– А знаете, барон, я не хотел бы быть вашим противником на дуэли! – пошутил Коккенмюллер, когда они вместе с Генрихом возвращались в штаб. – И знайте, сегодня вы нажили себе заклятого врага.
– А мне показалось, что мы расстались с Шульцем, как приятели, ведь я подарил ему почти весь проигрыш.
– Он не простит вам, что вы лишили его славы лучшего стрелка штаба, – пояснил Коккенмюллер, – а это единственное, чем он мог до сих пор гордиться.
Когда Гольдринг и Коккенмюллер вошли в свою комнату, дежурный доложил, что у оберста находятся сейчас генерал Даниель и оберст Лемберг.
– Лемберг? – вопросительно взглянул на Коккенмюллера Генрих и наморщил брови, словно что-то вспоминая.
– Ему поручено руководить операцией «Зеленая прогулка», – пояснил гауптман.
Они сели к своим столам и склонились над бумагами. Минут через пять через приемную оберста, даже не взглянув в сторону офицеров, прошел генерал Даниель, а за ним покрытый пылью и усталый оберст Лемберг.
Сквозь полуоткрытую дверь было видно, как Бертгольд ходил взад и вперед по кабинету. Это свидетельствовало о плохом настроении оберста. Но Генрих, которого очень заинтересовало сообщение Коккенмюллера о возложенной на Лемберга миссии, все же отважился постучать к шефу.
– А, это ты! – хмурое лицо Бертгольда прояснилось. – Что ж, поздравляю с успехом, ты отличный стрелок!
– Именно по этому поводу я и пришел к вам, герр оберст! Не кажется ли вам, что целесообразнее было бы показать свое умение владеть оружием не в подобном состязании, а на «Зеленой прогулке», где мишенями будут настоящие враги, а не пустые бутылки из-под коньяка.
Подобие улыбки промелькнуло на лице Бертгольда.
– «Зеленая прогулка» уже осуществлена.
– Уже? Когда же? – и удивление, и разочарование слышались в голосе Генриха.
– Начали сегодня на рассвете, ровно в шесть, а кончили в двенадцать.
Мрачный взгляд Генриха, очевидно, искренне потешал Бертгольда.
– Нет, ты чудак, настоящий чудак, ну, скажи мне откровенно – почему тебе так захотелось принять участие в этой операции?
– Разрешите мне ответить вам не как начальнику, а как моему второму отцу, от которого я не хочу иметь тайн?
– Надеюсь, что именно так ты всегда разговариваешь со мной.
Генрих колебался, словно ему неловко было поверять свои самые сокровенные мысли.
– Вы так много сделали для меня, – начал он неуверенно, – благодаря вам я так быстро получил офицерское звание, вы определили меня на интересную работу, но…
– Ну откровенность так откровенность! Почему ты не договариваешь?
– Я завидую многим офицерам штаба, у них есть боевые заслуги, очевидно, они принимали участие в важных операциях, о чем красноречиво говорят награды на их мундирах…
Безудержный хохот Бертгольда не дал Генриху закончить фразу
– Это все!.. Как же ты наивен! Уверяю тебя, большая половина этих орденов выдана штабным офицерам только для того, чтобы фронтовики верили, что и штабисты имеют заслуги перед фатерландом, хотя часто, даже чересчур часто, эти заслуги не больше заслуг архивариуса какого-нибудь провинциального магистрата. И для этого совершенно не надо подставлять голову под партизанские пули. Для этого найдутся люди с менее благородной кровью, чем твоя. И благодари меня, что я не пустил тебя на эту операцию.
– Почему?
– А потому, что мы потеряли только убитыми двести девятнадцать солдат и шестнадцать офицеров, половина полицаев уничтожена…
– Выходит…
– Выходит, что «Зеленая прогулка» для многих превратилась в последнюю прогулку. Когда наши части, закрыв все выходы, приблизились к лагерю, выяснилось, что он абсолютно пуст. Лагерь и подступы к нему были хорошо заминированы. Прибавь к этому, что партизаны наскочили на нас с тыла и, причинив нам значительный урон, молниеносно исчезли. Операция позорно провалилась. Единственное последствие – свыше двухсот новых крестов на кладбище вблизи этого населенного пункта.
– Выходит, оберст Лемберг…
– Черт возьми этого Лемберга, я не хочу себе портить настроение из-за его неудач. Пусть сам оправдывается перед высшим командованием. Как ты думаешь, лейтенант, не стоит ли нам немного рассеяться и хоть на вечерок укатить в ближайший город?
– С большой радостью.
– Знаю, что с радостью. Молодость не любит глухих углов, разнообразие обстановки ей необходимо, как воздух. Так, может быть, сегодня и двинемся?
– Лучше завтра, сегодня я приглашен к майору Шульцу.
Оберст поморщился.
– Вы недовольны?
