– Откуда ты знаешь, чего достоин человек? Что ты вообще знаешь о человеке? Что ты сделаешь с теми, кто не хочет покоя и счастья, а хочет крови и мяса? Рабов? Власти?
– Будем пробовать, – кротко отозвался Пандем. – Видишь ли, Ким, в моих ведь силах прямо сейчас, не поднимаясь со стула, устроить всем-всем, младенцам и старикам, цивилизованным и диким – полное удовольствие от каждой прожитой минуты. Они будут ощущать себя счастливыми изо дня в день. Они будут подниматься с улыбкой и с улыбкой засыпать…
Ким обернулся от окна:
– Ты сказал, что ты не кукловод…
– Ты мне не доверяешь, – Пандем улыбнулся. – Боишься. Ждешь подвоха… Почему так нельзя?
– Потому что это модификация. Запрограммированная личность перестает быть человеком.
– Тогда я верну тебе твой вопрос: что ты вообще знаешь о человеке? Почему несчастное бездумное существо, живущее от драки к совокуплению, более человек, нежели другое такое же, но счастливое и не опасное для окружающих?
Ким молчал. Небо светлело.
– Ладно, – Пандем вздохнул. – Ты меня прости… Я ведь в какой-то степени – ты. Я знаю, как тебе противна эта идея – модификация личности. Отвратительна… Но вот, скажем, отобрать у человека его фобию, его навязчивую идею – преступно?
Ким напрягся.
– Я не об Арине, – быстро сказал его гость.
Знает.
Через двор по диагональной дорожке брел дворник, мерно взмахивая невидимой в полумраке метлой.
– Психические заболевания, – тихо продолжал Пандем. – Патологии и пограничные состояния. Можно модифицировать? Не отвечай… Ты спросишь, где граница между патологией и нормой. Ты спросишь, как далеко можно зайти, однажды взявшись за воображаемый скальпель. Если корректировать поступок не убеждением и уж, конечно, не наказанием, а вмешиваться на уровне мотивации… Погоди! Ты спросишь, с какой радости я вообще берусь что-либо корректировать. Я отвечу: с той же самой, с которой ты берешься лечить больного. Вот я вылечил твоих пациентов успешнее, чем это выходило у тебя. Что, я не нарушил при этом правила, к которым ты привык? Что, мир, где люди не убивают и не унижают, слишком хорош для тебя? Что естественно, то неприкосновенно?
«Хорошо бы все-таки проснуться», – сумрачно подумал Ким.
– Не отвечай мне, – тихо сказал Пандем. – Я сейчас оставлю тебя в покое, ты просто перевари еще и это… И не беспокойся об Арине. Ей больше не угрожают никакие депрессии.
Он легко поднялся с табуретки. Ким увидел, что на ногах у него растоптанные тапочки, те самые, которые предлагались родственникам, зашедшим в гости.
Выйдя вслед за гостем в прихожую, Ким на всякий случай встал в дверях комнаты, где спала жена. Мальчик, кажется, не обратил на это внимания – стоя на одной ноге и упершись тощим задом в дерматин входной двери, он завязывал шнурки на кроссовке. Шнурки были длинные, толстые и не очень чистые.
– Только, – сказал мальчик, выпрямляясь, – только, когда окончательно поверишь в мое существование… не ищи способов меня уничтожить. Потратишь время… Это первейший рефлекс – убрать неведомое, взорвать чужое, прихлопнуть непознаваемое. Но тебе же будет тошно от таких мыслей. Ты врач, а не убийца… А кроме того, я сказал тебе честно и совершенно искренне: если бы я выбрал путь модификации – все были бы уже счастливы, окончательно и давным-давно. И Арина, и ты… До свидания.
И он ушел, деликатно придержав пальцем язычок замка – чтобы щелчком не разбудить Арину.
Ким остался стоять в прихожей.
Глава 4
– Привет, brother, – сказал веселый голос в трубке. – У меня день рождения, я принимаю поздравления… Итак?
– Погоди, – сказал Ким, пытаясь разлепить веки (на часах было восемь утра, заснуть удалось только час назад). – Погоди… Какой сегодня день?
– Рабочий, – радостно уверил голос. – Скажешь, только что собирался мне позвонить?
– Я спал, – признался Ким. И прислушался к шуму воды в ванной: Арина уже поднялась.
– С чего бы это? – удивился голос. – Ах, ты же в отпуске, а я думала, ты, как всегда, забыл о нашем с Леркой дне рождения…
– Когда это я забывал о вашем дне рождения?!
– Чем орать, лучше поздравь меня ласково. И Лерке позвони прямо сейчас, а то она на работу уйдет.
– С днем рождения, Александра, – сказал Ким, потирая свободный от трубки висок. – Расти большая и красивая.
– Во-от, – голос в трубке был доволен. – Прости, brother, я честно не подумала, что ты еще дрыхнешь. Завтра в шесть у нас party, приходите с Аринкой к маме с папой, будем пить и безобразничать. Завтра в шесть, как понял, прием?
…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись из роддома:
– Ты знаешь… Не братик и не сестричка.
– А кто?! – поразился семилетний Ким.
Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти не пьющий, в тот день опустошил объемистую бутылку коньяка):
– Две… две сестрички. Вот это номер!..
* * *
Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал ее первый утренний взгляд – оказалось, что ей лучше. Еще некоторое время он боялся ошибиться – но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…
– Пандем.
Темный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.
На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.
– Уйди, – одними губами попросил Ким.
Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел свое отражение – искаженное, будто в кривом зеркале.
Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:
– Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти в универмаг и купить девочкам подарки.
– Я сам, – быстро возразил Ким. – Никаких универмагов, лучше пройдись пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.
– Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, – помедлив, сказала Арина.
– Да? – спросил Ким так удивленно, как мог.
– Крышку завинчивай, – Арина взяла с книжной полки незакрытую аптечную бутылочку. – Они же испаряются и воняют.
– Ага, – сказал Ким и отвел глаза.
* * *
«Только время, – думал он, следуя от витрины к витрине, от отдела к отделу, от стойки к стойке. – Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню себя твердо; существуют две только вероятности, только две, все прочие – производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я серьезно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за кого себя выдает. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня вербуют куда-то… еще большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и выдержка, черт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизеров, инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку – что останется? Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день – значит, весь мир бредил…»
В универмаге было людно. Ким бродил, как в джунглях, то и дело возвращаясь по собственным следам. Натыкался на людей, извинялся, когда натыкались на него; все, что годилось в подарок сестрам, было неподъемно по деньгам, а все доступное в подарок не годилось.
– Извините, – сказал он в очередной раз, споткнувшись о чью-то ногу.
И поднял глаза.
Прохоров Виктор Антонович, учитель химии и биологии, еще месяц назад смертник, а теперь круглощекий и деловитый, стоял у прилавка канцтоваров, и рядом с ним имелась маленькая девочка в красном пальтишке.
Ким отпрянул.
Глаза Прохорова изменились – он узнал Кима.
– Здра-авствуйте, – сказал чуть нараспев. – Рад ви-идеть…
– Деда, – сказала девочка и нетерпеливо дернула Прохорова за рукав. – Я выберу синенький и вон тот желтый.
Ким стоял, не зная, что сказать.
…Специалисты, отлично знающие свое дело. Для них пациенты были номинальными людьми, телами, механизмами, записями в истории болезни, собранием анализов и диаграмм. Соотношение смертей и ремиссий зависело от везения да от профессионализма. «К этому нельзя привыкнуть», – когда-то говорил молодой еще, начинающий Ким, и его коллега, хирург – золотые руки, щурил холодные внимательные глаза: «Можно. Надо».
– Я тоже рад вас видеть, – сказал Ким. – Я тоже… Извините.
И поспешил прочь. Малодушно сбежал.
«Пандем…»
«Да, Ким», – голос внутри головы.
«Ах, черт… Будь ты неладен…»
«Поверни налево в стеклянную дверь, там бутик, примерочная за желтой занавеской, возьми любой свитер, спрячься в примерочной, поговорим…»
Тяжелая ткань закрылась, отрезая кабинку от пустынного отдела дорогой одежды. В высоком зеркале Ким увидел свое незнакомое лицо – бледное, с очень тонкими белыми губами; опустился на кожаный табурет, положил на колени синий, как небо, свитер – на три размера меньше, чем мог бы на себя натянуть.
…Мог ли он знать, что за дверью налево – этот самый бутик? Теоретически – да… Знал, да забыл…
«Ты нервничаешь. Ты начинаешь в меня верить. Твое представление о мире плывет».
Голос Пандема звучал внутри головы. Ким снова посмотрел на себя в зеркало, засмеялся – тихо, чтобы не смущать продавщиц. Боже мой, и это мужчина, хирург…
«Это нормальная человеческая реакция, Ким. Под слоем твоего страха и неверия имеется радость, естественное чувство при мысли о том, что кто-то должен был умереть – но живет».
«Пандем…»
«Хочешь, помогу тебе выбрать подарки сестрам?»
– Ты?! – спросил Ким слишком громко. Продавщица, шуршавшая полиэтиленом неподалеку от примерочной, подозрительно притихла.
«Ну конечно, я. Чему удивляться?»
* * *
Сестра Кима Александра вышла замуж в шестнадцать лет и школу заканчивала экстерном; по пятницам (и иногда по вторникам) замужняя Сашка ходила в школу вместо сестры Леры – в пятницу были сдвоенные уроки обожаемой Сашкиной литературы, а на вторник выпадала обычно сдача физкультурных нормативов. Ким знал, что «литераторша» прекрасно различала близнецов, зато «физкультурник» – нет.
Сашкин муж был старше ее на год и после школы поступил в военное училище. Характер у него был чудовищный – в первые месяцы после Сашкиного замужества Киму неоднократно случалось драться с будущим офицером, разрывать с ним отношения навсегда и снова, стиснув зубы, мириться. Алекс (а имена у юных супругов были одинаковые) будто поставил себе целью делать все наоборот и вопреки; отец его, преуспевающий адвокат, мостил сыну мягкую дорогу на юридический – тот с наслаждением ослушался и пошел в казарму. Родители Кима переживали за дочь, родители Алекса приходили извиняться за сына, сама Александра готова была защищать мужа зубами и когтями (у Кима навсегда остался маленький шрам на мизинце – сестра в пылу полемики укусила). Так миновал нервный год; на втором курсе училища Алекс очень неудачно сломал ногу, был комиссован и до сих пор слегка прихрамывал.
Со временем его характер немного выправился: оставаясь упрямым, самоуверенным и желчным, Сашкин муж тем не менее обтесался и повзрослел. Их с Кимом отношения, прежде не особенно теплые, теперь сделались если не родственными, то по крайней мере товарищескими.
– О-о! Sister-in-law! O-o! My dear brother! Привет, красавцы! Ма-ама, они явились уже! Ариночка, я бы сказала, что ты прекрасно выглядишь, но боюсь, ты сочтешь это пошлым комплиментом, поэтому я промолчу, несмотря на то что ты выглядишь потрясающе… Жрать у нас особенно нечего, вы же не есть сюда пришли, а поздравлять именинниц и веселиться… Арина, есть безалкогольное шампанское. Алекс, забери со стола эту селедку, весь дом провонял, как затонувший сейнер… Нет, Ким, подарки спрячь пока, подарки – за столом… Шурка, не вертись под ногами. Папа, забери Шурку, ну я прошу, дай ему какую-нибудь железяку раскрутить… Например, приемник старый…
На втором курсе журфака Александра родила сына – без отрыва от учебы. Младенца назвали недолго думая Александром; побывавший в рюкзаке-«кенгурушнике» на многих зачетах и даже лекциях, Шурка получился какой-то ненормально умный – уже в пять лет его отдали в школу для особо одаренных детей, и он блистал там, решая уравнения. Правда, с виду в Сашкином сыне никак нельзя было заподозрить «головастика» – здоровенный и краснощекий, он уродился характером в мать, а значит, был шумный, не очень аккуратный и чрезвычайно шкодный.
– Привет, дядь Ким! Привет, теть Арина! Этот – младенец – еще не родился? А вы мне – это – его покажете, когда он?..
– Ну конечно, тебе – первому… Держи, – Арина сунула Шурке в руки керамический домик-подсвечник.
– Спаси-ибо! Какой ка-айф!
У Шурки была одна очень милая черта – он искренне радовался любому подарку вне зависимости от его цены и ценности.
– Поздравьте Лерку, – строго сказала Александра. – Она на кухне.
Ким взял второй букет цветов и по узкому, памятному с детства коридору прошел на кухню. От плиты обернулась точная копия Александры – такая же черноволосая, с высокими скулами, с насмешливыми черными глазами женщина двадцати четырех – нет, уже двадцати пяти – лет от роду.
Валерия жила с родителями. Ни мужа, ни детей у нее не было.
* * *
«Пандем?»
«Да?»
Сашка обожала шумные праздники. Семейство сидело за большим столом – Александра с мужем и сыном, Лерка, Ким, Арина, родители и четыре Сашкиных подруги с двумя мужьями. Комната, не рассчитанная на такое количество народа, казалась раздувшейся, как переполненный чемодан.
«Пандем?»
«Не шевели губами. Зачем?»
Ким плотнее сжал губы и наклонился над тарелкой. Ему казалось, что он делает что-то запретное. Что в беззаботное общество родичей он принес мину, или опасную болезнь, или плохую новость.
Александра и Лерка восседали во главе стола плечом к плечу; Александра с детства любила играть в «одинаковцев» и, будучи уже взрослой, нет-нет да и покупала вещи в двух экземплярах – себе и сестре. Лера, одинаковой одежды никогда не любившая, в честь дня рождения уступила Александре и надела белый свитер-близнец; сидя за столом, сестры казались отражением друг друга, и только Шурка, к этому моменту поселившийся в уютном домике-под-скатертью, мог свидетельствовать, что под столом на тете надета юбка, а на маме – черные брюки-клеш.
– …Разрешите сказать тост! – папа, Андрей Георгиевич, поднялся. В свои шестьдесят с лишним он был импозантен, подтянут и моложав. – Я хочу поднять этот бокал – в первый, заметьте, раз! – за наших славных девочек, которые…
Гости выпили и загалдели. Ким потянулся за полиэтиленовым пакетом, заранее «заряженным» на спинке стула. Александре полагался альбом с репродукциями Моне; взглянув на подарок, его не склонная к восторгам сестра слегка разинула рот:
– Как? Ты… Ну ни фига себе! Как ты догадался? Я на него уже месяц… Ну, Кимка, спасибо! Ну ты выдал!
Расцеловавшись с Александрой – звякнула посуда на покачнувшемся столе, – Ким извлек из пакета обувную коробку. Гости притихли; Лера открыла крышку и вдруг покраснела – белый воротничок свитера подчеркнул ее смущение, делая румянец глубже и ярче.
– Ну ты даешь, – только и проговорила Лерка.
В коробке лежали тонкие аквамариновые босоножки на высоком каблуке.
…Это ничего не значит, думал Ким, глядя, как Лерка торопится в коридор – примерить обновку. Это не довод, думал он, когда обнаружилось, что босоножки сидят на сестре идеально. Я мог угадать их потаенные желания… Все-таки они мои сестры, я их неплохо знаю… Какие-нибудь случайные слова могли всплыть из подсознания… Подсознание могло само…
«Разумеется. Тем более такое замечательное подсознание, как твое».
Во внутреннем голосе звучала ирония. Ким едва удержался, чтобы не потрясти головой.