Открыла хозяйка. В торжественном платье и фартуке. Через отворенную в комнату дверь был виден праздничный стол с гостями. Пахло пирогами, винегретом, соленьями.
– Еще гость, – приветливо произнесла председатель, вглядываясь близорукими глазами в Глеба. И, узнав, обрадовалась: – А, сынок Семена Матвеевича!.. Ну, с праздником! Проходите…
– С праздником, – машинально ответил Глеб и поспешно сказал: – Понимаете, отец… В общем…
– Ну, что отец? – нетерпеливо произнесла хозяйка.
– Утонул, – выдохнул Глеб.
– Как? – вырвалось у женщины. – Где?
– На озере… В машине… Под лед.
– Постой, постой, – властно приказала хозяйка, – зайди-ка. – А в комнату, где загремела музыка, крикнула: – Тише там!
Глеб зашел в сени, сбивчиво рассказал о случившемся.
– По озеру? На машине?! – всплеснула руками председатель исполкома. – Как же так? Ведь там лед вырубают для совхозного холодильника и частных погребов!.. Он же сам место указал… Как же это?!
Из комнаты вышел встревоженный мужчина.
– Ты чего, Егоровна, шумишь? – спросил он.
– Ой, горе, горе! – заплакала Надежда Егоровна. – Семен Матвеевич в прорубь угодил! – Забыв снять фартук, она накинула шубу, вязаный платок и толкнула входную дверь, бросив на ходу: – Не ждите меня, Кузьма…
Здание исполкома находилось через два дома. Там Надежда Егоровна засела за телефон.
А в это время Вербицкий с дочерью нерешительно топтались у входа в ярцевский особняк. Тяжкое бремя выпало на их долю – сообщить Злате Леонидовне о смерти мужа. Какие слова найти, как подготовить?…
Наконец решились, вошли.
Их встретил запах ванили, корицы, жарившегося в духовке мяса с чесноком и специями.
– Ну, молодцы! – бросилась навстречу хозяйка в длинном сверкающем платье с люрексом, с красивой высокой прической. – Я уж боялась, что опоздаете… Думала…
Она осеклась, переведя взгляд с Вики на ее отца, затем на открытую дверь.
Вербицкие молчали.
– Что?… Что случилось? – спросила Злата Леонидовна. – Говорите же! Ну!
Девушка не выдержала. Зарыдав, она чуть ли не упала на руки Злате Леонидовне. Та, не сводя расширенных глаз с Николая Николаевича, прохрипела:
– Где Семен?
– Беда, Злата… – выдавил наконец Вербицкий. – Мужайся… Семен там, на озере… Словом, погиб… Глеб поднимает людей.
У Ярцевой задрожали губы, изо рта вырвался какой-то клекот. Она стала оседать. Николай Николаевич едва успел подхватить ее. Вместе с дочерью он втащил впавшую в беспамятство женщину в комнату и уложил на диван рядом со сказочно убранной елкой и праздничным столом, заставленным всевозможными яствами, бутылками шампанского и белоснежными конусами накрахмаленных салфеток у каждого прибора.
Глеб потерял ощущение времени. В сельисполкоме то и дело хлопали двери, заходили и выходили какие-то люди. Он забился в уголок кабинета и отчужденно наблюдал за этой суетой. И еще жадно пил тепловатую воду из графина, обнаруженного рядом, на тумбочке. Непрестанно звонил телефон. Надежда Егоровна отвечала четко, коротко.
Вдруг она положила ему на плечо руку.
– Поехали, Глебушка, – ласково сказала Надежда Егоровна.
Он покорно вышел за ней на улицу, где их поджидал лейтенант милиции на мотоцикле с коляской.
– У меня машина, – предложил было Ярцев, но председатель вздохнула и уселась в коляску.
– Куда тебе за руль. За версту перегаром несет…
Глеб взобрался на заднее сиденье.
Расступились люди, стоявшие возле исполкома, лейтенант медленно выехал на главную улицу и там уже прибавил газу. Ледяной воздух щипал за щеки, лез за ворот, в рукава тулупа, вышибал из глаз слезы. Глеб чувствовал, как от холода коченеют губы, скулы. Правда, головная боль стала медленно отступать.
Если бы Глеба спросили, за сколько они домчали до места, он не смог бы ответить. Показалось – в считаные минуты. Когда мотоцикл подъехал к озеру, Глеб удивился количеству машин и людей, сгрудившихся на берегу. Но что поразило больше всего – вертолет на небольшой полянке, по краям которой догорало три костра.