– Обеспокоен. Майор Шульц не простит тебе сегодняшнего позора. Выпив, он может оскорбить тебя, а ты со своим горячим характером…
– Я буду холоден как лед и сдержан, как вы, герр оберст.
– И все-таки я не очень спокоен.
– Почему? Ведь я обещаю вам…
– Ты еще так молод! Не будь войны…
– Я, возможно, не имел бы счастья называться вашим сыном…
– Это верно. Ну, иди, но помни, что с майором надо быть настороже. Если рано вернешься – загляни ко мне.
– Слушаю, герр оберст!
В назначенное время, затянутый в новый парадный мундир, Генрих стучал кончиком стека в дверь квартиры майора Шульца. Дверь открыл сам майор.
– Прошу, прошу, уважаемый барон Гольдринг! – майор старался держаться приветливо, но на его лице скорее была лесть, чем приязнь.
Генрих быстрым взглядом окинул комнату Шульца и едва удержался от улыбки, вспомнив рассказ Кубиса о том, как денщик Шульца, стараясь создать уют в комнате своего офицера, притащил откуда-то два кожаных кресла, а майор тотчас же срезал с них кожу и спрятал ее в свой большой, похожий на сундук чемодан.
А сделать комнату уютной не мешало бы, уж чересчур в ней голо и неприветливо. Узкая кровать, накрытая грубым солдатским одеялом, стол, четыре стула. Да еще этот злополучный чемодан, действительно – настоящий сундук, даже железом обит. Интересно заглянуть в него. Наверно, там лежит и офицерское одеяло, аккуратно уложенное на самое дно. И как это Шульц оставил на стене фотоаппарат, наверно, вытащил его перед самым приходом гостя, чтобы похвастаться. Майор ждал еще кого-то. На столе стояли две бутылки коньяка и четыре рюмки.
– Будет еще кто-то? – кивком головы Генрих указал на стол.
– Я заставил Коккенмюллера вернуть мне проигрыш, пришлось пригласить и его. Но десять минут назад он известил меня запиской, что оберст куда-то посылает его. Кубис, который тоже должен был прибыть, занят. Итак, нам придется посидеть вдвоем. Вы не возражаете?
– Буду рад провести вечер в вашей компании.
Впрочем, приятного этот вечер обещал мало. И хозяин, и гость явно подыскивали темы для разговора, а круг их был очень ограничен. Интересы Шульца не распространялись дальше событий штабной жизни. И только когда разговор коснулся оберста Бертгольда, майор чуть оживился. Расхваливая большой служебный опыт оберста, его личные качества, Шульц с горечью заметил, что последнее время Бертгольд стал холодно и даже нехорошо относиться к нему.
– И чем же вы это объясняете? – спросил Генрих, внимательно глядя Шульцу в глаза.
Майор отвел взгляд, но пересилил себя и тоже взглянул прямо в глаза Генриху.
– Признаться, я объясняю это некоторым влиянием с вашей стороны.
– Но, согласитесь, майор, у меня нет ни малейшего повода враждебно относиться к вам и как-то влиять на оберста.
– Возможно, какие-либо сплетни или мои слова, переданные в искаженном виде, – начал было Шульц.
– Ведь мы с вами офицеры, а не кухарки, чтобы прислушиваться к сплетням. Что касается меня, то должен предупредить, оскорбления, задевающего мою честь, я не прощу никогда и никому. Но обращать внимание на сплетни… Это ниже моего достоинства.
– Тогда выпьем за то, чтобы между нами никогда не возникало никаких недоразумений. Барон, а вы ведь только пригубливаете!
– Я никогда не пью больше одной-двух рюмок. А поскольку это вторая – разрешите мне продлить удовольствие.
– Похвально для молодого человека. А вот нам, старикам, приходится себя подстегивать, подхлестывать, чтобы справиться с той огромной работой, которая легла на плечи.
– Но, я вижу, у вас есть время для отдыха, господин майор, – Генрих указал глазами на фотоаппарат, висевший над кроватью.
– Фотографией я увлекаюсь с детства, а теперь представилась такая возможность пополнить свой альбом. Столько городов, по которым проходил, столько событий, в которых принимал участие! Развернешь в старости – увидишь не только весь свой путь, а и каждый шаг на этом пути.
Майор много выпил, его всегда мутные глаза теперь блестели, длинное желтое лицо порозовело.
– Интересно было бы взглянуть на ваш альбом, если, конечно, он не чересчур интимного характера. – Генрих лукаво прищурился.
– Что вы, что вы! – всполошился Шульц. – Я человек семейный. Все абсолютно пристойно.
Майор Шульц склонился над чемоданом, поколдовал у замка и через минуту положил перед Генрихом огромный альбом.
