Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:
– Бенвенуто к Старому Никколо!
Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:
– Бенвенуто! Куда же он запропастился, этот кот? Бенвенуто!
Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Доме Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, быстро топающих по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара – это Бенвенуто совершил трудный прыжок через перила галереи на пол. Еще мгновение, и он уселся на подоконнике в библиотеке.
– А вот и ты, – приветствовал его Старый Никколо. – Я уж начал волноваться.
Бенвенуто сразу выставил пистолетом заднюю лапу, косматую и черную, и стал ее вылизывать, словно только для этого и пожаловал.
– Ну-ну, перестань, – сказал Старый Никколо. – Мне нужна твоя помощь.
Широко открытые желтые глаза Бенвенуто устремились на Старого Никколо. Бенвенуто не отличался красотой. Голова у него была необыкновенно широкая и какая-то тупоугольная, с серыми проплешинами – следами многих и многих драк. По причине этих драк уши у него приспустились на глаза, так что казалось, будто Бенвенуто ходит в косматой бурой шапке. Уши эти, получившие сотню укусов, были покрыты зазубринами, словно лист остролиста. Сразу над носом, придавая морде злобно-настороженное выражение, красовались три белые проплешины. Нет, никакого отношения к его положению главы кошачьего племени в чародейном доме они не имели. Они были результатом его пристрастия к говяжьим отбивным. Однажды, когда тетя Джина стряпала, он вертелся у нее под ногами, и она плеснула ему на голову говяжьим жиром. С тех пор Бенвенуто и тетя Джина упорно друг друга не замечали.
– Тонино чувствует себя несчастным, – сообщил Старый Никколо.
Бенвенуто, видимо, счел эту информацию достойной внимания. Он подобрал вытянутую лапу, спрыгнул с подоконника и опустился на книжную полку – все это одним плавным движением, словно бы не шевельнув и мускулом. Там он и остался стоять, предупредительно помахивая своей единственной красой – пышным черным хвостом. Во всех остальных местах шкура его сильно поизносилась, превратившись в нечто обтрепанное, грязно-бурое. Кроме хвоста, еще одним свидетельством того, что Бенвенуто некогда представлял собой великолепный образец черного персидского кота, была пушистая шерсть на задних лапах. И, как на собственном опыте знали все коты и кошки в Капроне, эти пушистые «штанишки» скрывали мускулы, достойные бульдога.
Паоло во все глаза смотрел на деда, задушевно беседовавшего с Бенвенуто. Он всегда с уважением относился к этому коту. Всем было известно, что Бенвенуто ни у кого не станет сидеть на коленях и пустит в ход когти, если кто попробует его схватить. И еще Паоло знал, что все коты и кошки – превосходные помощники, когда дело идет о волшебстве. Но ему раньше и в голову не приходило, что они очень многое понимают. А судя по паузам, которые Старый Никколо делал в своей речи, Бенвенуто еще и отвечал деду. Паоло взглянул на отца, чтобы убедиться, так это или не так. Антонио был явно не в своей тарелке. И, глядя на несчастное лицо отца, Паоло сообразил: очень важно понимать, что говорят кошки, а Антонио этого не умеет. «Надо поскорее научиться понимать Бенвенуто», – озабоченно подумал Паоло.
– Кого из своих ты порекомендуешь? – спросил Старый Никколо.
Бенвенуто поднял правую переднюю лапу и как бы невзначай лизнул ее. Лицо Старого Никколо расплылось в светлой младенческой улыбке.
– Замечательно! – воскликнул он. – Бенвенуто берется за это сам!
Бенвенуто чуть пошевелил кончиком хвоста. В следующее мгновение, вновь вскочив на подоконник, да так плавно и стремительно, что, казалось, кисть художника провела в воздухе черную линию, он исчез. Тетя Франческа и Старый Никколо сияли, а Антонио по-прежнему стоял потерянный и несчастный.
– Теперь Тонино в добрых руках, то бишь лапах, – провозгласил Старый Никколо. – Мы можем о нем не тревожиться, разве только он потревожит нас.
Глава вторая
Тонино уже успокоился – забылся в суете золоченых улиц Капроны. Выбирая самые узкие улочки, он шагал посередине, где жарило самое яркое солнце, а над головой висело выстиранное белье, и играл в такую игру: «в тень попадешь – умрешь». По правде сказать, он уже несколько раз «умирал», прежде чем добрался до Корсо. Один раз его вытеснила с солнечной мостовой толпа туристов. Дважды пришлось сойти в тень из-за повозок и один раз уступить дорогу экипажу. А однажды по улочке проехал длинный лоснящийся автомобиль, непрерывно урча и отчаянно сигналя, чтобы ему освободили дорогу.
Когда Тонино подошел ближе к Корсо, он услышал, как какой-то турист сказал по-английски: «Смотри-ка! Там Панч и Джуди!» Очень довольный собой – понял, хоть и по-английски! – Тонино нырнул в толпу; он толкался и пробивался, пока не очутился в первом ряду зрителей, наблюдающих, как Панч до смерти избивает Джуди над верхним краем раскрашенной сцены-будки. Тонино вовсю хлопал Панчу и одобрительно кричал: «Давай, давай!» А когда какой-то тип, пыхтя и сопя, тоже втиснулся в толпу, Тонино возмущался нахалом вместе со всеми. И напрочь забыл о своих несчастьях.
– Не пихайтесь! – прикрикнул он на него. – Будьте же людьми! – взмолился нарушитель порядка. – Мне непременно надо видеть, как Панч облапошит палача.
– Да помолчите вы, – зашумели все вокруг, включая Тонино.
– Я только сказал… – начал было этот человек.
Он был грузный, с потным лицом и со странными манерами.
– Заткнитесь! – закричали все.
Толстяк запыхтел, заухмылялся и стал с открытым ртом смотреть, как Панч расправляется с полицейским. Ну прямо как маленький. Тонино искоса взглянул на него с раздражением и решил, что это безобидный сумасшедший. При всякой шутке он закатывался неудержимым смехом, да и одет был престранно: щеголял в костюме из искрящегося красного шелка и с золотыми пуговицами. На его груди переливались медали. Вместо обычного галстука шея была повязана сложенным вдвое белым платком, который придерживала большая брошь, мерцающая, как слеза. На башмаках искрились металлические пряжки, а колени прикрывали золоченые нашлепки. Прибавьте сюда блестящее от пота лицо и белые зубы, сверкавшие каждый раз, когда он смеялся. Словом, весь он с головы до пят сиял и блестел.
Мистер Панч тоже обратил на него внимание.
– Что там за умник-разумник? – прокаркал он, подпрыгивая на своей деревянной дощечке. – У него, я вижу, золотые пуговицы. Может, это сам папа?
– Нет, не папа! – отозвался Мистер-Блистер, очень довольный.
– Может, это герцог? – ухнул мистер Панч. – Нет, не герцог! – гаркнул Мистер-Блистер, а вслед за ним и толпа.
– Не нет, а да! – каркнул мистер Панч. Пока все дружно орали «нет, не герцог», двое молодых людей с озабоченным видом вовсю протискивались сквозь толпу к Мистеру-Блистеру.
– Ваша светлость, – обратился к нему один из них, – епископ уже полчаса как прибыл в Собор.
– Тьфу ты, пропасть! – рассердился Мистер-Блистер. – Вечно вы меня за горло берете! Нельзя уж мне… Досмотрел бы эту штуку до конца. Я так люблю Панча и Джуди.
Оба молодых человека посмотрели на него с укоризной.
– Ладно, ладно, – проворчал Мистер-Блистер. – Заплатите кукольнику. И остальным тоже что-нибудь там дайте.
И с пыхтением и сопением заспешил в сторону Корсо. На какой-то миг Тонино засомневался: может, этот Мистер-Блистер и в самом деле герцог Капронский? Но двое молодчиков и не подумали заплатить кукольнику, да и никому другому ни гроша не дали. Они просто послушно засеменили за Мистером-Блистером, словно боялись его потерять. Из всего этого Тонино сделал вывод, что Мистер-Блистер и впрямь сумасшедший, только богатый, и эти двое наняты его ублажать.
– Кр-крохо-бор-ры, – каркнул мистер Панч и занялся Палачом, стараясь половчее перехитрить его и отправить на виселицу вместо себя.
Тонино смотрел не отрываясь, пока мистер Панч не раскланялся и не удалился с триумфом в раскрашенный домик в задней части сцены. Только тогда Тонино вспомнил, до чего же он несчастный.
Возвращаться в Дом Монтана ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось. И он, как и прежде, побрел куда глаза глядят. Он шел и шел, пока не оказался на пьяцца Нуова – Новой площади, что на холме в самом западном конце Капроны. Там он, в мрачном настроении, уселся на парапет и стал глазеть на богатые виллы и герцогский дворец по другую сторону реки Вольтавы, на длинные арки Нового моста. «Что, если, – думал он, – туман тупости в голове у меня не рассеется и я проведу в нем всю оставшуюся жизнь?»
Новая площадь появилась тогда же, когда и Новый мост, около семидесяти лет назад. Ее соорудили, чтобы все могли любоваться Капроной – тем великолепным видом, что открывался сейчас перед Тонино. Умопомрачительный вид! Одна беда: куда бы Тонино ни обращал взгляд, везде он натыкался на что-то имевшее отношение к Дому Монтана.
Взять хотя бы герцогский дворец, чьи башни из золоченого камня прямыми линиями прорезали безоблачную синеву неба. Каждая золоченая башня в верхней части выступала наружу, так чтобы никто не мог, вскарабкавшись снизу, атаковать солдат за зубчатой стеной с бойницами, над которой развевались красно-золотые флаги. В стены были вделаны щиты, по два с каждой стороны, и это означало, что Монтана и Петрокки сотворили над каждой башней заклинания для пущей ее защиты. А огромный, белого мрамора фасад был инкрустирован кусками мрамора всех цветов радуги, и среди прочих – вишнево-красными и салатно-зелеными.
Золоченые виллы, разбросанные по склону ниже дворца, все имели на стенах салатно-зеленые и вишнево-красные диски. Кое-где их скрывали верхушки посаженных перед домами изящных небольших кипарисов, но Тонино знал: диски там непременно есть. И на арках Нового моста из камня и металла они тоже есть; на каждой красовалось по эмалированной пластинке, на одной – красная, на другой – зеленая, поочередно. Новый мост был под охраной самых сильных заклинаний, какие только могли сотворить Монтана и Петрокки.
Теперь, когда от реки остался лишь журчащий по гальке ручеек, в заклинаниях не было нужды. Но зимой, когда в Апеннинах хлестали ливни, Вольтава превращалась в бурный поток. Арки Нового моста еле его выдерживали. Старый мост – Тонино мог его видеть, изогнувшись и сильно вытянув шею, – не раз оказывался под водой вместе с причудливыми домиками, стоящими по обе его стороны. Все их при паводке затапливало. Если бы не заклинания, которые Монтана и Петрокки в свое время сотворили над быками Старого моста, у самого их основания, его бы давно уже снесло.
Тонино слышал, что говорил Старый Никколо: заклинания, охраняющие Новый мост, стоили огромных усилий всему Дому Монтана. Старый Никколо помогал с заклинаниями еще в возрасте Тонино. Вот уж этого он, Тонино, никак не смог бы. Чувствуя себя ужасно несчастным, он смотрел на золоченые стены и на красные черепичные крыши Капроны, видневшиеся внизу. В каждой, без сомнения, был запрятан капустно-зеленый листок. А ведь самое важное из всего, что когда-либо довелось сделать Тонино, – это наштамповать крылатого коня на обратной стороне такого листка. И он был глубоко уверен, что ничего большего ему в жизни не сделать.
Тут Тонино почудилось, будто кто-то его зовет. Он оглядел пьяцца Нуова. Никого. Несмотря на замечательный вид, который открывался с площади, ее редко посещали туристы: слишком далеко! В первую очередь взгляд Тонино приковали к себе мощные железные грифоны: воздев к небу лапу, они восседали по всему парапету на небольшом расстоянии друг от друга. Еще несколько грифонов сплелись в схватке в центре площади, образуя фонтан. И даже тут Тонино некуда было деться от своей семьи. Чуть ниже огромных когтей ближайшего грифона виднелась металлическая пластинка. Салатно-зеленая. И Тонино расплакался.
Сквозь слезы ему вдруг показалось, что один из дальних грифонов сошел с каменного постамента и движется в его, Тонино, направлении. Грифон был без крыльев – то ли где-то их оставил, то ли очень крепко сложил.
Не успел Тонино подумать это, как ему объяснили несколько свысока, что кошкам крылья ни к чему, и Бенвенуто уселся на парапете рядом с мальчиком, укоризненно глядя на него.
Тонино всегда относился к Бенвенуто с величайшим почтением.
– Привет, Бенвенуто, – сказал он, не без трепета протягивая к нему руку.
Но Бенвенуто ее проигнорировал. Он сказал, что на руке вода, накапавшая из глаз Тонино, и это заставляет кота задуматься, почему Тонино ведет себя так по-дурацки.
– Всюду наши заклинания, – пожаловался Тонино, – а я никогда не смогу… Как ты думаешь, это потому, что я наполовину англичанин?
Бенвенуто не был уверен, что досконально разбирается в этом деле. Вся разница, насколько он мог заметить, в том, что у Паоло глаза голубые, как у сиамских кошек, а у Розы на голове белый мех…
– Светлые волосы, – поправил Тонино.
…а у самого Тонино волосы переливаются, как у полосатой кошки, невозмутимо продолжал Бенвенуто. Но при этом все они кошки. Разве не так?
– Но я такой глупый… – начал было Тонино.
Бенвенуто прервал его. Он, Бенвенуто, слышал, как вчера Тонино болтал с другими котятами Дома Монтана и, по его мнению, говорил во сто крат умнее их. И если Тонино хочет возразить, что это всего лишь котятки, то разве сам он не такой же котенок?
Тут Тонино рассмеялся и вытер руку о штаны. И когда он снова протянул ее Бенвенуто, тот поднялся, выгнулся, встал на все четыре лапы и, мурлыча, потянулся к ней. Тонино даже осмелился погладить Бенвенуто, который сделал несколько кругов вокруг него, выгибая спинку и мурлыча, совсем как самые маленькие и самые ласковые котята в Доме Монтана. От гордости и радости Тонино невольно расплылся в улыбке. По тому, как Бенвенуто двигал хвостом – величественными и сердитыми рывками, – было ясно, что ему не слишком-то нравится, когда его гладят. Но он терпел, и это тем более было честью.
Так-то лучше, говорил Бенвенуто. Он переместился к голым ногам Тонино и улегся на них коричневым мускулистым ковриком. Тонино продолжал его гладить. Тогда из одного конца коврика вылезли колючки и больно прошлись по бедрам Тонино. Бенвенуто по-прежнему мурлыкал. Он поинтересовался, примет ли это Тонино должным образом, как знак того, что оба они, мальчик и кот, – часть знаменитейшего дома в Капроне, которая, в свою очередь, является частью совершенно особенного государства среди всех итальянских государств?
– Я это знаю, – сказал Тонино. – Поэтому-то я и думаю: замечательно, что я… А мы на самом деле особенные?
Конечно, промурлыкал Бенвенуто. И если Тонино повернется и посмотрит на Собор, он поймет почему.
Тонино послушался. Повернулся и посмотрел. Огромные мраморные полушария куполов возвышались среди домов в конце Корсо. Тонино знал, что другого такого здания нигде нет. Высокий-превысокий, белый, золотой, зеленый, Собор словно парил в воздухе. А на вершине самого большого купола солнце освещало могучую золоченую фигуру Ангела с распростертыми крыльями и золотым свитком в руке, которым он благословлял всю Капрону.
Ангел, сообщил ему Бенвенуто, стоит там в знак того, что Капрона останется цела и невредима, пока все капронцы будут петь песню Ангела. Эта песня, обладающая чудесной силой, содержится в свитке, принесенном Ангелом прямо с неба первому герцогу Капроны. Благодаря песне Ангела удалось прогнать Белую Дьяволицу, и Капрона стала великой. С тех пор Белая Дьяволица рыщет вокруг Капроны, пытаясь в нее вернуться, но, пока капронцы поют песню Ангела, ничего у нее не получится.