Они слезли с мотоцикла, Глеб отметил про себя: машина скорой помощи, небольшой старенький автобус, рафик с надписью «Милиция», милицейский уазик и черная «Волга».
«Когда они все успели?» – подумал он, замедляя шаг по мере приближения к чернеющей во льду рваной дыре, через которую уже было положено несколько толстых досок.
Человек шесть-семь стояли ближе всего к полынье, четверо из них – с погонами.
– Участковый инспектор лейтенант Зубарев! – откозырял привезший Глеба и Надежду Егоровну милиционер плотному мужчине в папахе.
Тот кивнул и… шагнул к Ярцеву. Глеб даже не успел удивиться, как генерал Копылов – а это был он – положил ему руку на запястье, сжал и скорбно произнес:
– Глеб… как же так?…
Голос генерала дрогнул.
– Дайте побольше света! – скомандовал высокий мужчина в каракулевой шапке-пирожке. – Паша, подгони машину, – попросил он кого-то.
Тут только Глеб обратил внимание, что фары почти всех автомобилей направлены на полынью. Этот самый Паша бросился к «Волге», включил фары, завел двигатель и направил свет на дыру во льду.
Вдруг из воды показалась голова, обтянутая сверкающим капюшоном, с маской для ныряния. Глеб понял, что это аквалангист. Тот помахал рукой и снова исчез. Люди двинулись ближе к полынье. Скоро из нее показались уже два аквалангиста. Молниями засверкала вспышка фотоблица.
У Глеба перехватило дыхание. Аквалангисты вытащили на доски его отца.
Слипшиеся мокрые волосы закрывали лицо Семена Матвеевича. На голове обнажилась круглая, неестественно белая плешь, которую он так тщательно маскировал при жизни.
Ноги у Глеба стали ватными, лоб покрылся испариной.
«Что это у него в руках?» – удивился он и, приглядевшись получше, увидел ружье – любимый отцовский «Джеймс Пэрдэй».
Семен Матвеевич намертво вцепился обеими руками в ствол.
У Глеба все поплыло перед глазами. Чьи-то руки поддержали его, повели прочь. Как сквозь вату, слышал он отдельные фразы:
– Ремень зацепился за ручку дверцы уазика…
– Какую ручку?
– Изнутри…
И женский голос:
– Осторожно! Несите сюда, на брезент!
Глеба усадили в салоне скорой помощи. Что-то едкое, острое ударило в нос. Нашатырь…
– Дыши, парень, дыши, – сказал ему немолодой мужчина в белом халате. – Лучше станет.
Он не выходил из машины, когда приехал огромный кран, не видел, как при помощи его тащили из озера отцовский уазик, который появился из воды вверх колесами: как обнаружили машину на дне, так и зацепили тросами. Когда автомобиль коснулся берега, его перекосило от удара. Одна из задних дверц открылась, и на снег вывалилась туша лося.
Снова замелькала фотовспышка…
– …Пришел в себя? – заботливо спросил Игнат Прохорович.
Глеб слабо кивнул и вылез из скорой. Генерал тут же усадил его в «Волгу», где уже был на заднем сиденье один человек, и сам пристроился рядом. Машина тронулась. Возле водителя восседал высокий мужчина в каракулевой шапке. Он кинул на Глеба быстрый взгляд, но ничего не сказал.
– Где Николай Николаевич? – спросил вдруг Копылов.
– В батином доме, – ответил Глеб, удивляясь, откуда генералу известно про Вербицкого.
По дороге в машине ни слова не было сказано о происшествии. Речь зашла о том, что в этом году большие снега и по весне непременно случится паводок, который может натворить много неприятностей, и что в районе уже создана паводковая комиссия.
«Волга» подъехала к исполкому, следом за ней – милицейский уазик и мотоцикл участкового инспектора. Когда они зашли в здание, первым, кого увидел Глеб, был отцовский шофер Рудик, сидевший на стуле в коридоре. При виде людей в милицейской форме он поднялся, теребя в руках шапку.
Высокий мужчина в каракулевой шапке был прокурор района Кулик, а человек, сидевший рядом с Ярцевым в «Волге», – следователь прокуратуры района Голованов. На месте происшествия присутствовал также начальник Ольховского РОВДа Жихарев. Решено было провести допрос всех, кто мог сообщить что-либо о трагедии на озере. Вот почему и был вызван шофер погибшего директора. Вербицкого тоже пригласили в исполком, все три комнаты которого заняли работники милиции и райпрокуратуры. Вика осталась дома, так как все еще была в шоке и не могла говорить.
