходим! Покажи высший пилотаж!
Она тоже сбросила с себя все и, пристроившись к Наташе сзади, начала ласкать ей спину, плечи и грудь. В результате Наташи хватило ненадолго: она несколько раз натужно простонала и повалилась на соседнее сиденье совершенно обессиленная, как будто секунду назад добежала до финиша марафонской дистанции. Марина тут же заняла ее место. В этот момент пилот исполнил полученное от Марины указание и заложил такой вираж, что, будь я занят чем-то другим, все содержимое моего организма немедленно перекочевало бы на пол салона.
— Послезавтра я уезжаю в командировку в Венгрию и Польшу, — сказала Марина, аккуратно съехав на кучу одежды и стирая руками пот с груди, — как назло, с Марком Вудом. — Она нащупала в моих вещах бутылку виски и вылила несколько капель на кровоточащую ссадину на плече: видимо, она слишком импульсивно снимала бюстгальтер.
Наташа отобрала бутылку и, сделав несколько больших глотков, поспешила ее успокоить:
— Не переживай, я не дам Фиме скучать. Клянусь моей треуголкой! — Она приоткрыла дверцу, швырнула бутылку в Гудзон и, подождав секунд десять, крикнула вниз через мегафон: — По-обереги-и-ись!»
— Итого! — рявкнул Черный Биллу, захлопывая блокнот. — Леди и джентльмены. Кстати, леди и джентльмены, анекдот вашему вниманию. «Сержант выдает солдатское жалованье. Выкрикивает фамилии. «Смит!» — «Я!!!» — «Получи, распишись!» — «Вессон!» — «Я!!!» — «Получи, распишись!» — «Джексон!» — «Я!!!» — «Получи, распишись!» — «Hифигаcебефамилия!» — «Я!!!» — «Получи, распишись!» — «Итого!» — «…» — «Итого!» — «…» — «Куда он делся?.. Вот пpидypок!.. Больше всех ведь получает!»
Черный раскланялся воображаемым слушателям.
— Благодарю, благодарю… Что?! Кто тут обвиняет меня в плагиате?! Как старый анекдот?! Ну действительно немолодой… Итак, на чем мы остановились? А! Итого! Итого, перед нами классический пример записок закомплексованного сексуального маньяка, жертвы полового террора и вообще полного, мать его, придурка-графомана. Литературной ценности эти мемуары не имеют. Тем более они, безусловно, не нужны лицам, запачканным банковским скандалом, и их преследователям. А посему историческое место им в мусорном баке. Желаете возразить? Может быть, мои доводы кажутся вам неубедительными? Хорошо! Последний аргумент: сейчас мы позвоним этой вот Наташе Пушкиной и предложим ей самой утилизировать эти литературные отбросы.
Черный пролистал телефонный справочник. Пушкиных в нем было гораздо меньше, чем Джонсов и Смитов, Пушкина Н. вообще была только одна. Черный набрал номер и врубил громкую связь, чтобы Билл тоже слышал весь разговор. Трубку взяла женщина, но, судя по голосу, довольно древняя старуха.
— Могу я поговорить с Наташей? — Черный бодро подмигнул Биллу.
На том конце провода послышался вздох, покашливание, еще вздох и, наконец, всхлипывающий возглас:
— Наташа умерла!
Черный подозрительно посмотрел на Билла, тот жевал сыр и вообще делал вид, что, кроме сыра, его ничто не интересует.
— Мне жаль, извините, я не знал… Я сегодня прилетел из России, хотел передать приветы… — Черный лихорадочно соображал, как бы ненавязчиво выспросить, как умерла Пушкина, было ли это связано с Бэнк оф Трейтон или с Басиным. В результате спросил в лоб: — А… но что с ней случилось?
— Автомобильная катастрофа, — уже более спокойно ответила старуха. — А вы давно знали Наташу Пушкину, мистер… мистер…
— Лермонтов, — не раздумывая, брякнул Черный. — Примите мои соболезнования. Извините.
Он бросил трубку и воззрился на мышь:
— А может, она просто перепила и врезалась в столб?! Судя по тому, что записал о ней этот маньяк, с нее станется… вернее, сталось… Молчишь?! И правильно молчишь! Мы сейчас еще проверим этого Никки Апраксина!
Черный еще раз перелистал справочник.
— Резиденция Апраксина, — деревянным голосом ответил дворецкий, или мажордом, или камердинер, короче — явно возомнивший о себе слуга.
— Я хотел бы узнать… — начал Черный.
— Отпевание одиннадцатого в 10.00, сэр, — прервал дворецкий. — В соборе Святого Михаила, цветы посылать в похоронное бюро «Крамер и сын».
Черный остолбенел.
Через некоторое время Билл доел все, до чего мог дотянуться, и теперь вылизывал лапу.
— А они ехали в одной машине! — заорал на него Черный. — Понял?!
Он прямо из горлышка допил саке и пересел на подоконник. Разглядывание уличной толпы свысока всегда его успокаивало. Появилось острое желание сбросить токкури вместе с токкури-хакамой кому-нибудь на голову или на крышу машины на стоянке. Темно-зеленый «форд» и мужик, усердно протирающий стекло, были просто идеальной мишенью.