Альбом действительно был богатый. Фотографии, сделанные в Бельгии, Норвегии, Чехословакии, Франции, Польше. Можно было проследить весь путь, пройденный частью, в которой раньше служил майор Шульц. А вот большой раздел «Россия». Генрих начал листать странички медленнее. Разрушенные города и села. Голодные, изможденные люди за колючей проволокой. Виселица, и на ней человек. Еще виселица – петля висит над головой какого-то юноши, почти мальчика. Все эти фото служат лишь фоном. На первом плане офицеры, часто сам Шульц. Верно, кто-то помогал ему снимать. А вот один Шульц, во весь рост. Важное надутое лицо, самодовольная улыбка, одна нога стоит на теле убитого. Видно, как поблескивают против солнца хорошо начищенные сапоги.
– Красноречивый снимок, – бросил Генрих, внимательно вглядываясь в фото.
– Я бы сказал – символический, – поправил его майор.
– Его надо беречь как документ.
– Как документ великой эпохи! – с пафосом добавил майор.
Генрих листал альбом, не поднимая глаз, словно боясь, что они выдадут его.
– А вот мой последний снимок, – майор задержал его руку, указывая на обозначенную в уголке фотографии дату.
На снимке генерал-майор Даниель в своем служебном кабинете. Он стоит у письменного стола, держа в руках какую-то бумагу. Фоном служит стена, завешенная огромной картой. Линии на карте нечеткие, но жирно обозначенные стрелы хорошо видно. Генриху не трудно догадаться, что на карте обозначен план операции «Железный кулак».
– Чудесная работа, майор. Вы можете конкурировать с лучшими профессионалами-фотографами. Честное слово, я был бы рад получить от вас фотографию на память о сегодняшнем дне.
Довольная улыбка засияла на лице Шульца.
– Выбирайте любую, которая есть в двух экземплярах.
– Тогда я выберу ваш последний снимок, мне приятно было бы иметь фотографию генерала Даниеля у себя на столе.
– О, пожалуйста! Таких снимков у меня два. Один я собирался презентовать генералу, но теперь, после этой неудачи с «Зеленой прогулкой»…
Майор вытащил из альбома фото и протянул Генриху.
– Нет, так не принимаю, – отстранил его руку Гольдринг. – Подарок надо надписать.
– Если дело за этим…
Шульц взял ручку и размашисто написал на обороте: «Лейтенанту фон Гольдрингу от майора Шульца».
– Благодарю, очень благодарю, – Генрих спрятал фотографию за борт мундира и вздохнул. – Да, я согласен с вами, генералу Даниелю сегодня не до подарков, вторая операция подряд проваливается.
– Вы считаете первой – «Железный кулак»?
– Да, а теперь «Зеленая прогулка»…
– А чем, по-вашему, это объясняется, герр лейтенант? – внимательно вглядываясь в лицо Генриха, спросил Шульц.
Взгляды их скрестились.
– Я разведчик с детства, и хоть я младше всех офицеров разведки корпуса, но никто не разуверит меня в том, что в штабе действует отлично замаскированный шпион.
Шульц откинулся на спинку стула, ноздри его большого носа чуть вздрагивали, словно чуяли добычу, а глаза сощурились в узенькие щелочки.
– Вы думаете? – хриплым голосом переспросил он Генриха.
– Уверен. Даже более – твердо убежден. Но ведь мы, майор, собирались сегодня развлечься, а завели разговор о таком больном и таком неприятном для нас, двух штабных офицеров, вопросе.
– Верно, – согласился Шульц. – Давайте, в самом деле, поговорим о чем-либо ином.
– Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму негативов? – с любопытством спросил Генрих.
– Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой лишний груз. Но почему это вас заинтересовало?
– Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую фотографию. Вот и пригодились бы негативы.
– До сих пор не было в этом потребности, – пожал плечами майор.
– Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что тогда? Придется вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется копии.
Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога.
– Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями?
Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно и враждебно.
– Ведь не все же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор.
– Я вас не понимаю! Объясните, что все это значит? – голос майора срывался от возмущения. – К вашему сведению, барон, я не потерплю оскорбления. А ваши намеки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант, что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе.
– Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорбленным. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман?
У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти черными.
– Что? Что вы сказали? – наконец выдавил он.
– Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, ее негатив?
– Мерзавец! – Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с нее ремень с кобурой пистолета.
– Спокойно! Вспомните, майор, – не повышая тона, предупредил Гольдринг, – я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моем вальтере. Успокойтесь! Тем более что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию.
Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошел к столу.
– Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю, – все еще вздрагивая от гнева, воскликнул майор.
– Благородный гнев. Вы чудесный актер, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления.
– Чего вы от меня хотите? – прошипел Шульц.
– Я хотел спросить вас, – спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, – приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мертвого заставят говорить.
– Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?
– Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии?
– Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чем упрекнуть, – немного спокойнее проговорил Шульц.
– Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам.
– Так в чем же вы меня обвиняете? – снова вскипел майор.
– Упаси боже, майор, я вас ни в чем не обвиняю, и вы с самого начала неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня…
Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло.