– Меня заботит иное, – отвечал Горчаков. – А именно – вмешательство в дела Персии барона Рейтера, который опутал весь мир телеграфной проволокой, а теперь согласен кредитовать шаха, лишь бы тот не мешал ему разорять Персию…
Все было так! Юлиус Рейтер, полунемец и полуеврей, титулованный в Англии баронством, уже достаточно прославил себя знаменитым «Телеграфным агентством Рейтера», но в 1872 году он стал щедро (чересчур щедро!) раздавать взятки приближенным шаха, и Насср-Эддин тоже получил немалую толику. В обстановке сугубой секретности, но с ведома лондонского Уайтхолла, барон Рейтер вырвал у шаха право на концессию.
– Цель? – отрывисто спросил император.
– Рейтер получил право на создание железной дороги от Каспийского побережья до Персидского залива, иначе говоря – от Решта с его портом в Энзели до цветущей Исфагани и далее.
– Свинство! – кратко выразился император. – Очевидно, России тоже надо потребовать от шаха, чтобы уступил нам право на укладку рельс от Тифлиса до Тавриза и далее – до Тегерана.
– Это еще не все, – печально вздохнул канцлер. – Насср-Эддин как был диким Каджаром, так им и остался, весьма далеким от восприятия благ цивилизации, жаждущий едино лишь удовольствий. Рейтер затмил ему остатки разума своими подачками, и шах – в знак гарантии британской концессии – предоставил Рейтеру управление всеми персидскими таможнями.
– На какой же срок?
– До конца века! Но при этом англичане получают право ковырять земли Персии, где им желательно, дабы изымать из персидских недр все, что в них находится…
Александр II неуверенно хмыкнул:
– А что там есть, кроме бирюзы, которая растет сама по себе из костей женщин, умерших от несчастной любви?
(Верно, что разработки бирюзы персы в основном проводили на древних кладбищах, где и добывали драгоценный камень.)
– Но если бы в недрах Персии, – объяснил канцлер, – находили только воду для полива садов, то и вода тоже становилась бы драгоценной. А барон Рейтер столь обнаглел, что потребовал от шаха оставить за концессией право устанавливать продажную стоимость даже колодезной воды…
Весною ожидался визит в Петербург германского кайзера вместе с Бисмарком, а после «Вилли» следовало ожидать на берегах Невы и явление персидского шаха. Александр II долго не думал, быстро сложив в голове комбинацию:
– Я останусь вежливым хозяином, чтобы принять гостя, как своего лучшего друга. Для него я велю убрать в восточном вкусе комнаты Эрмитажа, а вы… Вам, князь, предстоит побыть в роли строгого ментора, и я позволяю вам выразить шаху свое презрение в любой форме, какой и заслуживает этот Каджар…
Москвы шаху было не миновать; Александр II заранее указал московскому генерал-губернатору задержать Насср-Эддина в первопрестольной, дабы ошеломить его московским изобилием и славным русским гостеприимством. Управлял же в ту пору Москвою князь Владимир Андреевич Долгорукий – весьма живой и бодрый старец, обладавший уникальным для вельможи качеством: он умел НЕ спать даже на самых скучных лекциях в университете, внимая – профессуре – с усердием бедного студента, живущего на государственную стипендию.
Вечно подтянутый (благодаря корсету), даже без признаков старческого облысения (благодаря парику) князь Долгорукий в обществе был душа-человек, пользуясь вниманием не только купцов, но даже благосклонностью молоденьких балерин. Ярый поклонник Терпсихоры, князь начал искушать Насср-Эддина именно достижениями московского балета. Гарем-эндерум шаха был размещен во дворце петровского парка, и таким образом ни одна из жен не мешала Насср-Эддину лицезреть воздушные прелести русских Матрен и Февроний (по сцене Аделей и Аспазий).
Насср-Эддин чуть не вываливался из ложи на головы сидящих в партере, когда московские сильфиды трепетно и капризно стучали ножкой об ножку, а их короткие юбочки из кружев позволяли шаху догадываться, какие волшебные таинства скрыты под их узенькими трико…
Наконец шах не выдержал и подозвал переводчика.
