– Я стих…
– Валяй! – Тем не ждал от новоявленного стихотворца полноценных строчек – совсем же кроха. Но рад был, что хоть кто-то откликнулся на разноцветный призыв.
– Пиши и приноси в штабной домик. Там редакция.
Малыш кивнул, снова поправил матроску и пошел. Глядя ему вслед, на мятый синий воротник, Тем вспомнил, что юное дарование кличут Кеем. Как героя «Снежной королевы». «В самом деле, этакое скандинавское дитя, – подумал начитанный Тем. – Только для настоящего Кея мелковат»…
Кей пришел в редакцию сразу после тихого часа. Протянул Тему мятый тетрадный листок. И молча остался у двери – ждать редакторского решения.
Кривые строчки были написаны синим карандашом, печатными буквами.
Стих
Впрочем, запятые и точки Тем расставил мысленно, на бумаге их не было. Зато хватало ошибок. Например «ёлки-палки» было написано слитно, а «непростой» – через «а». Но разве в этом дело? Все равно это были стихи! И Тем протянул листок вожатой Шуре. Она и вожатый Демьян (влюбленный в Шурины косы) сдвинули над листом головы. Над ними навис художник Мишка Сомов. Из-за его плеча высунула голову длинная Кристя Самсун – командирша второго девчоночьего отряда и главная репортерша «Дружной смены».
Мишка хихикнул. Шура искоса глянула на него. И сказала деловито:
– Ну что же, Назаров. По-моему, это неплохо… А откуда ты знаешь про танец «Краковяк»?
– Мы его разучивали в детском саду. Это польский танец, его в городе Кракове придумали.
– Какой эрудит! – шепотом восхитился Демьян.
– Чего? – подозрительно сказал Кей. Он по-прежнему топтался у двери.
– Я говорю, что ты знающий человек, – разъяснил кудрявый Демьян.
– А почему он написал, что избушки пляшут «со стопом»? – придирчиво вмешался глуповатый художник Сомов. – Они, что ли, тормозят во время своего краковяка?
– Не «со стопом», а «с топом», – сумрачно разъяснил от порога автор. – Топают, значит. Они же тяжелые.
– Тогда «сы» надо отдельно!
– Чего ты, Сом! Он же еще в школу не ходил никогда, – ревниво заступился Тем.
– Конечно, – поддержала Тема Кристя Самсун. – Только… «бабов Яг» это все-таки немножко неправильно. Или я ошибаюсь?
– Ошибаешься! – разозлился на нее Тем. А вожатая Шура сказала, что в стихах можно по-всякому.
– Это же поэтический образ, – вставил Демьян и провел пальцами по своей пушкинской шевелюре. Кей стеснительно подышал у двери и сообщил:
– А если это не правильно, я могу еще по-другому. Вот…
Редакция полегла животами на стол, застонала от сдавленного хохота.
Кей опять подал голос от порога. Негромко, но уже с дерзкой ноткой:
– А если не нравится, то отдавайте назад… Сами просили…
Его наперебой заверили, что «всем ужасно нравится, оттого мы и радуемся». Шура привела юного поэта к столу. Усадила на колени, дунула ему на волосы. Вытащила из них два репья. Он не противился, но и не размяк от этой ласки.
Шура обрела деловитость:
– Тем, перепечатай это, пожалуйста, набело… с необходимой корректурой. А черновик… то есть оригинал я возьму на память. Можно, Кей?
– Да, – великодушно сказал он и слез с колен. – Я пойду.
– Постой. А какую подпись поставить? С фамилией ясно, а имя? Иннокентий или лучше Кеша? Или… Кей?
– Лучше Кей, – сказал он, не отзываясь на улыбки. – «Иннокентий» – это долго писать. А «Кешу» я не люблю, это попугай из мультфильма.
2.
Газета вышла на следующий день. «Стих» Кея был напечатан в первоначальном варианте, где «краковяк». А строчки. А строчки про «баб Ягов» и «семь шагов» Тем поместил в конце – в виде приложения. Потому что редакция так и не смогла решить, что лучше.
Тем сделал к стихотворению большущую иллюстрацию. Бревенчатые избушки на курьих ногах водят хоровод в зарослях «цветущих цветов», а в ярко-синем небе «странной страны» – улыбчивая луна и рогатый месяц с хитрым глазом…
Кей сделался знаменит. Куплеты про «бабов Яг» и «баб Ягов» распевали по всему лагерю (на мотив модной песенки «Я люблю тебя, Катрин»). А малышовый отряд, в котором состоял автор, хором декламировал по дороге в столовую:
Но Кей не возгордился. Он был по-прежнему тих и сдержан и старался держаться уединенно. Тем заметил это, когда в суете лагерных дел несколько раз натыкался на этого малыша с длинными пепельными волосами.