Черный вдруг вспомнил, что видел этот «форд» или такой же около телестудии, и рядом с японским рестораном тоже… И… кажется, за такси, в котором он вернулся домой, тащилась похожая колымага.
Как бы в подтверждение того, что он здесь не просто так, мужик посмотрел на окна Черного, залез в машину, но не уехал.
— Билли!!! А у меня теперь тоже есть «хвост»!
Хмель бродил в голове, и тяга к подвигам не проходила. Черный энергично пролистал басинский блокнот, отыскал еще одну редкую для Нью-Йорка фамилию — Шестопал, живо выяснил номер и позвонил.
— Мне нужен мистер Шестопал.
— Я слушаю, — сказал ровный голос. — Говорите…
Черный нажал на рычаг.
— Бинго! Попался, мать твою! Слышал, Билл? Он попался. Сейчас я заявлюсь к нему на дом и подарю ему этот опус, там про него написано, вот пусть он и разбирается, что с этим делать. А предварительно я отучу этого протиральщика стекол разглядывать чужие окна.
Вооружившись бейсбольной битой и прихватив басинский блокнот, Черный вышел из дому. Но темно-зеленого «форда» на стоянке уже не было.
— Зассал, мать твою?! То-то же! Зассал — так и скажи.
Но на Тридцать шестой улице, где жил Шестопал, Черного ждало горькое разочарование. Шестопала дома не было. Консьержка сообщила, что «мистер Шестопал уже месяц как в отъезде и никто не знает, где именно».
— Не может быть, — заартачился Черный, — я же с ним сегодня разговаривал.
— Не может быть, — уверенно заявила консьержка. — Позвоните еще раз.
Черный набрал номер.
— Але, мистер Шестопал?
Через секунду размеренный голос ответил:
— Я слушаю. Говорите после длинного сигнала. Я слушаю и записываю…
Мать его! Это был автоответчик. Нет, надо определенно что-то предпринять.
— Вы знаете, — плаксиво промямлил Черный, — ну просто ума не приложу, что же делать. Я его адвокат, и тут такой случай… а он меня не предупредил, что собирается уезжать…
— Адвокат? — индифферентно спросила консьержка.
— Да. — Черный протянул ей визитку, на которой крупными буквами было написано: «CH. P. R».
И никаких телефонов и адресов. Это, конечно, можно было перевести как угодно.
— Даже не знаю, как вам объяснить, — мямлил Черный. — У мистера Шестопала умерла богатая знакомая и…
— Я слышала, сэр, — округлила глаза консьержка. — Ее убили, какой ужас!
— Да… и она… оставила мистеру Шестопалу все свое имущество, — несколько натужно соврал Черный, интенсивно, впрочем, развивая эту мысль. — Но завещание составлено таким хитрым образом, что он может все упустить, если немедленно, с моей помощью, не предпримет некоторые шаги. Но как же он их предпримет, если об этом ничего не знает?! — «А ведь в этом есть некоторый смысл, мать его!»
У консьержки медленно, но верно загорались глаза.
— И если бы вы помогли мне найти его, то…
Наживка была слопана немедленно.
— Сэр, у меня есть номер мистера Шестопала! — выпалила она. — Для подобных экстренных обстоятельств.
— И? — Черный был даже несколько разочарован столь быстрым успехом, предполагая значительный торг за право попасть в квартиру Шестопала («даже не попасть, мэм, просто посмотреть одним глазком в замочную скважину, конечно, одним, кто это, интересно, смог бы двумя»).
— И?
Черный спохватился:
— Полагаю, мэм, что вижу перед собой настоящую американскую патриотку, которой изображение великого человека своей страны должно быть особенно дорого.
— Кого именно, сэр?
— Допустим… — Он полез в бумажник: — Что вы скажете о президенте Гамильтоне, мэм? — Высунул десятидолларовую бумажку.
— О Гамильтоне, — разочарованно протянула консьержка. — Я думала, мы ведем речь о величайшем из американцев…
— Я догадался, мэм, — перебил Черный, — вы, конечно, говорите о Линкольне.
— Вы хотите меня оскорбить! Я имею в виду Бенджамина Франклина. Я как раз коллекционирую его изображения.
— Н-да. — Торг был явно уместен. — А что вы думаете о Джексоне? — Он продемонстрировал двадцать баксов.
— А что тут думать? За одного Джексона двух гамильтонов дают. Сойдемся на Гранте, мистер, как там вас, CH. P. R., кажется?
— Забудьте эти буквы.
— Давайте встретимся, — продолжал упорствовать Черный, дозвонившись-таки до Шестопала. — Это в ваших же интересах. Сами видите, что творится с вашими знакомыми. Скажите где, и я подъеду.
— Но я даже не в Штатах, вы не понимаете! Я в Голландии, в Амстердаме.
— Да я завтра там смогу быть! — заявил Черный, проклиная все на свете. — Слетаю на один день, черт с вами!
