– Эту часть рассказа мы пропускаем, – говорил я небрежно, не отводя глаз, – пропускаем, как не имеющую отношения к делу…
Черно морщился, но молчал. Я не стал посвящать его в историю со сборщиком налогов, смолчал о тюремных вшах и о предложении, с которым обратилась ко мне Тиса по кличке Матрасница, но в остальном мой рассказ был довольно подробным, и, доведя его до конца, я испытал нечто вроде облегчения.
Черно Да Скоро сидел, навалившись подбородком на сплетенные пальцы. Глаза его сделались совсем узкими, будто прорези маски.
– Еще раз, подробно. Что он сказал?
Я вздохнул. Речь Судьи по-прежнему помнилась мне до последнего слова.
– «Дорожка твоя в тину, Ретано, – начал я с отвращением. – Ты уже в грязи по пояс – а там и в крови измараешься…» Ну, здесь небольшой пропуск, а затем…
– Никаких пропусков! – рявкнул Черно, и на бритом черепе прыгнули солнечные блики. – НИКАКИХ пропусков в тексте Приговора, неужели не ясно?!
Я заколебался. События повернулись совсем не так, как я рассчитывал – но, сказав «а», следует помнить и о прочих буквах алфавита. Явившись к лекарю с непристойной болезнью, поздно краснеть и утаивать симптомы.
– «Сборщик податей, – выговорил я через силу, – повесился на воротах, кто-то скажет – поделом, но смерть его на тебе, Ретано. Ты тот же разбойник – где лесной душегуб просто перерезает горло, ты плетешь удавку жестоких выдумок. Год тебе гулять. По истечении срока казнен будешь… Я сказал, ты слышал, Ретанаар Рекотарс. Это все».
Минуту в ярко освещенной комнате было тихо. Черно не смотрел на меня – глядел в сторону, шевеля губами, с сомнением морщась, будто решая в уме сложную арифметическую задачу.
– Так что? – не выдержал я наконец.
– Ничего, – отозвался Черно с неожиданной беспечностью. – Ты, понятно, хочешь, чтобы никакие Судьи над твоей душой не стояли, а?
У меня внезапно перехватило дыхание. Слишком легко прозвучали эти слова. Слишком непринужденно.
– Никто не вправе судить меня, – сказал я глухо. – Надо будет – сам за себя отвечу…
– Понимаю. – Черно кивнул. – Ты хочешь, чтобы я это сделал? Снял с тебя Приговор?
– А ты можешь? – не удержался я.
Он улыбнулся.
Лицо его, лишенное выражения, вдруг преобразилось. Окрасилось нескрываемым довольством, темные глаза вспыхнули, рот растянулся до ушей.
– Могу.
Некоторое время мы молчали. Черно смотрел на меня, как сытый кот на обомлевшую мышь: расслабленно, с удовольствием, с какой-то даже отеческой грустью.
– Я могу это сделать, Ретано… Считай, что тебе повезло. Но и мне повезло тоже – потому как даром, сам понимаешь, такие услуги никто не оказывает…
– Сколько? – спросил я механически. Сердце мое трепыхнулось от радости: так просто?!
Черно растянул рот еще шире – хоть это, казалось, было уже невозможно:
– Экий ты практичный… Нисколько. Отслужи.
Оскорбление – как черствый ломоть хлеба. Так просто его не проглотишь.
– Милостивый государь, – сказал я с отвращением, – заведите собаку, и пусть она вам служит. Или ваше последнее слово обращено к потомку Рекотарсов?!
– А что я такого сказал? – удивился Черно.
Я сдержался.
В комнате снова повисло молчание; солнечные пятна лежали на потолке как пришитые. Как будто здесь, в комнате с зеркалами, время не течет.
– Странные вы люди, – пробормотал Черно, обращаясь как бы к самому себе. – Собирать чужие налоги в личине фальшивого сборщика – это вот естественно для потомка Рекотарсов… А все прочее…
– Я заплачу, – сказал я зло. – Сколько скажешь, столько заплачу… «Все прочее» – не твое… дело.
Я хотел сказать «не твое собачье дело», но вовремя сдержался.