После полдника Тем заросшей тропинкой у забора (чтобы отдохнуть от многолюдья и гвалта) возвращался из столовой. И вышел к лужайке, на краю которой стоял в лебеде дощатый мусорный контейнер. Из-за контейнера появился Кей.
– Тем…
– Чего? – Тем (странное дело!) почему-то смутился.
– Вот… на, – Кей протянул ему промокший от ягодного сока кулек из тетрадного листка. Такого же, на котором были стихи.
– Что это?
– Тебе… – В кульке была крупная луговая клубника.
– Да ты что, Кей… Зачем?
Серые глазищи глянули требовательно.
– Потому что ты не смеялся. Когда читали стих. Все смеялись, а ты нет…
– Ну… спасибо, Кей. Давай пополам. Подставляй ладони.
Он мотнул светло-серыми легкими волосами:
– Нет… Ой!
– Что, Кей?
– Нитка сюда идет. Подожди… – И малыш опять укрылся за контейнером.
А на лужайке возникла Анита Назарова.
Это была ровесница Тема. Из второго отряда девочек. В лагере «Приозерном» все ребята, кроме самых малышей, были почему-то поделены по «мальчишечьим» и «девчоночьим» отрядам. На Тема Анита не взглянула. По-журавлиному прошагала через лебеду к контейнеру. Уперлась руками в бока, расставила длинные коричневые ноги. Отчетливо сказала:
– А ну, вылезай, обезьяна.
Кей покорно выбрался из укрытия.
«Ох, да это же брат и сестра! – сообразил наконец Тем. – Фамилия-то одна…»
Кроме фамилии, в них не было ничего похожего. Анита Назарова – с черными густыми волосами ниже плеч, с резко-синими глазами. Нельзя сказать, что красивая, – худая, очень курносая, редкозубая, но эти волосы, этот синий блеск… Многие пацаны заглядывались. Но Назарова держалась всегда строго, хотя и позволяла назвать себя попросту Ниткой. Тем порой тоже поглядывал на Нитку с интересом. Но украдкой. Признаться, он ее даже побаивался…
Братишка стоял перед Ниткой – голова ниже плеч. Волосы закрыли все лицо. Он переминался и кулаками заталкивал матроску под резинку на поясе.
– Перестань ежиться, – металлическим голосом потребовала Нитка. – Встань прямо!
Кей слегка поднял голову и обнял себя за плечи.
– Бродячая кошка, а не ребенок! На кого ты похож! Опять перемазался, как чертенок в камине!.. Где ты был? Я тебе что говорила? Если будешь еще болтаться неизвестно где, получишь о-пле-уху!.. Ну-ка, опусти руки! Кому сказала!..
Кей прижал локти к бокам, вцепился в кромки трусиков, зажмурился. Потом приоткрыл один глаз.
«Если ударит, сразу дам ей по шее», – с отважным обмиранием подумал Тем. Результат мог быть плачевным: Нитка Назарова не из тех, кто позволяет безнаказанно давать себе по шее. Но Тем держал у груди мятый, истекающий соком кулек с клубникой, и подарил ему этот кулек малыш Кей, и как можно допустить, чтобы этого малыша кто-то лупил на глазах у Тема! Пускай хоть самая родная сестра!
К счастью, сестра не дала брату обещанной «о-пле-ухи». Из кармана таких же, как у Тема джинсов – истертых и обрезанных выше колен – она достала платок, помусолила его и принялась оттирать у Кея щеки и локти.
– Трубочист! Сейчас же иди к умывальнику и отмывай все черные места! А потом отправляйся в палату и жди меня там, я дам тебе чистую рубашку… чучело…
Кей виновато глянул на Тема и, чуть косолапя, ушел с лужайки. И тогда Тем удостоился внимания Нитки.
– А ты чего глядишь? Не видел, как воспитывают обормотов дошкольного возраста? – Это она не сердито, а, скорее, с усталостью.
Тем честно сказал:
– Я боялся, что ты его ударишь.
– Я?! Его?! О, Боже мой… Да я его только раз в жизни отшлепала, да и то с перепугу…
– С какого? – спросил Артем. Было почему-то неловко обрывать разговор.
– С какого перепугу? Он весной удрал из детского сада. И на соседнем дворе забрался в пустую голубятню. В такой домик на столбах… Я прихожу за ним в садик, а там все на ушах стоят, в милицию звонят… Тем, я чуть не померла…
Так у нее вдруг доверчиво получилось: «Тем, я чуть не померла…» И Тем увидел, что она не строгая, а в самом деле уставшая.