— Ладно, — после паузы сказал Шестопал. — Отправляйтесь по улице Приксенграхт. Перейдите мост Магере и, очутившись на другой стороне канала, стойте возле ближайшей телефонной будки. Ровно в десять вечера.
8
Турецкий. 11 сентября, 12.20
После разговора со Школьниковым Турецкий пребывал в растерянности. С Чеботаревым ничего не прояснилось. Главное — мотив. По-прежнему ни одного мотива, точнее — сто, двести равновероятных мотивов. Что на самом деле в сто раз хуже. И как, интересно, начальство представляет дальнейшее расследование? Будьте любезны, уважаемый Александр Борисович, допросить деловых партнеров Чеботарева: финансистов, чиновников, политиков, включая президента, две-три тысячи человек, не считая зарубежных товарищей. Потом проанализируйте их показания, найдите в них противоречия, а параллельно допросите всех свидетелей и установите обстоятельства покушения, вдруг киллер оставил автограф в книге почетных гостей.
Да, самое главное забыл: всем этим следует заниматься между делом, в перерывах между содействием Реддвею! Турецкий раздраженно обвел взглядом кабинет и уперся в реддвеевский сверток.
Там был не резиновый матрас, как ему сначала показалось, а резиновая кукла — голый мужик метра полтора ростом на пластиковой платформе с дырками для крепления к полу. «Залейте свежей водой и пользуйтесь с удовольствием», — перевел Турецкий крупную надпись поперек инструкции. Это что, прикол? Утонченное издевательство? Кукла из секс-шопа? Тогда почему мужик? В чем, интересно, Реддвей его подозревает? Бред какой-то. Он оторопело повертел в руках подарок: не домой же его нести, в самом деле, — Ирина Генриховна на смех поднимет, в кабинете поставить — несолидно, засунуть куда подальше — Реддвей обидится.
«Важняк» пробежал глазами инструкцию: «…откройте клапан «А» и, поворачивая его ободок по часовой стрелке, добейтесь, чтобы он принял форму воронки. Залейте 50 л воды — и «Beat boy» готов к удовлетворению вас. Воду рекомендуется менять не реже одного раза в неделю…»
«Beat boy»? А! Мальчик для битья! Ну слава богу. Хотя на вид натуральный тренажер для гомиков.
Турецкий отодвинул от стены вешалку и примерил резинового пацана в образовавшуюся нишу — нормально, если аккуратно развесить плащ, бит-бой почти не виден. Завернув его в газету, он направился в туалет, дождался, пока все разойдутся, запер дверь на швабру и попытался, следуя инструкции, наполнить водой. По инструкции не получилось: «ободок клапана А» желал принимать воронкообразную форму только в состоянии «закрыто», когда вода внутрь не поступала. На самом клапане Турецкий обнаружил едва различимую надпись: «Made in China». Ну конечно. А то кто-то сомневался. Вся контрабанда делается в Одессе на Малой Арнаутской улице.
Пришлось вернуться, соорудить из полиэтиленового пакета и скотча подобие гибкого шланга и предпринять еще одну попытку.
Наполненная водой резиновая туша оказалась чертовски тяжелой и неприспособленной для переноски. А в коридоре, по закону подлости, столпились коллеги.
— Следственный эксперимент, — пояснил Турецкий, предвосхищая дурацкие вопросы, преодолел из последних сил остаток пути рысью, чтобы не слышать смешков за спиной, ввалился в кабинет и поскорей захлопнул за собой дверь.
— Фух! — Ткнул бит-боя пальцем в живот, отчего по его телу пошла волнообразная дрожь. — Раз в неделю тебе воду менять?! Не дождешься!
Около часа он просидел над протоколами допросов свидетелей и рапортами (после того как первая волна больших начальников с места преступления схлынула, муровская опергруппа, прикомандированная к прокуратуре, во главе с майором Семаго проделала первую черновую работу). Всего было допрошено более сорока человек: охрана офиса, технический персонал, посыльный из ресторана бизнес-клуба, приносивший в офис обед накануне происшествия, личный шофер, четверо телохранителей и жена Чеботарева. Ничего существенного в их показаниях не содержалось.
Жена Чеботарева заявила, что накануне покушения не заметила в поведении мужа чего-либо странного и необычного: он не был подавлен или расстроен. Хотя вообще-то, с другой стороны, Степан Степанович не имел обыкновения обсуждать в кругу семьи свою политическую и финансовую деятельность. Супруга слышала, как он позвонил Романову и назначил ему встречу (у Чеботарева, оказывается, привычка разговаривать по мобильному телефону, сидя на стуле в прихожей, и в это время не спеша обуваться). Больше он никому в то утро не звонил. Шофер и телохранители подтвердили, что из дома Чеботарев поехал прямо в офис, встретил Романова на стоянке в 9.55 и поднялся вместе с ним в свой кабинет. Взрыв произошел в 10.05. Подробности, которые Романов накануне сообщил Турецкому, в деле отсутствовали: больше его не допрашивали. Подтвердить или опровергнуть его слова пока некому: ни Чеботарев, ни его секретарша в сознание еще не пришли.