Солдаты отдали честь алебардами, отворили ворота и снова отдали честь, когда мимо них прошел принц Нищеты в развевающихся лохмотьях и поздоровался за руку с принцем Несметных Богатств.
– Ты кажешься голодным и усталым, – произнес Эдуард Тюдор. – Тебя обидели. Следуй за мной.
С полдюжины придворных лакеев бросились вперед – уж не знаю зачем: вероятно, они хотели вмешаться. Но принц отстранил их истинно королевским движением руки, и они мгновенно застыли на месте, как статуи. Эдуард ввел Тома в роскошно убранную комнату во дворце, которую он называл своим кабинетом. По его приказу были принесены такие яства, каких Том в жизни своей не видывал, только читал о них в книгах. С деликатностью и любезностью, подобающими принцу, Эдуард отослал слуг, чтобы они не смущали нищего гостя своими презрительными взорами, а сам сел рядом и, покуда Том ел, задавал ему вопросы.
– Как тебя зовут, отрок?
– Том Кенти[5], с вашего позволения, сэр.
– Странное имя. Где ты живешь?
– В Лондоне, осмелюсь доложить вашей милости. Двор Отбросов за Обжорным рядом.
– Двор Отбросов! Еще одно странное имя!.. Есть у тебя родители?
– Родители у меня есть. Есть и бабка, которую я не слишком люблю – да простит меня Господь, если это грешно!.. И еще у меня есть две сестры– близнецы – Нэн и Бэт.
– Должно быть, твоя бабка не очень добра к тебе?
– Она ни к кому не добра, смею доложить вашей светлости. В сердце у нее нет доброты, и все свои дни она творит только зло.
– Обижает она тебя?
– Лишь тогда она не колотит меня, когда спит или затуманит свой разум вином. Но как только в голове у нее проясняется, она бьет меня вдвое сильнее.
Глаза маленького принца сверкнули гневом.
– Как? Бьет? – вскрикнул он.
– О да, смею доложить вашей милости!
– Бьет! Тебя, такого слабосильного, маленького! Слушай! Прежде чем наступит ночь, ее свяжут и бросят в Тауэр. Король, мой отец…
– Вы забываете, сэр, что она низкого звания. Тауэр – темница для знатных.
– Правда! Это не пришло мне в голову. Но я подумаю, как наказать ее. А отец твой добр к тебе?
– Не добрее моей бабки Кенти, сэр.
– Отцы, кажется, все одинаковы. И у моего нрав не кроткий. Рука у него тяжелая, но меня он не трогает. Хотя на брань он, по правде сказать, не скупится. А как обходится с тобою твоя мать?
– Она добра, сэр, и никогда не причиняет мне ни огорчений, ни боли. И Нэн и Бэт так же добры, как она.
– Сколько им лет?
– Пятнадцать, с вашего позволения, сэр.
– Леди Елизавете, моей сестре, четырнадцать. Леди Джейн Грэй, моя двоюродная сестра, мне ровесница; они обе миловидны и приветливы; но моя другая сестра, леди Мэри, у которой такое мрачное, хмурое лицо… Скажи, твои сестры запрещают служанкам смеяться, дабы те не запятнали свою душу грехом?
– Мои сестры? Вы полагаете, сэр, что у них есть служанки?
Минуту маленький принц смотрел на маленького нищего с важной задумчивостью, потом произнес:
– Как же, скажи на милость, могут они обойтись без служанок? Кто помогаем им снимать на ночь одежду? Кто одевает их, когда они встают поутру?
– Никто, сэр. Вы хотите, чтобы на ночь они раздевались и спали без одежды, как звери?
– Без одежды? Разве у них по одному только платью?
– Ах, ваша милость, да на что же им больше? Ведь не два же у них тела у каждой.
– Какая странная, причудливая мысль! Прости мне этот смех; я не думал обидеть тебя. У твоих добрых сестер Нэн и Бэт будет платьев и слуг достаточно, и очень скоро: об этом позаботится мой казначей. Нет, не благодари меня, это пустое. Ты хорошо говоришь, легко и красиво. Ты обучен наукам?
– Не знаю, как сказать, сэр. Добрый священник Эндрью из милости обучал меня по своим книгам.
– Ты знаешь латынь?
– Боюсь, что знания мои скудны, сэр.
– Выучись, милый, – это нелегко лишь на первых порах. Греческий труднее, но, кажется, ни латинский, ни греческий, ни другие языки не трудны леди Елизавете, моей кузине. Послушал бы ты, как эти юные дамы говорят на чужих языках! Но расскажи мне о твоем Дворе Отбросов. Весело тебе там живется?
– Поистине весело, с вашего разрешения, сэр, если, конечно, я сыт. Нам показывают Панча и Джуди[6], а также обезьянок. О, какие это потешные твари! У них такая пестрая одежда! Кроме того, нам дают представления: актеры играют, кричат, дерутся, а потом убивают друг друга и падают мертвыми. Так занятно смотреть, и стоит всего лишь фартинг; только иной раз очень уж трудно добыть этот фартинг, смею доложить вашей милости.
– Рассказывай еще!
– Мы, мальчики во Дворе Отбросов, иногда сражаемся между собою на палках, как подмастерья.
У принца сверкнули глаза.
– Ого! Это и я бы не прочь. Рассказывай еще!
– Мы бегаем взапуски, сэр, кто кого перегонит.
– Мне пришлось бы по вкусу и это! Дальше!
– Летом, сэр, мы купаемся и плаваем в каналах, в реке, брызгаем друг в друга водой, хватаем друг друга за шею и заставляем нырять, и кричим, и прыгаем, и…
– Я отдал бы все королевство моего отца, чтобы хоть однажды позабавиться так. Пожалуйста, рассказывай еще!
– Мы поем и пляшем вокруг майского шеста в Чипсайде; мы зарываем друг друга в песок; мы делаем из грязи пироги. О, это прекрасная грязь! В целом мире ничто не доставляет нам больше приятности. Мы прямо-таки валяемся в грязи, не в обиду будь вам сказано, сэр!
– Ни слова больше, прошу тебя! Это чудесно! Если бы я только мог облачиться в одежду, которая подобна твоей, пойти босиком, всласть поваляться в грязи хоть один-единственный раз, но чтобы меня никто не бранил и не сдерживал, – я, кажется, с радостью отдал бы корону.
– А я, если бы я хоть раз мог одеться так, как вы, ваша светлость, только один-единственный раз.
– О, вот чего тебе хочется? Что ж, будь по-твоему! Снимай лохмотья и надевай этот роскошный наряд. У нас будет недолгое счастье, но от этого оно не станет менее радостным! Позабавимся, покуда возможно, а потом опять переоденемся, прежде чем придут и помешают.
Не прошло и пяти минут, как маленький принц Уэльский облачился в тряпье Тома, а маленький принц Нищеты – в великолепное цветное королевское платье. Оба подошли к большому зеркалу, и – о чудо! – им показалось, что они вовсе не менялись одеждой! Они уставились друг на друга, потом поглядели в зеркало, потом опять друг на друга. Наконец удивленный принц сказал:
– Что ты об этом думаешь?
– Ах, ваша милость, не требуйте, чтобы я ответил на этот вопрос. В моем звании не подобает говорить о таких вещах.
– Тогда скажу об этом я. У тебя такие же волосы, такие же глаза, такой же голос, такая же поступь, такой же рост, такая же осанка, такое же лицо, как у меня. Если бы мы вышли нагишом, никто не мог бы сказать, кто из нас ты, а кто принц Уэльский. Теперь, когда на мне твоя одежда, мне кажется, я живее чувствую, что испытывал ты, когда грубый солдат… Послушай, откуда у тебя этот синяк на руке?
– Пустяки, государь! Ваша светлость знает, что тот злополучный часовой…
– Молчи! Он поступил постыдно и жестоко! – воскликнул маленький принц, топнув босой ногой. – Если король… Не двигайся с места, пока я не вернусь! Таково мое приказание!
В один миг он схватил и спрятал какой-то предмет государственной важности, лежавший на столе, и, выскочив за дверь, помчался в жалких лохмотьях по дворцовым покоям. Лицо у него разгорелось, глаза сверкали. Добежав до больших ворот, он вцепился в железные прутья и, дергая их, закричал:
– Открой! Открой ворота!
Солдат, тот самый, что обидел Тома, немедленно исполнил это требование; как только принц, задыхаясь от монаршего гнева, выбежал из высоких ворот, солдат наградил его такой звонкой затрещиной, что он кубарем полетел на дорогу.
– Вот тебе, нищенское отродье, за то, что мне из-за тебя досталось от его высочества! – сказал солдат.
Толпа заревела, захохотала. Принц выкарабкался из грязи и гневно подскочил к часовому, крича:
– Я принц Уэльский! Моя особа священна, и тебя повесят за то, что ты осмелился ко мне прикоснуться!
Солдат отдал ему честь алебардой и, ухмыляясь, сказал:
– Здравия желаю, ваше королевское высочество! – Потом сердито: – Поди ты вон, полоумная рвань!
Толпа с хохотом сомкнулась вокруг бедного маленького принца и погнала его по дороге с гиканьем и криками:
– Дорогу его королевскому высочеству! Дорогу принцу Уэльскому!
Глава IV
Невзгоды принца начинаются
Толпа травила и преследовала принца в течение многих часов, а потом отхлынула и оставила его в покое. Пока у принца хватало сил яростно отбиваться от черни, грозя ей своей королевской немилостью, пока он мог по-королевски отдавать ей приказания, это забавляло всех, но, когда усталость наконец принудила принца умолкнуть, он утратил для мучителей всякую занимательность, и они отправились искать себе других развлечений. Принц стал озираться вокруг, но не узнавал местности; он знал только, что находится в Лондоне. Он пошел куда глаза глядят. Немного погодя дома стали редеть, прохожих встречалось все меньше. Он окунул окровавленные ноги в ручей, протекавший там, где теперь находится Фарингдон-стрит, отдохнул несколько минут и снова пустился в путь. Скоро добрел он до большого пустыря, где было лишь несколько беспорядочно разбросанных зданий и стояла огромная церковь. Принц узнал эту церковь. Она была окружена лесами, и всюду возились рабочие: ее перестраивали заново. Принц сразу приободрился. Он почувствовал, что его злоключениям – конец, и сказал себе: «Эта древняя церковь Серых монахов, которую король, мой отец, отнял у них и превратил в убежище для брошенных и бедных детей и дал ей новое название – Христова обитель. Здешние питомцы, конечно, с радостью окажут услугу сыну того, кто был так щедр и великодушен к ним, тем более что этот сын так же покинут и беден, как те, что ныне нашли здесь приют или найдут его в будущем».
Скоро он очутился в толпе мальчуганов, которые бегали, прыгали, играли в мяч, в чехарду, – каждый забавлялся как мог, и все страшно шумели. Они были одеты одинаково, как одевались в те дни подмастерья и слуги.
Мальчики прекратили игру и столпились вокруг принца. Тот проговорил с прирожденным достоинством:
– Добрые мальчики, скажите вашему начальнику, что с ним желает беседовать Эдуард, принц Уэльский.
Эти слова были встречены громкими криками, а один наглый подросток сказал:
– Ты, что ли, оборванец, посол его милости?
Лицо принца вспыхнуло гневом, он привычным жестом протянул было руку к бедру, но ничего не нашел. Все дружно захохотали, и один мальчишка крикнул:
– Видали? Он и впрямь был уверен, что у него, как у принца, есть шпага!
Эта насмешка вызвала новый взрыв хохота. Эдуард гордо выпрямился и сказал:
– Да, я принц. И не подобает вам, кормящимся щедротами отца моего, так обращаться со мною.
Слова его показались чрезвычайно забавными, и толпа опять захохотала. Подросток, который вступил в разговор раньше всех, крикнул своим товарищам:
– Эй вы, свиньи, рабы, нахлебники царственного отца его милости, или вы забыли приличия? Скорее на колени вы все да стукайте лбами покрепче! Кланяйтесь его королевской особе и его королевским лохмотьям!
И с буйным весельем они все упали на колени, воздавая своей жертве глумливые почести.
Принц пнул ближайшего мальчишку ногой и с негодованием сказал:
– Вот тебе покуда задаток, а завтра я тебя вздерну на виселицу!
Ого, это уж не шутка! Какие тут шутки! Смех мгновенно умолк, и веселье уступило место ярости. Голосов десять закричало:
– Держи его! Волоки его в пруд! Где собаки? Хватай его, Лев! Хватай его, Клыкастый!
Затем последовала сцена, какой никогда еще не видела Англия: плебеи подняли руку на священную особу наследника и стали травить его псами, которые чуть не разорвали его.
К ночи принц очутился в густо населенной части города. Тело его было в синяках, руки в крови, лохмотья забрызганы грязью. Он бродил по улицам, все больше теряя мужество, – усталый и слабый, еле волоча ноги. Он уже перестал задавать вопросы прохожим, потому что те отвечали ему одними ругательствами. Он бормотал про себя:
– Двор Отбросов! Только бы хватило у меня сил не упасть и дотащиться до него – тогда я спасен. Родные этого мальчишки отведут меня во дворец, скажут, что я не принадлежу к их семье, что я истинный принц, – и я снова стану, кем был.
Время от времени он вспоминал, как его обидели мальчишки из Христовой обители, и говорил себе:
– Когда я сделаюсь королем, они не только получат от меня пищу и кров, но будут учиться по книгам, так как сытый желудок немногого стоит, когда голодают сердце и ум. Эту историю я постараюсь хорошенько запомнить, чтобы урок, полученный мною сегодня, не пропал даром и мой народ не страдал бы от невежества. Знание смягчает сердце, воспитывает милосердие и жалость.
В окнах зажглись огни. Поднялся ветер, пошел дождь. Наступила сырая, холодная ночь. Бездомный принц, бесприютный наследник английского трона, шел все дальше и дальше, углубляясь в лабиринты грязных улиц, где теснились кишащие улья нищеты.
Вдруг какой-то пьяный огромного роста грубо схватил его за шиворот и сказал:
– Опять прошлялся до такого позднего часа, а домой небось не принес ни одного медного фартинга! Ну смотри! Если ты без денег, я переломаю тебе все твои тощие ребра, не будь я Джон Кенти!
Принц вырвался из рук пьяницы и, брезгливо потирая оскверненное его прикосновением плечо, вскричал:
– О, ты его отец? Слава благим небесам! Отведи меня в родительский дом, а его уведи оттуда.
– Его отец? Не знаю, что ты хочешь сказать, но знаю, что твой отец – я. И скоро ты на собственной шкуре…
– О, не шути, не лукавь и не мешкай! Я устал, я изранен, я не в силах терпеть. Отведи меня к моему отцу, королю, и он наградит тебя такими богатствами, какие тебе не снились и в самом причудливом сне. Верь мне, верь, я не лгу, я говорю чистую правду! Протяни мне руку, спаси меня! Я воистину принц Уэльский!
С изумлением уставился Джон Кент на мальчика и, качая головой, пробормотал:
– Спятил с ума, словно сейчас из сумасшедшего дома.
Потом он опять схватил принца за шиворот, хрипло засмеялся и выругался:
– В своем ты уме или нет, а мы с бабкой пересчитаем тебе все ребра, не будь я Джон Кенти!
И он потащил за собой упирающегося, разъяренного принца и скрылся вместе с ним в одном из ближайших дворов, провожаемый громкими и веселыми криками гнусного уличного сброда.
Глава V
Том – патриций
Том Кенти, оставшись один в кабинете принца, отлично использовал свое уединение. То так, то этак становился он перед большим зеркалом, восхищаясь своим великолепным нарядом, потом отошел, подражая благородной осанке принца и все время наблюдая в зеркале, какой это производит эффект, потом обнажил красивую шпагу и с глубоким поклоном поцеловал ее клинок и прижал к груди, как делал это пять или шесть недель назад на его глазах один благородный рыцарь, отдавая честь коменданту Тауэра при передаче ему знатных лордов Норфолька и Сэррея для заключения в тюрьму[7]. Том играл изукрашенным драгоценными каменьями кинжалом, висевшим у него на бедре, рассматривал изысканное и дорогое убранство комнаты, садился по очереди в каждое из роскошных кресел и думал о том, как важничал бы он, если бы мальчики со Двора Отбросов могли глянуть сюда хоть одним глазком и увидеть его в таком великолепии. Поверят ли они его чудесным рассказам, когда он вернется домой, или будут качать головами и приговаривать, что от чрезмерно разыгравшегося воображения он в конце концов лишился рассудка?
Так прошло с полчаса. Тут он впервые подумал, что принца что-то долго нет, и почувствовал себя одиноким. Очень скоро красивые безделушки, окружавшие его, перестали его забавлять; он жадно прислушивался к каждому звуку. Сперва ему было не по себе, потом он встревожился, потом не на шутку струхнул. Вдруг войдут какие-нибудь люди и застанут его в одежде принца, а принца нет, и никто не объяснит им, в чем дело. Ведь они, чего доброго, тут же повесят его, а потом уж начнут дознаваться, как он сюда попал. Он слыхал, что у знатных людей решения принимаются быстро, когда дело идет о таких мелочах. Тревога его росла. Весь дрожа, он тихонько отворил дверь в соседний покой. Нужно поскорее отыскать принца. Принц защитит его и выпустит отсюда. Шестеро великолепно одетых господ, составлявших прислугу принца, и два молодых пажа знатного рода, нарядные, словно бабочки, вскочили и низко поклонились ему. Он поспешно отступил и захлопнул за собою дверь.