– Какие мы гордые, – пробормотал Черно Да Скоро, и, кажется, он был огорчен. Вся его бесстрастная физиономия как-то потемнела, и опустились кончики длинного рта. – Ладно… Знаешь, сколько это будет стоить?
– Я заплачу, – повторил я высокомерно, и тогда он назвал сумму.
Некоторое время я просто смотрел ему в глаза. С немым упреком; проще всего было предположить, что я ослышался.
– Сколько-сколько?!
Он повторил.
– Ясно, – сказал я шепотом. – Ничего ты не можешь. Цену набиваешь, паясничаешь, ты, колдун…
– Я сказал, а ты слышал, – пробормотал Черно знакомым до дрожи голосом Судьи. – Это все.
Я облизнул губы. На секунду мне поверилось, что Черно – это и есть Судья, только в другом обличье.
Он усмехнулся. Узкие глаза на мгновение вспыхнули – и тогда я понял, что нет, он не Судья, но он и не паясничает. Это я ошибся – передо мной вовсе не средней руки колдунишка. Чонотакс Оро знает себе цену и назначает плату за стоящий, по его мнению, товар.
Но и для меня товар ничего себе – жизнь…
– Совесть имей, – сказал я внезапно охрипшим голосом. – Я столько… у меня таких денег нет.
Он криво усмехнулся:
– Про первое мое предложение… помнишь?
– Нет, – сказал я холодно.
Чонотакс пожал плечами:
– Тогда замок продай. Какой-нибудь купец богатый, может быть, с родословной и купит…
– С родословной?!
– А мало ли дураков лезет в аристократы?
Я не нашелся что ответить. Солнце било в окно, отраженные лучи заставляли болезненно щуриться; я вдруг почувствовал, что мои глаза устали, саднят и слезятся.
– Погаси, – выдавил я, прикрывая лицо ладонью. – Хватит…
Солнце село в течение минуты. В зеркалах отразился умиротворенный золотистый закат, а я почти ослеп. Непросто после яркого света переключиться на полумрак; я видел только силуэт Черно. Маг – а он был-таки магом! – стоял у окна, спиной ко мне, и смотрел в сад.
– Ты точно можешь это сделать? – спросил я беспомощно.
Черный силуэт в квадрате окна пожал острым плечом:
– У Судьи свои сильные стороны, у меня – свои.
– Сбавишь цену?
Он обернулся. Теперь бритый череп отсвечивал мягко, матово, в теплых закатных тонах.
– Не сбавлю. Не хочешь служить – так ищи деньги… или думай. Головой.
Я промолчал.
– Думайте, Ретанаар Рекотарс, – официальным тоном повторил тот, кого звали Чонотакс Оро. – Думайте… все в ваших руках.
В окно влетела ворона, сделала круг под потолком и оттуда, с высоты, торжественно нагадила мне на колено.
* * *
Всю неделю, прошедшую после посещения Чонотакса Оро, мной владела неуместная взвинченная веселость. Я искренне хвалил себя за смекалку, позволившую отыскать выход из полной, казалось бы, безысходности; теперь передо мной была новая задача, непростая, но бесхитростная: раздобыть к сроку назначенную Чонотаксом сумму.
Всю неделю я пропивал последние деньги, гулял и веселился на всю округу, так что даже на самом распоследнем хуторе знали, что это «господин Ретано домой возвратимшись». Потом деньги кончились, наступило похмелье, я извлек на свет свой деревянный календарик и с ужасом увидел, что моя отмеренная жизнь сократилась еще на семь дней.
Идею о продаже замка я с ходу отмел, как циничную, – подобные бредни могли поселиться только в бритой голове корыстолюбивого Черно Да Скоро. Из других способов добычи денег мне на ум приходили почему-то кладоискательство, грабеж на большой дороге и шулерская игра в карты. Я прекрасно знал, что первое подчас бесполезно, второе – противно и опасно, а третье недостойно Рекотарса; мое радужное настроение улетучилось, и на смену ему явилась глухая тоска. Я в который раз пожалел, что, в отличие от легендарного предка, не способен к магии и не учен ее премудростям.
Много десятилетий тому назад Великий Маг Дамир, чье мужественное, чуть усталое лицо смотрело сейчас с трех разных портретов на стенах обветшавшего замка, много лет назад этот во всех отношениях замечательный человек одолел свирепого дракона, поселившегося во владениях барона Химециуса. Требовало чудовище жертв или нет – о том история умалчивает, но я склонен считать, что требовало-таки, это кажется логичным, у барона, как-никак, подрастали две красавицы-дочери, а сын был еще слишком мал, чтобы сесть на коня и взять в руки оружие…
Вот тогда-то в замке и появился Великий Маг Дамир, сопровождаемый верным слугой. А чуть позже появилась вот эта гравюра, изображающая моего предка в момент, когда он протыкает бестию копьем…
Я ближе пододвинул свечку.
Гравюра исполнена была любовно и тщательно – я видел гневное лицо своего предка, харю чудовища, совсем по-человечески искаженную злобой и страхом, и даже местность мог узнать – да, это южная оконечность охотничьих угодий, мне не раз случалось гулять там еще подростком. Помнится, в те времена я всякую свободную минуту посвящал фехтованию и, выхватив из ножен шпагу, самозабвенно играл в Мага Дамира, и от моих игрищ пострадал не один куст дикой малины…
Если бы мой предок Дамир мог услышать меня и прийти мне на помощь – разве понадобилось бы мне вступать в сделку с Черно Да Скоро?!
Тощая свечка догорала. Единственная свечка посреди темного, заброшенного, облупившегося замка…
Я вздрогнул.
Старый Итер давно спал в своей каморке – и все же я явственно услышал, как наверху, в запертых спальнях, тяжело отдаются чьи-то шаги. Вниз по лестнице…
Я никогда не был трусом.
Шаги остановились у двери, ведущей в кабинет. Шорох, будто от большой раскрытой книги; тяжелый вздох.
Тишина. Я сдержал дрожь.
Там, за порогом, никого нет. Это вздыхает замок.
ГЛАВА 3
– …Госпожа Танталь, госпожа! Госпожа Алана… все не отзываются… Я думала, спят они долго, так уж и время завтрака прошло…
Служанка заламывала руки. Служанка чуть переигрывала – не было в ее голосе ни капельки беспокойства за непутевую госпожу Алану, был наигрыш, ухо прирожденной актрисы уловило его без труда. Хотя, если вдуматься, служанку винить не в чем – ну не прикипела она душой ко вздорной девчонке, которая швыряет свой ужин в лицо прислуге…
Рядом стояла темная, как тень, сгорбленная полуслепая старушка. Стояла и молчала; Танталь стиснула зубы и положила ладони на покатые старушечьи плечи:
– Не волнуйся, няня…
– И мне не отзывается, – скрипуче проговорила старуха. – Всегда, бывало… молчит-молчит, а я попрошу – и откроет…
Танталь вскинула подбородок, одним взглядом оборвала фальшивые причитания служанки и двинулась в комнату Аланы.
– …Или ты откроешь немедленно, или я пошлю за отцом.
За дверью было тихо. Ни дыхания притаившегося человека, ни скрипа половицы. Пусто.
Танталь закусила губу. Ее раздражение мало-помалу сменялось беспокойством.
– Алана… Ты всерьез решила свести нас всех в могилу?
Тишина.
– За господином Соллем послать, – свистящим шепотом предположила служанка.
Танталь раздумывала. Она представила себе Эгерта, которому сообщают, что в запертой изнутри комнате его дочери тихо и пусто, ни живой души, никто не откликается…
По коридору затопали тяжелые башмаки. Слуга так торопился, что за сотню шагов успел запыхаться, как после долгого бега:
– Госпожа… Танталь… веревочка-то… из окна ее веревочка чуть не до земли, я дом обходил, так увидел…
Танталь проглотила горькую слюну.
Главное, что с мерзавкой ничего не сталось. Что не придется взламывать дверь и входить в комнату, ожидая увидеть… что? В роду Соллей вроде бы не было самоубийц…
– Клов. – Она обернулась к слуге. – Поднимись по веревке и открой дверь.
