Это снова развеселило народ. Не засмеялась одна только госпожа Фрейдис… Мальчишка приглянулся и ей. Как знать, удастся ли ещё один такой, если Халльгрим возьмёт себе законную жену? Отчего бы действительно не назвать его внуком?
– А поди-ка сюда, – велел хёвдинг, когда хохот наконец утих. – Сын, говоришь?
Видга бестрепетно приблизился к хозяйскому месту. Нет, он не обманывал. Достаточно было посмотреть один раз, чтобы признать и дух, и живую кровь Виглафссона.
– Я всё время ждал, чтобы ты приехал за мной, – сказал Видга укоризненно. – На боевом корабле! Почему ты так долго не приезжал?
О своей прежней жизни Видга рассказывал без утайки – и в том числе о приезжавших к матери сватах. Ни ему, ни Халльгриму в Бергторовом Дворе делать было больше нечего. И всё-таки сын Ворона посетил однажды остров Сольскей, что на юге, у берегов Северного Мёра.
Он явился туда с братом Хельги и с Видгой. И когда на корабле бросили якорь и Халльгрим огляделся, места и впрямь показались ему знакомыми.
Жители Бергторова Двора сперва попрятались кто куда. Случись викингам устроить набег, оборонить своё добро они не надеялись. Но Халльгрим велел вытащить и поднять повыше на мачту мирный знак – круглый щит, выкрашенный белым. Тогда люди вышли на берег. И рассказали ему, что Бергтор сын Льота Лосося не жил больше на своём острове.
– Он уехал в Исландию со всеми своими людьми, потому что не поладил с Хальвданом конунгом. Да, и вместе с дочерью, и с мужем, и его родней… Разве ты не слышал о Хальвдане конунге сыне Гудрёда Охотника из Вестфольда?
Халльгрим, конечно, в Исландию не поехал. Но на Сольскей он провёл несколько дней, и жители хорошо принимали его людей. Хотя и побаивались, не прогневается ли вестфольдский конунг, недруг всех викингов, не признающих его власти.
И случилось так, что в один из этих дней буря загнала в ту же бухту у Бергторова Двора ещё один корабль.
Этот корабль тоже был длинным боевым драккаром, полным отчаянных молодцов. И вождь пришлецов, несмотря на жару, сменившую шторм, кутался в мохнатую куртку. Куртка была умело скроена из волчьей шкуры: разинутая пасть обрамляла лицо, лапы служили рукавами, а со спины свисал хвост.
Звали его Соти.
– Соти – великий берсерк, одержимый в бою, – сказал один из его людей, которого торсфиордцы угостили пивом. – Я сам видел, как он вращал глазами и кусал свой щит. Ему не бывает равных в сражении, и он щедр с нами на золото и на еду. А ещё он умеет превращаться в волка, и поэтому мы называем его – Соти Волк…
– А моего отца называли Вороном, – сказал на это Хельги. – Но когда он хотел кого-нибудь напугать, ему не требовалось колдовства. Так что если твой Соти придёт сюда на четвереньках и завоет, то про меня никто не скажет, что я побоялся дёрнуть его за хвост…
Хельги в ту пору видел девятнадцать зим, и Халльгрим уже мало надеялся, что яростный нрав брата когда-нибудь сменится благоразумием. Вот и в тот раз случилось то, что должно было случиться: Соти вызвал сына Ворона встретиться с ним на маленьком островке. Это называлось хольмгангом – походом на остров. Из двоих участников такого похода обычно возвращается один.
Удобное место сыскалось поблизости от острова Сольскей. И на другой день обе дружины молча смотрели с кораблей на поединщиков, готовившихся к бою.
– Сними куртку, Соти, – улыбнулся противнику младший Виглафссон. – Я не хочу, чтобы она была измазана твоей кровью. Она мне пригодится.
– Не пригодится, – прорычал в ответ Соти Волк, и на губах у него выступила пена. Был ли он действительно оборотнем, в этом трудно было бы поклясться даже его людям. Но вот берсерком его называли явно не зря. – И хватит болтать языком. Этот островок заливает во время прилива…
У обоих были боевые топоры, широкие, с лезвиями-полумесяцами – страшное оружие в умелых руках. Горе прозевавшему один-единственный удар. Второго не понадобится. Неудачника не спасёт ни окованный щит, ни шлем с наглазниками, ни железные пластинки, нашитые на толстую кожаную броню… Ни даже кольчуга, купленная на торгу за звонкое серебро!