С Глебом беседовал Жихарев. Вербицкого допрашивали следователь Голованов и прокурор Кулик. На допросе присутствовал генерал Копылов. Расположились в комнате председателя. Игнат Прохорович сидел в шинели: озяб на озере. Николай Николаевич выглядел ужасно: отекшее лицо, набрякшие мешки под глазами, руки ходили ходуном. Генерал чувствовал себя неловко. Вспоминал те времена, когда он, еще полковник, заместитель начальника областного управления внутренних дел, заходил в необъятный кабинет председателя облисполкома с докладом. Иной раз приходилось выслушивать и резкий выговор: Вербицкий бывал несдержан и мог так отчитать – только перья летели. Ни Кулика, ни Голованова в их краях тогда еще не было.
И вот теперь Николай Николаевич сидел перед ними совершенно растерянный, подавленный, жалкий и старался ни на кого не смотреть.
Заполнив анкетные данные, следователь приступил к существу дела.
– Расскажите, что произошло на Верхнем озере? – задал он первый вопрос.
Вербицкий поежился, откашлялся:
– Даже не знаю, с чего начать…
– Давайте с того, как вы приехали в совхоз «Зеленые дали». Когда, кстати? – Голованов был подчеркнуто вежлив. Наверное, все-таки действовало положение допрашиваемого.
– Вчера утром, – глухо ответил Вербицкий.
– По делам службы?
– В Средневолжске я в командировке. А здесь, собственно, не совсем…
Он говорил медленно, словно цедил каждое слово.
«Тщательно взвешивает», – подумал генерал Копылов.
– Извините, если можно, поточнее, – настаивал Голованов. – Посещение Ольховского района предусматривалось вашей командировкой?
– В праздники человек волен распоряжаться своим временем, – не смог сдержать своего раздражения Николай Николаевич.
– Вчера был рабочий день, – заметил следователь. – Ну хорошо, – смилостивился он, видя, что этот вопрос для допрашиваемого весьма щекотлив. – Чем вы занимались тридцать первого декабря?
Путаясь и сбиваясь, Вербицкий рассказал, что, мол, поохотились, немного отдохнули и затем поехали в совхозный поселок.
– Выпили? – спросил следователь.
Вербицкий промолчал.
– Ярцев употреблял спиртное? – несколько изменил постановку вопроса Голованов.
– Было, – кивнул Вербицкий и добавил: – А что в этом такого? Новый год…
– Что же, он пил в одиночку? – чуть усмехнулся следователь.
Отпираться было глупо: видок у Николая Николаевича был еще тот, сам за себя говорил.
– Я ведь не за рулем, – пожал плечами Вербицкий.
– И много приняли?
– Имеет ли это значение? – чуть ли не со стоном произнес Вербицкий.
– Имеет, Николай Николаевич, имеет, – сказал следователь. – Будь Ярцев трезвый, может, и не случилось бы несчастья. Вы ехали на двух машинах, не так ли? Кто в какой находился?
Николай Николаевич рассказал, стараясь быть предельно кратким. Разумеется, о гонках по льду и других подробностях он умолчал.
Особенно мучительно было Вербицкому рассказывать о самом происшествии. Он почти ничего не видел и не помнил. Радостные крики дочери и Глеба, песни, что он распевал под аккомпанемент Дика, пустая полынья… Смутные отрывки… И чтобы как-то выкрутиться, пояснил:
– Знаете, в машине я задремал. Весь день бродил по лесу с ружьем, устал. Ну, еще рюмочка коньяку. Словом, сморило.
– Да, насчет охоты, – словно вспомнив что-то, спросил Голованов. – Кто получил лицензию на отстрел лося, вы или Ярцев?
У Вербицкого похолодело внутри. Выручило его то, что в комнату заглянул начальник РОВДа.
– Извините, товарищи, – сказал он. – Приехала судмедэксперт, и если есть вопросы…
– Да, да! – ответил молчавший до сих пор райпрокурор. – Есть.
– И у меня, – поднялся следователь.
Они прервали допрос и вышли, сказав, что минут на десять.
Генерал снял шинель: согрелся. Прошелся по кабинету.
– Слушай, Игнат Прохорович, – провожая его глазами, хмуро произнес Вербицкий, – видишь, что этот парень делает?
Копылов остановился возле него.
– Обыкновенное дело – выясняет, – ответил генерал со вздохом.
– Он же меня под монастырь подводит! – воздев руки вверх, трагически сказал Вербицкий. – Неужели не понимаешь, куда он клонит? Вопросики-то какие, а?! Он понавешает на меня такого…
– Но ведь было, да? – снова вздохнул Копылов и сам же ответил: – Было. Ты не скажешь, так этот шофер Матвеича… – Копылов не замечал, что обращается к Вербицкому на «ты», а прежде они всегда были на «вы». Наверное, потому, что так начал сам Вербицкий.
– Шофер не видел, как мы… – поспешно произнес Николай Николаевич и замолчал.
– Глеб даст показания. И потом – вскрытие. Анализы. Тут уж ничего не поделаешь, пьянка налицо.
– Но неужели нельзя избавить меня от всего этого? Ты же генерал! Хозяин области! – В голосе Вербицкого явно звучали просительные нотки. – Слышь, Игнат Прохорович, скажу тебе по секрету… Да, собственно, это уже никакой не секрет. Меня ведь почти утвердили… заместителем министра. Сам понимаешь – связи, возможности. А друзей я не забываю, – многозначительно посмотрел он на Копылова.
– Не те слова говоришь, – покачал головой генерал. – Не те. Времена, брат, переменились. Ой, круто переменились. Тебе, в Москве, это, наверное, еще лучше известно, чем мне.
– Ну что я такого натворил, что? И почему этот мальчишка-следователь позволяет… – начал кипятиться Николай Николаевич. – В конце концов, я могу сейчас снять трубку и прямо к первому секретарю обкома! Действительно!.. – накручивал он сам себя.
– Твое право, – пожал плечами генерал. – Смотри не сделай хуже. В декабре у нас в Средневолжске был зампред госкомитета. В Плесе остановился. Ну и крепко… – Копылов щелкнул себя по воротнику. – Тоже хватался за телефон. И где теперь этот залетный? На пенсию проводили. Без всякой благодарности за многолетний самоотверженный труд. Так что подумай.
Вербицкий сник, еще больше сгорбился.
– И скажи честно, – негромко спросил генерал, – лицензия на отстрел имелась?
Это была последняя капля.
– Какой черт лицензия! – простонал Вербицкий. – Дернула же меня нелегкая потащиться сюда! Поохотился, ничего не скажешь! Отдохнул, называется, душу отвел. Но кто мог подумать? Кто?! Как я мог, стреляный воробей?…
– Во-во… Эх, кабы знать, где упасть, да соломки бы припасть, – покачал головой Копылов.
– Игнат Прохорович, – взмолился Вербицкий. – Ну сделай что-нибудь!
– Дорогой Николай Николаевич, как? Прокуратуре я не указчик. Она сама осуществляет надзор за милицией. Подумай, ты же тертый калач, отлично видишь, что происходит в стране. Ведь крыть нечем! Да еще лось. Браконьерство!
Он не договорил: вернулись Кулик и Голованов.
Снова посыпались вопросы, и каждый для Вербицкого как нож в сердце.
Глеб не спал, а словно находился в обмороке. Утром он разлепил глаза разбитый, с тяжелой головой, с трудом соображая, где находится. На потолке – лепнина, тяжелая люстра. Напротив – во всю стену – полки с книгами.
Кабинет отца… Глеб лежал на диване в брюках, рубашке и носках, под шерстяным пледом. В сознании медленно всплывали картины, которые проходили перед глазами, словно прокрученная задом наперед кинолента. Стоп-кадром застыла самая страшная: мокрая голова бати на снегу с растрепанными волосами и белой-белой плешью.
Впервые Глеб столкнулся со смертью так близко, можно сказать, глаза в глаза.
С тех пор как он себя помнит, в прозрачные и звонкие, как хрусталь, детские годы, в пору юношества, для Глеба оставалось непреложным, что окружавшие его люди – отец, мать, брат Родион – будут всегда. Они даны ему вместе с этим миром, с воздухом, которым он дышит, с солнцем, которое всходит и заходит каждый день. Конечно, кто-то умирал, но то были посторонние, не из его вселенной… И вот она дала трещину, в которую было жутко заглянуть. Там таилось ничто, небытие. Как объяснить и понять их? Для чего это?
Древние говорили: мементо мори. Помни о смерти… Но зачем о ней помнить, если ум наш отказывается представить, что это такое?