У Тема не было ни братьев, ни сестер, но он представил себя на месте Нитки, и… холодок по коже. Тут и правда помереть недолго.
– А что дальше?
– И тут какой-то дядька приходит, держит этого паршивца за руку и говорит: «Полез я голубятню чистить, а там этот гражданин свернулся калачиком и спит. Не ваш ли?» Ну, тут я заревела и надавала ему сумкой по штанам. Пустой, хозяйственной… А он хоть бы хныкнул. Только моргает глазищами… Я говорю: «Чего тебя туда понесло?» А он: «Потому что эта будка – как избушка на курьих ногах…»
– Ему, видать, эти избушки сильно нравятся… – Тем был доволен, что можно не кончать беседу. – Вот и в стихах он про них…
– Ты не знаешь! Он же целую сказку про них выдумал. Даже не сказку, а… прямо научную теорию. Будто такие избушки к бабкам Ягам попадают случайно. Будто бабки их крадут и угоняют, как цыгане лошадей…
– У кого?
– У какого-то кочевого племени, которое называется «бомзайцы». Или «бомзайчане»… Будто это племя живет за дальними сказочными лесами и полянами, в таких вот избах. И прямо в них кочует с места на место, целыми деревнями. И будто каждая собачья конура тоже с куриными ногами, их конур этих много, они ходят за избушками… А еще скворечники. Только не все, а те, в которых не захотели жить скворцы. Эти скворечники слезли с шестов и крыш и бегают за избушками и конурами, как цыплята за наседками. Я говорю: «А кто в них живет, если не скворцы?» А он: «У этих жителей еще не придумалось название…» Семи лет человеку нет, а уже всякие фантазии в голове. Что дальше будет?
– Дальше будет хорошо, – пообещал Тем. – Писателем сделается, станет фантастику сочинять, как Кир Булычев…
– Но сначала он сведет меня в могилу!
– Да что ты, Анита, – осторожно сказал Тем. – Он хороший. Только его понимать надо. Маленькие это любят. Вот смотри, он мне клубнику подарил за то, что я вчера над ним не смеялся… На… – И он протянул кулек.
Нитка глянула ему в лицо блестящими, как осколки синего блюдца, глазами и… взяла ягоду.
– Да бери еще!
Нитка взяла еще две.
Она и Тем неторопливо пошли вдоль забора. Тропинка была узкая, Тем сошел с нее. Сорняки хватали его за ноги, но он терпел, чтобы идти рядом с Ниткой. А ее беспокоило все то же:
– Думаешь, этот «писатель» умываться пошел? Опять усвистал куда-нибудь… Если бы он свои фантазии в нормальных местах сочинял, где все дети! А то ведь заберется в самую глушь и мечтает там. А потом – брык на бок и засыпает. Сразу! Такое у него свойство. И не докричишься… Его и Кеем назвали поэтому…
– Почему?
– Потому что он как тот Кей, который удрал со Снежной королевой. Надо обойти полземли, чтобы отыскать его…
– Тогда почему тебя не зовут Гердой?
– Пробовали. Но я… выпустила все когти. Я это имя терпеть не могу. Оно какое-то… «г-р», «г-р», будто камни во рту перекатываются.
– Анита лучше, – согласился Тем. Набрался смелости и добавил: – Даже «Нитка» и то лучше.
– Анита – испанское имя. Моя мама была на четверть испанка. По своему дедушке.
«Была… – отдалось в Теме. – Была?!»
Нет, не отдалось. Это он сказал. Шепотом. И сразу испугался.
Нитка отозвалась тихо и просто:
– Ну да. Мама умерла в позапрошлом году. От сердца.
– Нитка… ты меня прости.
– Господи, да чего ты такого сказал? Спросил только…
Они вышли еще на одну лужайку – позади домика, где обитал малышовый отряд. Фанерное строение аж выгибалось наружу от веселого гвалта. Но на лужайке никого не было. На перекладине между столбом и высокой березой висели качели – широкая доска на канатах. Тем и Нитка поглядели друг на друга и… сели рядом на доску.
Качнулись.
– Кей, наверно, ждет тебя с чистой рубашкой, – осторожно напомнил Тем. Для очистки совести. А чтобы Нитка ушла, ему не хотелось.
И она не ушла.
– Никого он не ждет. Я же говорю: наверняка удрал. Он не терпит вот такого… коллективизма. – Она кивнула на домик. – Перед ужином опять придется искать.
