– Серьезно?
– Витамин D. Он вырабатывается в организме, когда солнечные лучи падают на кожу. Это очень полезно знать, если никогда не видишь солнца.
– Но витамины можно синтезировать, – заметил я.
– Можно. Так мы и поступаем. Хочешь, вернемся в комнату и выпьем еще чаю?..
Я промолчал. Трудно сказать, чего я ждал, когда разыскивал Викторию, но такого я, во всяком случае, не предвидел. В тяжкие дни, проведенные с бригадой Мальчускина, я раздразнил себя романтическим идеалом, а время от времени еще и тешил себя надеждой, что, может быть, мы с ней сумеем приспособиться друг к другу; но уж, во всяком случае, мне и в голову не приходило, что с места в карьер возникнут какие-то тайные обиды. Мне мечталось, что мы рука об руку будем стремиться к тому, чтобы превратить помолвку, решенную за нас родителями, в подлинную близость, придать ей окраску дружбы и, не исключается, даже любви. Чего я никак не предполагал, так это того, что Виктория сможет взглянуть на нас обоих как бы с птичьего полета, что я для нее гильдиер, которому раз и навсегда даны запретные для нее привилегии…
Мы остались на площадке. Предложение Виктории вернуться в комнату было не лишено иронии, и я оказался достаточно восприимчивым, чтобы уловить это. На деле мы оба, я чувствовал, предпочитали площадку комнате, хоть и по разным причинам: я – потому, что работа с Мальчускиным привила мне вкус к свежему воздуху и мне стало теперь тесно и неуютно в городских стенах; Виктория, вероятно, потому, что площадка была для нее единственно возможным способом как бы выйти из Города. И все равно – холмистый пейзаж невольно напоминал нам обоим о той дистанции, которой мы прежде не осознавали и которая вдруг разъединила нас.
– Ты могла бы попросить о переводе в гильдию, – предложил я под влиянием минуты. – Уверен, что…
– Я ношу юбку, – резко перебила она. – Ты что, до сих пор не заметил, что гильдиеры – сплошь мужчины?
– Нет…
– Не нужно долго напрягать мозги, чтобы взять в толк простую истину, – продолжала она с жаром, в котором отчетливо проступала горечь. – Я сталкивалась с этим всю мою жизнь, просто не задумывалась толком: отец вечно в отъезде, мать занята по горло городскими делами – питанием, отоплением, ликвидацией отходов, короче, всем, что мы привыкли получать на дармовщинку. Только теперь до меня наконец-то дошло, что к чему. Женщины для Города – слишком большая ценность, чтобы рисковать ими, выпуская наружу. Они нужны здесь, в этих стенах, потому что они рожают детей и их можно заставить рожать снова и снова. Зато женщины, которых приводят в Город, произведя на свет ребенка, при желании могут потом уйти. – Опять та же скользкая тема, но на сей раз Виктория не запнулась. – Знаю, что кто-то должен работать за стенами Города, знаю, что эта работа связана с риском… но меня же ни о чем не спросили! Лишь потому, что я женщина, я обречена сидеть в этих проклятых стенах, изучать увлекательные секреты изготовления синтетической пищи и – рожать и опять рожать, как только сумею…
– Ты что, не хочешь выходить за меня?
– У меня нет выбора.
– Большое спасибо.
Она встала со скамейки и гневно шагнула назад к лестнице. Я последовал за ней вниз и дальше по коридору, но в комнату не вошел, а остался в дверях. Она стояла, повернувшись ко мне спиной, и смотрела в окно на узкий проулок между строениями.
– Хочешь, чтобы я ушел?
– Да нет… Войди и закрой дверь.
Я послушался – она не шевельнулась. Наконец, предложила:
– Давай я сварю еще чаю.
– Свари.
Вода в кастрюльке еще не успела остыть и через минуту вновь закипела.
– Нас никто не заставляет жениться, – произнес я.
– Какая разница – не ты, так кто-то другой. – Она обернулась и села подле меня, держа в руках чашку с синтетическим пойлом. – Пойми, Гельвард, я ничего не имею против тебя лично. Нравится нам это или нет, и моей и твоей жизнью распоряжается система. Система гильдий. Тут уж ничего не попишешь.
– Почему? Систему можно и изменить.
– Но не эту. Она слишком крепко укоренилась. Гильдиеры закрыли Город на замок – по каким причинам, я, наверное, никогда не узнаю. Только сами гильдиеры могли бы изменить систему, а они этого никогда не сделают.
– Ты говоришь очень убежденно, – заметил я.
– А я и впрямь убеждена в том, что говорю. Убеждена по очень простой причине. Ведь системой, которая управляет моей жизнью, в свою очередь управляет жизнь за стенами Города. И точно так же, как я никогда не выйду за эти стены, я никогда не смогу предпринять ничего, чтобы распорядиться собой.
– И все-таки ты могла бы добиться чего-то… через меня.
– Ты же не хочешь говорить о себе.
– Не могу.
– Почему?
– И об этом я тоже не вправе сказать.
– Тайны! Кругом тайны!..
– Если угодно, – согласился я.
– И даже сидя здесь со мной, ты связан этими тайнами по рукам и ногам.
– А что мне делать? – ответил я попросту. – Меня заставили принести клятву…
И тут я осекся, вспомнив, что само существование клятвы оговорено в ней как тайна. Выходит, я уже нарушил ее, и нарушил так легко и естественно, что это наверняка случалось не раз и раньше.
Как ни удивительно, Виктория приняла мои слова совершенно спокойно.
– Стало быть, система гильдий сама себя охраняет. Ну что ж, в этом есть свой резон.
Я допил чай.
– Наверное, мне лучше уйти.
– Ты сердишься на меня? – спросила она.
– Да нет. Просто…
– Не уходи. Извини, что я не сдержалась… ты тут ни при чем. Ты сказал недавно, что с твоей помощью я смогу распорядиться своей судьбой. Что ты имел в виду?
– Да в общем-то сам не знаю. Быть может, у тебя как у жены гильдиера – а я рано или поздно стану им – появится больше возможностей…
– Для чего?
– Ну, как бы это сказать… для того, чтобы с моей помощью уловить смысл всей системы.
– Но ты же дал клятву ничего не говорить мне.
– Ах, да…
– Значит, гильдиеры все предусмотрели заранее. Система требует сохранения тайны, иначе ей несдобровать.
Откинувшись на кровать, она прикрыла глаза.
Я был очень смущен и сердит на себя. Прошло всего десять дней ученичества, а я формально уже заслужил смертный приговор. Странную эту логику было трудно принять всерьез, но память подсказывала мне, что в момент принесения клятвы угроза звучала вполне убедительно. Но главное – и это усугубляло мое замешательство, – Виктория невольно усложнила и без того неясные обязательства, принятые нами по отношению друг к другу. Я не мог не посочувствовать ей – и не в силах был ничего изменить. Я еще не забыл свою собственную жизнь в яслях и подспудное раздражение отлученностью от всего остального Города; а уж если позволить человеку участвовать в городских делах, но лишь до определенного предела, который ему никогда не переступить, раздражение не только сохранится, но и неизмеримо возрастет. Однако проблема-то для Города никак не нова – мы с Викторией не первые, кого женят тем же порядком. И до нас были другие, кто наталкивался на ту же преграду. Неужели все они попросту принимали систему, как она есть?..
Я вышел из комнаты и направился в сторону яслей. Виктория сидела не шевелясь.
Едва я расстался с невестой, как противоречивые чувства, одолевавшие меня в ее присутствии, да и ее заботы, сразу же отошли на задний план, зато, и с каждой минутой сильнее, меня стала терзать тревога о собственном моем положении. Если принимать клятву всерьез, то оброни Виктория одно слово любому встречному гильдиеру – и меня казнят. Мыслимо ли, чтобы мое невольное клятвопреступление оказалось столь ужасным?
Но может ли Виктория передать кому-нибудь то, что я ей говорил? Как только я задал себе этот вопрос, первым моим побуждением было броситься к ней обратно и умолять о молчании – но это значило бы лишь придать и ее негодованию и моему клятвопреступлению еще больший вес.
Остаток дня я провел, лежа у себя на койке и мучительно размышляя о создавшемся положении. Вечером поужинал в одной из городских столовых и был благодарен судьбе, что она уберегла меня от новой встречи с Викторией.
А среди ночи Виктория пришла ко мне в каюту. Сквозь сон я услышал, как скрипнула дверь, а раскрыв глаза, увидел ее темный силуэт подле самой постели.
– Кто тут?
– Тсс… Это я.
– Чего тебе?
Я протянул руку, нащупывая выключатель, но она перехватила мое запястье.
– Не надо света. – Она опустилась на край постели, и я, приподнявшись, очутился рядом с ней. – Извини меня, Гельвард. Вот и все, что я хотела сказать.
– Да ладно, чего уж там…
Она рассмеялась:
– Ты что, еще не проснулся?
– Не знаю. Может, и сплю.
Она склонилась ко мне, слегка подталкивая в грудь, и вдруг, подняв руки, сомкнула их у меня на шее, и я почувствовал на губах ее губы.
– Не говори ничего, – шепнула она. – Просто мне очень жаль, что мы поссорились.
Мы снова поцеловались, и теперь она обняла меня по-настоящему крепко.
– Я чуть было сам к тебе не пришел, – признался я. – Я сделал ужасную, непростительную ошибку. Я боюсь.
– Чего?
– Я сболтнул лишнего… сказал тебе, что меня заставили принести клятву. Ты была права – гильдиеры опутывают посвященных сетями тайны. Когда меня принимали в ученики, то заставили поклясться во многом, и в частности в том, что я никому не скажу о существовании самой клятвы. А я сказал тебе – и значит нарушил ее…
– Не все ли равно?
– Кара за нарушение клятвы – смертная казнь.
– Но сначала они должны еще узнать об этом.
– А вдруг…
– А вдруг я проболтаюсь? Но с какой стати?
– Ну, откуда я знаю. Ты такое днем говорила, ты оскорблена, что тебе не дали распорядиться своей судьбой. Я думал, ты используешь мою неосторожность против меня.
– До этой самой минуты я и не догадывалась, в чем дело. Да и теперь промолчу. В конце концов, зачем жене предавать собственного мужа?
– Ты все еще не раздумала выходить за меня?
– Нет.
– Хотя наш брак и решен против нашей воли?
– Это хорошее решение, – сказала она.
Потом мы перешли в комнату Виктории, и она спросила:
– Ты расскажешь мне, что делается за стенами Города?
– Да не могу я!
– Из-за клятвы?
– Вот именно.
– Но ведь ты уже нарушил ее. Какая теперь разница?
– Да и рассказывать, в сущности, нечего, – заявил я. – Десять дней надрывался на черной работе, а к чему, зачем – сам толком не знаю.
– А что это была за работа?
– Виктория, не надо… не выспрашивай меня.
– Ну ладно, расскажи мне про солнце. Почему тем, кто заперт в Городе, не разрешают смотреть на него?
– Понятия не имею.
– С ним что-нибудь не в порядке?
– Да нет, не думаю…
Виктория задавала мне вопросы, какие я должен был бы задать себе сам, но не задал. В сумбуре новых впечатлений у меня не оставалось времени на то, чтобы запомнить, что именно я видел, не говоря уже о том, чтобы осмыслить увиденное. Но как только эти вопросы были поставлены передо мной, они потребовали ответа – а был ли у меня ответ? Может, с солнцем действительно что-то неладно, и это угрожает безопасности Города? А если так, то угрозу не следует разглашать? Но я же видел солнце своими глазами, и…
– Да нет, с солнцем все в порядке, – ответил я. – Только выглядит оно не так, как я думал…
– Солнце – шар.
– Ничего подобного. Или, по крайней мере, оно не похоже на шар.
– А на что оно похоже?
– Мне наверняка не следовало бы говорить об этом.
– Раз уж начал, продолжай.
– Да это, должно быть, и неважно.
– Важно.
– Ну, ладно. – Я уже и так сказал слишком много, но что мне оставалось делать? – Днем его как следует не разглядишь, оно чересчур яркое. Но на восходе и на закате на него можно смотреть, хоть и не подолгу. По-моему, оно имеет форму диска. Но это не просто диск, и я не нахожу слов, чтобы описать его. Понимаешь, из центра диска кверху и книзу торчит какое-то острие.
– И острие тоже часть солнца?
– В том-то и штука. Что-то вроде волчка. Только его трудно разглядеть толком – солнце такое яркое даже в эти минуты. В прошлую ночь я вышел на улицу, небо было ясное, светила луна. И представь, луна имеет такую же форму. Но до конца ее было тоже не разглядеть – луна была неполная.
– Ты не шутишь?
– Я видел это своими глазами.
– Ведь нас учат совсем по-другому.
– Знаю, что по-другому, – ответил я. – Но что я видел, то видел.
Больше я ничего не сказал. Виктория так и сыпала вопросами, но я ушел от них, утверждая, что не знаю ответов. Тогда она предприняла еще одну попытку выяснить характер моей работы, но я, сам не знаю как, ухитрился промолчать. Потом я, в свою очередь, стал расспрашивать о ее жизни, и мало-помалу мы ушли от опасной для меня темы. Конечно, ушли не навсегда, но я по крайней мере выиграл время, чтобы подумать.
Поутру Виктория приготовила завтрак, а после завтрака забрала мою форму и унесла в стирку, оставив меня в комнате одного. Воспользовавшись ее отсутствием, я помылся и побрился, а затем завалился на кровать и лежал, пока она не вернулась.
Я вновь надел форму: она холодила и хрустела на сгибах, будто недавно вовсе и не была закаменевшей вонючей тряпкой, в какую превратилась за десять дней работы вне Города.
Мы провели вместе весь день, и Виктория вызвалась показать мне Город. Он оказался обширнее и запутаннее, чем представлялось. В сущности, до сих пор я видел лишь жилые и административные строения, а оказывается, было еще и множество других помещений. Я поймал себя на мысли, что здесь не трудно и заблудиться, однако Виктория обратила мое внимание на планы, вывешенные в определенных местах на каждом этаже.
Было заметно, что планы не единожды переделывались, а один из них буквально приковал меня к себе. Мы находились на каком-то из нижних уровней – и тут возле новенького, недавно вывешенного плана уцелел старый, прикрытый листком прозрачной пластмассы. Заинтересовало меня прежде всего то, что надписи на плане были сделаны на нескольких языках, из которых, помимо английского, я узнал только французский.
– А остальные что за языки? – осведомился я у Виктории.
– Вот это немецкий и итальянский. А это, – она указала на необычные вычурные знаки, – китайский.
Я присмотрелся к плану внимательнее, сравнивая его с новым, висящим по соседству. Некоторое сходство прослеживалось, но обращали на себя внимание значительные изменения в планировке Города.
– Но почему так много языков?
– Мы происходим от группы людей разных национальностей. По-видимому, английский стал в Городе общепринятым языком тысячи миль назад – и все же так было не всегда. Моя семья, например, французского происхождения.
– Да, наверное, – отозвался я.
На том же уровне Виктория привела меня на фабрику синтеза. Именно здесь из древесины и растительного сырья получали заменители белков и другие органические вещества. Здесь стоял резкий, неприятный запах, и люди, работавшие на фабрике, были в масках. Мы с Викторией быстро перешли в следующие помещения, где велись исследования по улучшению состава продуктов и их вкуса. Тут-то, как еще раз подчеркнула Виктория, ей и предстояло работать.
Позже она вновь принялась жаловаться на свои разочарования, нынешние и будущие. Но я уже был как-то подготовлен к этому и сумел ее утешить. «Посмотри на свою маму, – говорил я, – она занята с утра до вечера, и кто посмеет утверждать, что ее жизнь лишена смысла…» Пришлось пообещать – под нажимом, – что я буду шире посвящать Викторию в свои дела, и еще, что, став полноправным гильдиером, приложу все силы, чтобы сделать систему в целом более открытой. Все это вместе взятое, видимо, успокоило Викторию, и вечер, а затем и ночь прошли в мире и согласии.
7
Мы с Викторией решили, что поженимся при первой же возможности. Она взялась в течение ближайшей мили выяснить, какие надо выполнить формальности; если удастся, хотелось бы покончить с ними в дни моего следующего отпуска или, на худой конец, еще через десять дней. Но пока мне предстояло вернуться к своей работе у Мальчускина.
Едва я выбрался из-под городских стен, мне бросились в глаза перемены, происшедшие в мое отсутствие. В окрестностях Города не осталось никаких следов работы путевых бригад. Ни одной хижины-времянки, ни одного электромобиля в пунктах перезарядки, – не иначе, все они укатили вперед за гребень. Но самой большой новостью для меня явились пять канатов на земле подле путей: они начинались от северной стены Города и исчезали за тем же гребнем. Пути охранялись: вдоль них выхаживали взад и вперед несколько стражников.