– Я-то? Продавал облигации займа, выступал с четырехминутными речами, служил сразу в призывной и продовольственной комиссиях, приложил руки не к одному важному делу… пока президент не вызвал меня в Вашингтон, и чем я после этого занялся – большой секрет, да ты и не поверишь, если расскажу тебе. Не вздумай фыркать, мальчик, и вообще – я сейчас рассказываю о том, чем занимался Дэвид.
О, это был подлинный герой. Отвага его была всем известна, ему пожаловали украшение, о котором речь сейчас и пойдет.
Дэйв поставил своей целью – или, может быть, лишь надеялся – уйти в отставку в чине лейтенанта, поскольку на летающих лодках вакансий среди чинов постарше было совсем немного. Но война за несколько недель сделала его капитан-лейтенантом, через год коммандером и наконец капитаном – с четырьмя золотыми полосками – без специальной комиссии, экзаменов, ни дня не прокомандовав кораблем. Война быстро расходовала офицеров, и оставшиеся в живых немедленно получали повышение – если ничем себя не пятнали.
Дэйв был чист как ангел. Часть войны он провел, патрулируя побережье страны в поисках подводных кораблей, – что считалось «боевым вылетом», хотя опасности в них было не больше, чем в тренировочных полетах в мирное время. Кроме того, он совершал поездки, вербуя в летчики торговцев и клерков. Однажды он был послан в зону настоящих боевых действий и заработал свою медаль именно там. Я не знаю подробностей, но героизм зачастую заключается в том, чтобы не терять голову в чрезвычайной ситуации и делать все возможное, используя все, что есть под рукой, вместо того чтобы запаниковать и получить пулю в хвост. Такие люди одерживают куда больше побед, чем отчаянные герои, потому что охотники за славой ни во что не ставят жизнь своих соратников, так же как свою.
Но чтобы стать официальным героем, требуется удача. Мало выполнить под огнем служебные обязанности, необходимо, чтобы свидетелем подвига было начальство, – и чем выше оно будет, тем лучше. Удача улыбнулась Дэйву, и он получил свою медаль.
Конец войны он встретил в столице своей страны, в аэронавтическом бюро флота, занимаясь разработкой патрульных аэропланов. Возможно, тут от него было даже больше пользы, чем в бою: едва ли кто-нибудь лучше его знал эти многомоторные самолеты, и должность позволяла ему убирать из конструкции устаревшую ерунду и продвигать некоторые улучшения. В общем, с войной он распрощался, перебирая бумаги у себя на письменном столе и ночуя в своей постели.
И вот война закончилась.
Дэйв огляделся и оценил имеющиеся перспективы. Во флоте числились сотни капитанов, которые три года назад были лейтенантами – подобно ему самому. А поскольку мир наступил на вечные времена – так всегда утверждают политики, – дальнейшее повышение ожидало немногих. И Дэйв видел, что повышение ему не светит, поскольку он не принадлежал к числу старших по возрасту, не одолел традиционной служебной лестницы, не имел необходимых служебных и личных связей.
Но за плечами было почти двадцать лет службы, и вскоре он получил право уйти в отставку с сохранением половины оклада. Или можно было продолжать службу – и выйти в отставку, так и не став адмиралом. С решением можно было не спешить: до полной двадцатилетней выслуги оставался еще год или два.
Но он ушел в отставку немедленно – по инвалидности. Диагноз включал слово «ситуативный психоз» – этакий намек, что он свихнулся на своей работе.
Айра, я не знаю, как это понять. Из всех, кого я знаю, Дэйв производил впечатление самого нормального человека. Но я там не был, когда он уходил в отставку, а «ситуативный психоз» был второй по популярности причиной, по которой тогда оставляли флот офицеры, – но как они могли об этом рассказать? Безумие никогда не мешало человеку служить морским офицером… как быть писателем, школьным учителем, проповедником – можно назвать еще дюжину других уважаемых профессий. И пока Дэйв ходил на службу, подписывал подготовленные клерком бумажки и не лез с разговорами к начальству, его безумие никак не проявлялось. Помню одного морского офицера – у него была превосходная коллекция дамских подвязок: он частенько запирался в своей каюте и разглядывал их… другой точно так же перебирал коллекцию почтовых марок. Кто из них свихнулся: первый, второй? Или оба? Или никто?