– Покупаю! – возвестил он и широким жестом восточного деспота алчно обвел простор всей императорской сцены заодно с балеринами, вполне пригодными для обновления гаремного персонала. – Плачу, чем угодно…
– Рано, – остудил его князь Долгорукий, велев подавать в ложу шампанское. – Рано, ваше величество, ибо вы еще не имели счастия видеть наших московских магазинов…
В магазинах гость пожелал иметь все, что видит (а глаза у него были завидущие), и очень скоро шахиншах сильно задолжал московскому «паше». Была чудная весенняя ночь, уже распевали в садах соловьи, когда Долгорукого разбудил полицмейстер:
– Проснитесь! Стыдно сказать… Бунт!
– Где? Фабричные? Или голытьба с Хитрова рынка?
– Нет, в Петровском парке – бунт в гареме…
Выяснилось нечто ужасное. Повидав немало московских чудес, Насср-Эддин вечерами рассказывал об увиденном своим женам, и до того возбудил их любопытство, что они потребовали возить их всюду – в магазины и в театры, в рестораны и даже в зверинец. Возник искрометный «семейный» скандал! Когда один муж лается с одной женой – это еще куда ни шло, тут можно обойтись призывом дворника, не беспокоя полицию. Но вы представляете, читатель, какой шурум-бурум развели в Петровском сразу сорок жен, наседавших на одного-единственного мужа! Именно по этой причине в спальне Долгорукого и появился полицмейстер.
– Бес с ним, – сказал он в конце доклада. – Но страшное в другом. Евнухи сразу выявили зачинщиц бунта и шах, дурья башка, велел утром же предать их смертной казни…
Прослышав об этом, князь опрометью кинулся в Петровский парк, где застал жен шаха в рыданиях, а суровые евнухи деловито готовились к удушению пятерых непокорных.
– Ваше величество, – заявил князь, – позволю себе заметить, что вы находитесь в стране, где закона о смертной казни не существует, и я вынужден напомнить, что русские порядки не дозволено нарушать даже вам… нашему высокому гостю! Ведь это скандал не только в моем «пашалыке», а на всю Европу, а вы ведь желали, кроме Петербурга, повидать Париж и Лондон… повремените!
Насср-Эддин понял, что здесь не Персия, где он сажал на кол любого приятеля, и согласился с Долгоруким, что эндерум надо спровадить обратно в Тегеран. Сопровождать его жен (заодно с евнухами) был назначен чиновник Зармаир Мессарьянц, знаток восточных наречий. Отправляясь на вокзал, евнухи не скрывали, что у каждого за поясом длинный нож, эти ножи они открыто держали на виду бедного переводчика.
– Ты в каком чине, братец? – спросил его Долгорукий.
– В коллежском, – отвечал Зармаир, лязгнув зубами.
– Ничего, мой милый, не бойся… Доставь это бабье до порта Энзели, вернешься живым – я в статские выведу!
Гарем отъехал. Генерал-губернатор перекрестился.
– Осталось дело за малым, – сказал он. – Выставим шаха в Петербург, и пусть там с ним разбираются другие…
Теперь, читатель, пора напомнить о керосине!
Нефть в потаенных недрах Персии еще дремала втуне…
3. Керосин наших бабушек
От угасающих костров дальних пращуров, минуя масляные светильники, деревенские лучины и восковые свечи, русский человек вдруг перешел в ту эпоху, которую бытописатели называют «керосиновой». Историки привыкли отсчитывать ее от начала шестидесятых годов прошлого века, полагая, что она завершилась триумфом электричества в канун нашего бурного столетия. Но мне думается, что керосиновая лампа освещала нашу жизнь – уютно и благостно – гораздо долее…
Я еще помню дни своего детства, тихую псковскую деревню Замостье и свою добрую бабушку, Василису Минаевну Каренину, которая с наступлением сумерек говорила:
– Повременим, внучек, до потемок. Нонеча керосин-то в красных сапожках бегает… Дождемся часу темного, тогда и зажжем лампу, чтобы напрасно керосин не расходовать.
Теперь-то я знаю, что юность моей бабушки была освещена еще не русским, а заокеанским керосином. Но, спроси у нее тогда, кто такой Рокфеллер, бабушка никогда бы не ответила. У нее был свой мир, заключенный в тот ограниченный круг, который высветил для нее фитиль керосиновой лампы. Между тем мне, внуку ее, предстояло выйти из этого заколдованного круга – на широченный простор той мировой политики, которую когда-то делал простой и дешевый керосин.