– Ты… так и нянчишься с ним два года? Вместо мамы…
– Ох… скорей бы в школу. Может, поумнеет…
«А может, наоборот», – подумал Артем, у которого к школе было особое отношение. Но сказать это не решился.
Он не знал, как продолжить разговор. Сильно согнулся, стал чесать щиколотки. Искоса глянул на Нитку. Она пыталась дотянуться сандалеткой до валявшегося в траве красного мячика. Нога Нитки была в загаре, словно в длинном коричневом чулке. А между загаром и разлохмаченной джинсовой кромкой открылась полоска светлой кожи. На ней краснела длинная царапина – свежая, припухшая. Артем пожалел Нитку за эту болезненную царапину и тут же отвел глаза. А то перехватит Нитка его взгляд, подумает что-нибудь…
Он выпрямился. Они опять покачались. При каждом качании Ниткины волосы легко подымались над плечами. Она вдруг спросила:
– Ты о чем думаешь?
И тогда Тем, ужасаясь своей смелости, сказал:
– Я думаю… обычно у всех, у кого волосы черные, они прямые, гладкие и… тяжелые какие-то. А у тебя летучие, как паутина.
– Это я в маму.
Тем обрадовался, что знает теперь, о чем говорить:
– А Кей? Он в кого такой? В отца? – И тут же прикусил язык! Болван! А что, если отца тоже нет?
Своего-то отца он не видал, не слыхал. Мама говорить про него не любила: «Это был случайный в нашей жизни человек. Он не захотел про тебя знать. И куда-то исчез раньше, чем ты появился на свет… Темчик, разве нам плохо вдвоем?»
Ему было неплохо с мамой. Но у Нитки-то и у Кея – все по-другому!
Нитка сказала со вздохом:
– Нет, отец у нас не светловолосый. Он… коричневый такой и с веснушками. А Кей – сам по себе, ни на кого не похожий.
– А он… – чуть не задал новый вопрос Тем. И опять примолк.
Нитка в очередном качании толкнула наконец мячик. И с усмехнулась:
– Я знаю, ты хотел спросить, не привел ли отец Кею и мне мачеху.
Кей затеплел ушами. Глядя перед собой, Нитка сказала как-то отрешенно:
– Он не раз приводил. Толку-то… Поживут, поскандалят, и она уходит. Лучше бы никого не было… Лучше бы деньги на хозяйство давал, а то лишь пиво да приятели на уме…
«Вот она какая у них жизнь!»
Что тут скажешь?
И чтобы хоть как-то сравниться с Ниткой в семейном неблагополучии, Тем сумрачно признался:
– А я папашу своего никогда не видел. Он подался в бега, когда узнал, что я должен родиться.
– Может, и к лучшему, – так же сумрачно отозвалась Нитка.
– Может быть…
Они покачались еще. Потом Нитка прыгнула с доски, небрежно бросила: «Пока», и пошла прочь, будто вмиг забыла про Тема… Но нет, шагов через десять все же оглянулась. Быстро так, почти незаметно.
3.
До ужина Тем ходил в сладковато-тревожном раздумье. Был ли этот разговор с Ниткой совсем случайный или… протянулась между ними какая-то паутинка? Хотя – какая? Зачем он Нитке?
Тем не обольщался по поводу своей личности. Понимал: и характер, и внешность не такие, чтобы нравиться девчонкам. Да не очень это и огорчало Тема в его двенадцать с половиной лет. Хуже другое: не было друзей и среди мальчишек. Не принимали его всерьез. Видимо, был он в глазах пацанов типичный «ботаник». То есть книгочей-зубрильщик и всегда послушный маме ребенок.
А ведь это не так!
Впрочем, Тема не обижали и сильно не дразнили. Знали, что в случае чего он может снять очки, попросить кого-нибудь «подержи, пожалуйста» и полезть в драку – не очень умело, но без боязни. И подтягивался на турнике он не так уж хило, и плавал не хуже других, и четвертое место занял в беге на шестьдесят метров, а все равно… Рисовали на него беззлобные карикатуры. Наверно, потому, что это было очень легко: перевернутая единица – нос, два ноля по бокам от него – очки, длинный минус под единицей – рот. А несколько торчащих в две стороны лучинок над очками – волосы. А каких только прозвищ не придумывали, так и сяк переворачивая имя и фамилию!
«Ар-тем-рюк».
«Тём – всё путём!»
«Тем-рюкзачок».
«Тем-рюк-зак – лихой казак».
Иногда окликали коротко: «Рюк!» (что было совсем уже глупо; известно, что «рюк» по-немецки это «спина»; хорошо хоть, что не другое место).