Впрочем, отставка Дэйва свидетельствует о том, что он прекрасно знал законы своего времени. Уйдя в отставку после двадцати лет, он получал бы половину оклада, и все это облагалось бы немаленьким подоходным налогом. Отставка по инвалидности же обеспечивала ему три четверти прежнего оклада, не облагаемых налогом.
Не знаю, просто не знаю. Но вся эта история прекрасным образом вписывается в умение Дэйва добиваться максимального результата минимальными усилиями. Хорошо, будем считать, что у него крыша поехала, но вопрос в том: куда?
Отставка его была вызвана не одной причиной. Он правильно рассудил, что не имеет шансов стать адмиралом, но медаль за героизм позволила ему, уходя в отставку, получить звание почетного адмирала – так первым из своих однокашников Дэйв сделался адмиралом, хотя никогда не командовал не то что флотом, а даже кораблем. Более того, он стал одним из самых молодых адмиралов в истории, если учесть его настоящий возраст. Я думаю, что деревенский мальчишка, который ненавидел пахать поле на муле, был доволен.
В душе-то он ведь так и остался деревенским мальчишкой. Для ветеранов той войны была учреждена еще одна льгота, предназначенная для тех, кто не доучился, уйдя на войну: им оплачивали обучение – за каждый месяц, отданный службе в военное время. Предназначалась такая льгота для молодых призывников, но ничто не мешало воспользоваться ею и кадровому офицеру. Дэйв мог требовать эту льготу, и он не преминул это сделать. Пенсия в три четверти оклада, свободная от налогов, субсидия на обучение, тоже не облагаемая ими… словом, женатый ветеран пошел учиться, получая теперь лишь чуть меньше, чем на службе. На самом деле выходило даже побольше – ведь уже не нужно было тратить деньги на дорогие мундиры и поддержание общественного положения. Он мог бездельничать, читать книги, одеваться как пожелает и не заботиться о своем облике. Иногда он вставал поздно и говорил, что в покер играют в основном оптимисты, а не математики. А потом поздно ложился спать. Но никогда, никогда не вставал спозаранку.
И больше он не летал на аэропланах. Дэйв никогда не доверял этим летающим машинам – они могли заглохнуть, находясь слишком высоко над землей. Для него аэроплан всегда был только средством избежать худшего, и, использовав это средство, Дэйв навсегда забыл про самолеты, как и о фехтовальной рапире, и никогда не жалел ни о том ни о другом. Вскоре он получил новый диплом бакалавра агрономических наук и сделался «ученым» фермером.
Сей сертификат, учитывая предпочтение, отдававшееся ветеранам, мог обеспечить ему место на государственной службе, где он мог рассказывать другим людям, как вести сельское хозяйство. Но вместо этого он снял с банковского счета некоторую сумму, скопившуюся, пока Дэйв бездельничал в школе, и вернулся в те самые горы, которые оставил четверть века назад, – чтобы купить ферму. То есть сделал первый взнос и взял ипотеку на правительственный кредит, который, разумеется, выдавался под очень низкие процентные ставки.
И стал работать на ферме? Не будь таким наивным – более Дэйв не вынимал рук из карманов. Наемные работники растили его первый урожай, он же занимался другим делом.
Для завершения своего великого плана Дэйв предпринял шаг столь невероятный, что я должен просить тебя, Айра, принять мой рассказ на веру… поскольку трудно ожидать от любого нормального человека, чтобы он понял это.
В тот период между двумя войнами на Земле проживало более двух миллиардов людей, и по крайней мере половина из них голодала. Тем не менее – тут я и прошу тебя поверить, как очевидцу мне незачем лгать, – несмотря на недостаток продуктов питания (а ситуация с годами так и не улучшилась, разве что временно и на отдельно взятой территории, да и не могла улучшиться по причинам, в которые нам нет нужды вдаваться), несмотря на эту катастрофическую нехватку, в стране Дэвида правительство платило фермерам за то, чтобы они не выращивали пищу.
Не качай головой. Пути Господни, как и пути правительства или девушек, неисповедимы, и никому из смертных не дано постичь их. Пусть даже сам ты и есть правительство; когда придешь домой, поразмышляй над этим, спроси себя, знаешь ли ты, что и зачем делаешь, – а когда придешь ко мне завтра, расскажешь, до чего додумался.
Как и следовало ожидать, кроме того, первого урожая Дэвид больше не сеял ни одного. На следующий год его земля осталась под паром, а он получил жирную компенсацию за то, что на ней не работает, и это устраивало его в высшей степени. Дэвид любил эти горы и всегда стремился домой, ведь покинул он их только затем, чтобы избежать тяжелого труда. Теперь же ему платили за то, что он не работал… это было весьма кстати, поскольку он полагал, что пыль, поднятая при вспашке, портит красоту здешних мест.
Фермерской компенсации хватало на покрытие ипотеки, пенсия составляла приличную сумму, и он нанял человека работать на ферме – даже если земля не обрабатывалась, нужно было кормить цыплят, доить одну-двух коров, возделывать огород и небольшой сад, чинить заборы… а жена работника тем временем помогала по хозяйству жене Дэвида. А для себя Дэвид приобрел гамак.
Дэвид не был суровым хозяином. Он подозревал, что коровы жаждут просыпаться в пять утра не более, чем он сам, и попытался выяснить этот вопрос.
Оказалось, что коровы, если дать им шанс, с радостью сдвигают время пробуждения на более разумные часы. Их нужно было только доить дважды в день – так уж их воспитали. Им было безразлично, в пять или девять утра проводится первая дойка – если только время было постоянным.
Но долго этот порядок не продержался: наемный работник Дэвида не мог избавиться от своей беспокойной привычки – склонности к работе. Для него было что-то греховное в поздней дойке. Тогда Дэвид предоставил ему свободу действий, и работник вместе с коровами возвратились к своим прежним привычкам.
Что же касается Дэйва, то он повесил гамак между двумя густыми деревьями и поставил возле него столик с прохладительными напитками. Вставал он по утрам, когда проснется – в девять или в полдень, – завтракал и медленно брел к гамаку – передохнуть перед ланчем. Самая тяжелая работа, которой он занимался, заключалась в том, чтобы снять деньги с депозита и раз в месяц пополнить чековую книжку жены. Он перестал носить ботинки.
Теперь он не читал газет и не слушал радио, полагая, что его не забудут известить, если начнется новая война… И таковая разразилась как раз тогда, когда он только что начал вести подобный образ жизни. Но в отставных адмиралах флот не нуждался. Дэйв уделял этой войне не слишком много внимания – она его расстраивала. Вместо этого он прочел все книги о Древней Греции, которые нашел в библиотеке штата или купил. Это была умиротворяющая тема, которой он всегда интересовался и о которой хотел знать больше.
Каждый год в День флота он надевал парадную адмиральскую форму со всеми медалями – начиная от золотой, полученной в училище, и кончая той, что ему дали за храбрость в бою, той, что сделала его адмиралом, – и работник отвозил его в центр графства, где Дэйв выступал на заседании торговой палаты с речью на патриотическую тему. Айра, я не знаю, зачем он это делал. Быть может, он считал, что положение обязывает, или же у него просто такое было чувство юмора. Но его приглашали каждый год, и он никогда не отказывался. Соседи гордились им: в нем воплощалось Все, Чего Способен Достичь Наш Парень – из тех, что потом возвращаются домой и живут, как остальные. Его успех делал честь всем соседям. Им нравилось, что он остался таким, каким был – своим в доску, – и если кто-то и замечал, что Дэвид ничего не делает, то не обращал внимания.
Я только поверхностно ознакомил тебя, Айра, с карьерой Дэйва – незачем вдаваться в подробности. Я не упомянул про автопилот, который он изобрел и разработал, когда перешел на соответствующую должность; о том, как он кардинально перестроил работу экипажа на борту летающей лодки, придумав, как меньшими усилиями добиться наилучшего результата. Командиру экипажа оставалось только проявлять бдительность, а когда этого не требовалось, он мог и вовсе храпеть, припав к плечу второго пилота. Оказавшись начальником службы совершенствования патрульных самолетов флота, Дэвид внес изменения в приборы и пульты управления.
Сделаем вывод: не думаю, что Дэйв считал себя «экспертом в области эффективности», но он упрощал всякое дело, которым ему приходилось заниматься, и каждому его преемнику приходилось работать меньше, чем его же предшественнику.
Поэтому его преемнику приходилось вновь реорганизовывать процесс, чтобы взвалить на себя в три раза больше работы – и потребовать в три раза больше подчиненных. Что вряд ли свидетельствует о странности Дэвида, скорее наоборот. Некоторые люди – муравьи по натуре, они не могут не трудиться, даже если работа бесполезна. Талантом созидательной лени наделены немногие.
Так кончается первая сказка о человеке, который был слишком ленив, чтобы ошибаться. Оставим его там, в гамаке под тенистыми деревьями. Насколько мне известно, он все еще там.
Вариации на тему
III
Домашние неурядицы
– После двух-то тысяч лет, Лазарус?
– А почему бы и нет, Айра? Дэйв был мне почти что ровесник. А я-то жив.
– Да, но… Разве Дэвид Лэм принадлежал к Семействам? Или он был внесен в реестр под другой фамилией? Лэмов в списках не значится.
– Я его не спрашивал, Айра. А он и не говорил. В те дни члены Семейства держали этот факт при себе. А может быть, он и сам не знал. Ведь Дэйв оставил дом неожиданно. В те времена юнцам не говорили об этом, пока парень или девица не достигали брачного возраста. Как правило, восемнадцати для мальчишек и шестнадцати для девушек. Помню свое собственное потрясение, а я узнал об этом незадолго до того, как мне исполнилось восемнадцать. От Дедули – потому что я намеревался натворить кое-каких глупостей. Самое странное, сынок, в той животинке, которая называется человеком, – это то, что мозг взрослеет гораздо медленнее, чем тело. Мне было семнадцать, я был молод и брыклив и подобрал себе самую неподходящую пару. Дедуля отвел меня за амбар и убедил меня в моей ошибке.
«Вуди, – сказал он, – если ты захочешь сбежать с этой девицей, никто тебя не остановит». Воинственным тоном я объявил, что мне в этом никто помешать и не сможет, потому что, оказавшись за границей штата, я могу провернуть все дело без согласия родителей.
«Об этом я тебе и говорю, – сказал дед. – Тебя никто не остановит. Но и помогать тоже не будет. Ни твои родители, ни другой дед с бабкой, ни я. Мы даже не поможем тебе оплатить брачные расходы, не говоря уж о том, чтобы поддерживать твою семью материально. Не то что доллара, Вуди, дайма тощего не получишь. А если не веришь мне, спроси у остальных». Я угрюмо ответил, что никакой помощи мне не нужно.
Кустистые Дедулины брови словно подпрыгнули.
«Ну-ну, – проговорил он. – Или это она собирается тебя содержать? Ты последнее время не заглядывал в раздел „Требуются“ в газете? Если нет – обязательно загляни. А заодно загляни в финансовый раздел, потому что чтение объявлений в разделе «Требуются» займет у тебя ровно тридцать секунд. – И добавил: – О, конечно, ты можешь отыскать работу, будешь веники разносить по домам. А что – свежий воздух, физическая нагрузка, возможность продемонстрировать обаяние – которого у тебя, кстати, немного. Только не вздумай продавать пылесосы – их никто не берет». Айра, я не знал, о чем он говорит. Это был январь тысяча девятьсот тридцатого. Тебе что-нибудь говорит эта дата?