Керосиновая эпоха начинается, как в детской сказке, с того, что жили-были два… полковника.
Один – самозванный – Эдвин Дрейк, шумливый американец; другой – подлинный полковник! – скромный Ардальон Новосильцев, русский. Оба они закончили плохо. Дрейк, ослепнув, умер на дармовой койке приюта для нищих. Но зато в его честь Америка до сих пор слагает оды, а в России нашего полковника чуть в тюрьму не посадили. Остались нам в наследство лишь золотые слова химика Менделеева, писавшего: «Имя первого бурильщика А.Н. Новосильцева, надо думать, никогда не забудется в России». Наивный человек, этот великий Менделеев: мы забыли не только Новосильцева, но забыли и многое другое… Мы обставили свою землю памятниками всяким балбесам и демагогам, а вот не догадались водрузить монумент в честь Новосильцева.
Эдвин Дрейк, не всегда трезвый, бывший кондуктором на железных дорогах, по дешевке купил бесхозный участок земли в Пенсильвании. Шел 1858 год, когда он с приятелем по имени Билли решил пробурить скважину артезианского колодца. Бур ушел в землю не так уж глубоко, когда из недр со свистом вырвалась «нечистая сила» – заработал фонтан нефти, жирной, черной и грязной… Этот момент вошел во все учебники американских школьников, и кондуктор почему-то сразу превратился – под пером историков – в бравого полковника.
Однако мир так подло устроен, что одни добывают нефть из земли, а другие добывают деньги из нефти. Как раз в эти годы некто Джон Девийсон Рокфеллер служил приказчиком мучного лабаза в городишке Кливленде. Засыпанный белой мукой, он решил, что от нефти грязнее не станет. Дрейк – ну, его к чертям! Теперь настало время Рокфеллера, о котором лучше всего выразиться известным афоризмом: «Когда эти господа говорят, то они врут, а когда они молчат, значит они воруют…»
Как бы то ни было, в разговорах или в суровом молчании, но пенсильванская нефть очистила Рокфеллера от муки, и в Америке возникло могучее царство «Стандард ойл компани», а пенсильванский керосин – тогда же! – наполнил лампу моей доброй покойной бабушки…
Ну, а что же мы, русские?
Неужели отстали от американцев?
Ни в коем случае – того быть не может. Сталинская кампания борьбы за «приоритет русской науки и техники» доказала нам, что все выдуманное в мире, начиная от пуговиц до презервативов, изобрели мы, великороссияне…
Баку уже тогда имел недобрую славу «вольного» города, куда стекались бездомные, беспаспортные, безродные, беглые, полицией разыскиваемые и прочие, всегда готовые составить артель по перевозке тяжестей из угла в угол или поднять то, что другими брошено. По всей России ходила тогда народная молва, что в Баку войдешь без порток, а вернешься в родимую деревню на тройке с бубенцами. Соблазн был непомерно велик: один пуд керосина (16 литров) стоил тогда – страшно сказать! – семь копеек.
Подумайте, какой дурак от таких денег откажется?
Вот и гнали керосин – кто хотел и как умел. Самовольно, подальше от начальства, на Апшероне пробуривали нефтяные скважины. В 1869 году одна из таких «дырок» оглушила работяг свистом газа, потом – заодно с нефтью – рвануло из глубины песком, побило тут многих камнями насмерть. И скважину в геройской борьбе – забросали булыжниками.
Вторая же скважина дала столь могучий выброс нефти, что земля вздрогнула и загудела, из города прискакала полиция и сам уездный исправник:
– В протокол вас всех, мать вашу… Кто дозволил?
– Да мы так… Всей компанией. За што в протокол? Мы люди бедные… с утра не жравшие.
– Босяки! – орал исправник. – Ты мне бумагу кажи от начальства, чтобы по всей форме. Эдак-то каждый начнет ковыряться, всю Россию продырявят, а с нас спросят – куда глядели?..
Скоро Джону Рокфеллеру доложили, что на Апшероне некоторые фонтаны выбрасывают в сутки до ШЕСТИСОТ ТЫСЯЧ пудов:
– Тогда как один наш фонтан в Пенсильвании не дает более ПЯТИДЕСЯТИ ТЫСЯЧ пудов, если вести счет не в баррелях.