Они долго кружились, подобно танцорам, сошедшимся в грозной медлительной пляске.
Соти ждал удобного момента, чтобы ударить.
Хельги ждал, когда Соти надоест ждать.
Нет противника страшнее, чем берсерк, но боевое бешенство лишает его терпения и осторожности. Люди увидели, как Соти вдруг отшвырнул свой щит и ринулся вперед, взревев, точно потревоженный в берлоге медведь. Его секира взмыла над головой, занесённая обеими руками. Может быть, он уже предвкушал, как станет хвастаться победой и рассказывать, что соперника унесли рассечённого пополам.
Хельги легко ушёл от удара, и остальное свершилось стремительно. Земля выскочила у Соти из-под ног. И он рухнул во весь рост, выронив топор…
С его драккара послышался слитный яростный крик. Хельги невозмутимо подобрал чужое оружие, стащил с поверженного волчью куртку и без большой спешки пошёл к чёрному кораблю, стоявшему у мели.
Халльгрим смотрел на него с осуждением. Младший брат не потрудился хотя бы завалить убитого камнями, и это было недостойно. Но когда люди Волка подбежали к своему предводителю, все увидели, что рыть могилу было ещё рано. Соти молча корчился на мокрых камнях, сжимая огромными ладонями своё левое бедро. Крови не было. Хельги ударил его обухом, а не остриём.
– Почему ты его не убил? – спросил Халльгрим, когда понял, что произошло.
Хельги ответил весело:
– Можешь, если хочешь, пойти сделать это за меня. Я, помнится, обещал не рубить ему голову, а только дёрнуть за хвост. К тому же мне действительно понравилась его куртка, было бы жалко её пачкать…
А немного позже, когда открытое море уже вовсю раскачивало шедший под парусом корабль, премудрый Олав кормщик сказал так:
– Иногда для того, чтобы пощадить врага, надо больше смелости, чем для того, чтобы его убить.
И многие решили, что он был прав. Как бы то ни было, волчью куртку Хельги со временем стал считать счастливой. Ему непременно везло, когда он её надевал.
А Видга – тот чувствовал себя отомщённым. Ведь Хельги победил на поединке в тех самых местах, где ему пришлось вытерпеть столько обид. И кому какое дело, что Соти был чужаком тем и другим!
Это случилось за три зимы до того, как Хельги суждено было ослепнуть. Но Богини Судьбы неразговорчивы и не открывают своих тайн прежде времени. И потому веселье царило под парусом корабля, шедшего в Торсфиорд…
8
За синими реками, за дремучими лесами – как же далека была она теперь, родная земля!
Родная земля – милая, ласковая. Там пушистым мехом ложилась под ноги тёплая мурава – не наколешься, хоть день-деньской бегай по ней босиком. А у речки встречал жёлтый песок, то прохладный и влажный, то жаркий, разогретый щедрым полуденным солнцем… Хватало, конечно, и камней: не зря же прозывался город Кременец. Но даже эти камни, казалось теперь, были не так черны, не так жёстки, не так неприветливы.
Дома всякое новое утро рождалось с улыбкой на устах – чтобы проплыть над землей погожим летним деньком, а потом ненадолго угаснуть, тихо вызолотив полнеба…
Ибо это была родная земля.
Но даже если моросящий дождь ткал свою хмурую пелену, и плывущие тучи цепляли висячими космами макушки деревьев, и где-то выше туч раскалывал небеса воинственный гром, – всё равно не было на свете ничего милей и прекрасней.
Ибо это была родная земля…
Звениславка летала туда каждую ночь во сне. Полетела бы и наяву, если бы умела обернуться птицей. Ведуны, принимая чужое обличье, ударялись, сказывали, оземь… и попробовать бы, да не поможет, не одарит крыльями чужая земля.
В Халогаланде властвовал камень.
Тяжёлые чёрные утесы нависали над фиордом, и весной первоцветы возникали словно бы прямо из скалы. Быстрые ручьи срывались с отвесной крутизны и падали навстречу солёной морской воде, шумно и звонко разлетаясь тысячами брызг.
Наверх вели тропинки, проложенные людьми и скотом. Доблестен тот, у кого хватит дыхания без остановок взобраться наверх. Зимой выпадали обильные снега, и молодые парни, состязаясь друг с другом в ловкости и отваге, носились по этим кручам на лыжах. Держали при этом в руках чаши с водой. И осмеивали того, кто проливал.
Наверху, над фиордом, лежало горное пастбище – сетер. Туда отгоняли коров, когда они стравливали нижние луга. Горное пастбище было альменнингом – им сообща владел весь фиорд. Плохо придётся хозяину, который вздумает выгородить себе кусок лужайки. Или просто прогнать соседских коров, сберегая лакомую траву для своих!
Так гласил закон тинга – здешняя Правда.
А ещё над береговыми утёсами стеной стояли леса – зелёный плащ на каменных плечах гор… Еловые чащобы и целые дружины серо-розовых сосен, где, наверное, в несметном количестве родились боровики.
В лесу собирали ягоды и били дичь. Лес давал дерево на постройку кораблей и домов. И лес тоже называли альменнингом.
А ещё выше обнажённый камень сбрасывал с себя последние покровы зелени и устремлялся к небу сияющими пиками неприступных вершин… Иные горы обрывались отвесными стенами прямо в фиорд. Высоко-высоко над Сэхеймом даже летом сверкали белые снежники и цвели, говорили, невиданной красоты цветы.
Все эти горы были когда-то чудовищным полчищем великанов, воздвигавших рать против Богов. Но молот-молния по пояс вколотил их в землю, обратил в мертвые камни. Теперь великаны медленно распрямляли гранитные колени: Звениславка видела высоко на утёсе кольцо для лодки, находившееся когда-то у самой воды…
Когда великаны поднимутся, наступит день последней битвы, и мир рухнет.
Но это будет не скоро.
«…А вече здесь называется – тинг. И во всяком племени вече своё и Правда тоже своя…»
Острый кончик ножа царапал скрипучую бересту, вдавливая в неё буквы.
– Зачем тебе береста, Ас-стейнн-ки? – спросил её вчера мальчик по имени Скегги. – Если тебе нужен короб для ягод, так я сплету.
Впрочем, он без труда понял, что на бересте она собиралась писать своими гардскими рунами обо всем необычном, попадавшемся ей на глаза.
– А потом ты будешь колдовать над рунами, да?
Нет, ворожить она не умела… Просто ещё дома привыкла, чуть что, хвататься за берестяной лист и бронзовое писало. И потихоньку пристраивать буковку к буковке, рассказывая о дивном… О неслыханной щуке, едва не утащившей в прорубь двоих рыбаков, об огненном шаре, спустившемся из громовой тучи, и просто о том, что сено уже высохло и его сметали в стога. И даже молодой князь Чурила Мстиславич, что незло посмеивался над её старанием, сам же приходил узнать: а не позже ли прошлогоднего заревели нынче туры в лесу?
– Ну так давай я схожу к кузнецу, – сказал Скегги. – Он и сделает острую палочку, которая тебе нужна!
Скегги был тюборинном – сыном свободного и рабыни. Его отец, викинг по имени Орм, погиб на корабле Виглафа Ворона, не узнав о рождении наследника. Халльгрим хёвдинг сам дал мальчишке свободу, но некому было назвать его родичем и сделать полноправным согласно закону… У отважного Орма нигде не было близких.
Правду сказать, немногие стали бы гордиться сыном наподобие Скегги. Тюборинн уродился слабым и хилым – наверное, в мать; недаром она, подарив ему жизнь, сама так и не встала. Не было такого сверстника во дворе, который не мог бы запросто его поколотить. К тому же Скегги был кудряв и темноволос – то есть очень некрасив.
Чего ещё ждать от сына рабыни!
Конечно, бывает и так, что сыновья рабынь и даже настоящие трэли оказываются на поверку храбрей и разумней, чем иные свободные. Такие рано или поздно садятся среди достойных мужей, как равные. Однако Скегги навряд ли этого дождётся. Скегги уже видел свою двенадцатую зиму, но кому придёт на ум подарить заморышу меч и назвать его мужчиной?
Может быть, оттого он и привязался к Звениславке, что чувствовал: ей было в Сэхейме ещё неуютнее, чем ему. И значит, был всё же кто-то, рядом с кем Скегги выглядел могущественным и сильным. Когда из моря поднимется змей и нападет на Ас-стейнн-ки, все увидят, что у Орма подрастает сын, а не дочь.
Скегги вечно поручали самую грязную работу, за которую не брался никто, кроме рабов. Скегги разбрасывал навоз, выносил из очагов золу, песком отдирал от днищ котлов сажу и жир.
Вот и в тот раз он тащил к берегу закопчённый котёл из-под пива… Звениславка тут же подхватила котёл за второе ушко – дай помогу! – и они понесли громоздкую посудину вдвоём.
– Ты бы не пачкалась, Ас-стейнн-ки, – попросил Скегги, когда они пришли. – Ты посиди лучше, а я тебе что-нибудь расскажу!
Звениславка опустилась на камень – пришлось уступить, ибо Скегги рассказывал как никто другой.
Он набрал в горсть крупного морского песка и принялся за работу.
– Хочешь, я тебе расскажу про одноглазого Одина и о том, где он оставил свой глаз?
Конечно, она хотела. И очень скоро перед нею предстал седобородый Отец Богов, с копьём в руке идущий к подножию Мирового Древа. А древо это зовётся Иггдрасиль, и вся вселенная выстроена вокруг него в точности так, как когда-то строились в лесах жилые дома… И рассказов об этом Древе столько, что всё и не перечесть!
Так вот, из-под трех корней ясеня Иггдрасиля бьёт источник, дарующий мудрость. Но просто так из него не зачерпнёшь. Потому что волшебный родник караулят три норны, распоряжающиеся судьбой. И так велико их могущество, что даже с самого Одина потребовали они плату. Не большую и не маленькую – велели Всеотцу отдать им один глаз. А с Богинями Судьбы не с руки спорить даже покровителю павших…
Увлекшись, Скегги не сразу расслышал размеренный плеск вёсел. По фиорду шла лодка. Длинная, вытянутая лодка с высоким носом, как у настоящего боевого корабля, только, в отличие от драккара, с уключинами, сделанными из древесных сучков.
Это Видга возвращался с рыбалки. Видга был доволен. На дне его лодки лежало несколько порядочных зубаток; их выпотрошат и разделают, и мякоть будет изжарена, а желчь пригодится для стирки. Сын хёвдинга подвел лодку к берегу и несколькими сильными взмахами вёсел выкатил её на песок.
В иное время Скегги благоразумно убрался бы прочь. Но он сидел к Видге спиной и рассказывал Ас-стейнн-ки о Боге войны. Видга не торопясь смотал снасти, взвалил на плечо улов и зашагал к дому. Без особого зла, походя, он наподдал ногой котёл – грязный песок полетел Скегги в лицо…
Даже трэль, если жива его гордость, подобного не проглотит, и никто не осудит его за то, что сцепился со свободным. Малыш вскочил как ужаленный. Тонкие руки сжались в кулаки. Он выкрикнул Видге в спину:
Голос его сорвался. Звениславка не поняла, что он сказал. Только отдельные слова. Но эти слова не складывались для неё в целое.
Ей ещё предстояло разобраться в искусстве иносказаний, в великом искусстве слагать то хвалебные, то язвительные стихи, которым маленький Скегги владел не по возрасту. Ибо вот как примерно звучала бы его речь по-словенски: «Девка, одевшаяся по-мужски! Утри-ка сопли и впредь думай хорошенько, прежде чем замахиваться на сына героя!»
Каждое слово было достаточно ядовито само по себе. А уж все вместе, превращённые хитроумным Скегги в хулительное стихотворение – нид, они приобретали силу затрещины.
Видга положил рыбу наземь и по-прежнему не торопясь двинулся назад. Какое-то время Скегги ещё стоял со стиснутыми кулаками, гордо подняв голову. Но у Видги явно была на уме кровь, и Скегги не выдержал – побежал.
Бегать от Видги было бесполезно. Как и сопротивляться. Видга был воином. Он мгновенно прижал Скегги к земле и выкрутил ему руку.
– А теперь скажи мне что-нибудь более достойное, Скегги Скальд, если хочешь выкупить свою чумазую голову. Да побыстрей, пока я не привязал тебе камня на шею.