Рокфеллер отложил в сторону молитвенник:
– Это все, чем вы желали меня запугать?
– Нет, не все. Самое опасное для нас в смысле конкуренции – это мощность нефтяных фонтанов: у нас они достигают высоты лишь в ДЕВЯТНАДЦАТЬ метров, а в Баку русские фонтаны хлещут к небу до ВОСЬМИДЕСЯТИ ЧЕТЫРЕХ метров…
Размышления Рокфеллера длились недолго.
– Возможно, что сравнение не в нашу пользу, – рассудил он. – Но у них ведь еще нет компании…
И был прав! Компании среди русских возникали частенько, зато у них не было компании, подобной его «Стандард ойл». Впрочем, таковая скоро появится… Интересно, что скажет тогда Рокфеллер? Он будет говорить много, однако нам, читатель, следует запомнить только одну его фразу:
– Я всегда преследовал своих врагов и, видит бог, всегда их догонял и перегонял. Они оставались далеко за мной, посрамленные моими успехами. Но я ни разу не оглянулся назад, чтобы видеть, как, истребленные мною, они подыхают…
Эта фраза относилась уже к братьям Нобелям!
* * *
Не станем забираться в далекую древность, когда на заре человечества люди уже пытались извлечь пользу из нефти. Ее давали пить больным, как лекарство, пропитывали ею крыши, чтобы не протекали, смазывали колеса повозок, чтобы они не скрипели, нефть загустевала в асфальт, которым заливали улицы, нефтью заливали водоемы, в которых водился малярийный комар, в древнем Египте нефть употребляли для бальзамирования трупов, а нефтяные огни породили даже религию огнепоклонников, существующую и поныне. Через те края, где стоит ныне город Баку, когда-то проходил Александр Македонский и, не поверив в горючие свойства нефти, он обмазал ею одного местного мальчика, который и был сожжен заживо. Об этой же нефти писал и Марко Поло, называя ее «маслом», есть которое не советовал…
Оставим нефть в покое – лучше поговорим о керосине!
Было на Руси царствование кровавой Анны Иоанновны, когда она отправила свое посольство к персидскому Надир-шаху, не менее ее кровавому. При посольстве состоял Иван Яковлевич Лерхе, известный врач, который вывез из Баку первые сведения о тамошнем керосине. Наверное, он дал царице понюхать керосину и не забыл рассказать, что Баку – это «черный город», называемый так местными жителями, которые отапливают жилища сжиганием нефти, а все дома в городе почернели от дыма.
– Там иногда дуют столь сильные ветры, что тучи сажи, поднятые вихрями, закрывают горизонт, а над морем порою плавают облака газов, которые сами по себе вспыхивают, и тогда море охватывает пожаром.
Вряд ли императрице понравился аромат керосина:
– А польза-то? Скажи, дохтур, польза-то какова?
Ответ врача Лерхе сохранился для нашей истории:
– Замечено, что верблюды, проходя мимо Баку, излечиваются от облысения, а люди тамошни потребляют сию заразу от каменной болезни, скоробута и ревматизма. Смею думать, ваше величество, что Шемаханское царство потому и миновала моровая язва, коя испугалась подобной вонищи…
В конце жизни Анна Иоанновна устроила свадьбу шутов в знаменитом «Ледяном доме», в очаге которого ледяные поленья, облитые нефтью, горели, а ледяной слон, в брюхо которого налили нефти, выпускал из хобота, горящую струю. В новом царствовании Елизаветы нефтяной вопрос оказался заброшен в иные края, куда Макар телят не гонял, – на приполярную речку Ухту, где смекалистый мужик Федор Прядунов в 1745 году начал перегонять ухтинскую нефть в керосин. Там, на задворках нашего государства, впервые в мире заработали нефтеперегонные установки. Историки пишут, что «завод» Прядунова давал в год тысячу пудов керосина. Историки заодно уж и подсчитали, что для такой добычи Федор Прядунов ежедневно перегонял 134 килограмма сырой нефти… Сознаюсь, мне бывало страшно смотреть на фотографии тех мест, где работал завод Прядунова… какая глушь, какая дичь, и хочется сказать: здесь еще никогда не ступала нога человека.