– Я?! – Слуга отшатнулся. – Так, госпожа Танталь… Я не дотянусь, веревочка высоко обрывается… и не выдержит она меня, во мне же, к слову сказать, не то что в госпоже Алане, я поупитанней буду…
Танталь хмыкнула:
– Кстати, как она вышла со двора? Ворота были отперты?
– Как можно! – возмутился слуга. – Я ворота на ночь запер и собак спустил, да только собаки госпожу Алану любят, а забор у нас так… Одна видимость, а не забор…
«Дикая кошка», – мрачно подумала Танталь.
Значит, за Эгертом все-таки придется посылать. Вызывать с занятий в Корпусе, сообщать, что дочь его Алана, благородная девица пятнадцати лет, покинула отчий дом посредством бельевой веревки, перелезла через забор и убыла в неизвестном направлении, короче говоря, сбежала…
– О-ой, – еле слышно вздохнула старая нянька, которой только теперь удалось доковылять до места происшествия. – Ой, девочка, как же…
– Вот что. – Ровный голос Танталь не выдал ее мыслей. – Во-первых, всем держать язык за зубами. Во-вторых… Клов, будь добр, пройди по трактирам. Начни с «Северной коровы»…
Служанка охнула. Танталь свирепо сверкнула глазами:
– Ты, Дюла, из дома ни на шаг. Я твой язык знаю.
И, не слушая возражений служанки, зашагала прочь. Вышла из дому, обошла его кругом, примерилась к бельевой веревке, свисающей из окна третьего этажа, огляделась, скинула туфли, подпрыгнула, со второго раза ухватилась за узел на конце. Подтянулась на руках, взялась за веревку поудобнее, рывком подобрала юбку и, отталкиваясь от стены босыми ногами, влезла вверх, в окно. Слуги наблюдали разинув рты; по счастью, от оживленной улицы окно Аланы прикрыто было высоким старым тополем.
Перебравшись через подоконник, Танталь презрительно усмехнулась. Бегло оглядела царящий в комнате беспорядок и отодвинула засов, впуская заплаканную няньку.
У нее оставалась слабая надежда, что девчонку удастся отыскать раньше, чем о происшествии узнает Эгерт.
О том, чтобы сообщать о бегстве дочери госпоже Тории Солль, у нее не возникло и мысли.
* * *
Мужчин было двое – один коренастый и крепкий, издали видать, как посверкивают на богатой перевязи драгоценные камни; другой – высокий, весь в черном, будто грач, в широкополой шляпе, причем поля эти опускались книзу, прикрывая лицо едва не до подбородка. Я мельком удивился, как обладатель такой шляпы может ходить не спотыкаясь.
Оба пришли пешком. Ни один не заметил меня, проводившего послеполуденный час в зарослях около ручья; не то чтобы я так уж любил природу – просто солнце стояло очень уж высоко, и продолжать путь по жаре не хотелось ни мне, ни лошади.
Тем более странно было, что среди столь палящего зноя двое приличных людей задумали биться насмерть. А в серьезности их намерений я убедился тут же – коренастый содрал с себя богатый камзол, а высокий отшвырнул свою шляпу, и, не утруждая себя разговорами, благородные господа выхватили каждый по шпаге.
Я приподнялся на локте.
Коренастый был опытный боец. На скуластом лице грозно топорщились короткие каштановые усы, шпага хищно вспыхивала на солнце, мне несколько раз показалось, что черный человек не удержит удара, – однако тот всякий раз ухитрялся парировать, а затем переходил в контратаку, опасную, как прогулка голодной гадюки. Поединщики друг друга стоили.
Я замер. Больше всего мне не хотелось, чтобы лошадь, бродящая неподалеку, выдала сейчас свое присутствие: минутное замешательство для любого из дуэлянтов означало смерть.
Потому что «до первой крови» так не дерутся. Мой скромный опыт в этой области не позволял сомневаться в самых серьезных намерениях и того и другого.
Инициатива перешла к коренастому. Его противник имел преимущество в виде длинных рук – потому усатый, с виду неповоротливый и грузный, старался двигаться вдвое быстрее. Это было завораживающее зрелище; высокий использовал в основном уколы – коренастый обрушивал на противника удары, намереваясь пробить защиту и использовать преимущество в силе. Высокий начал выдыхаться – и заюлил, пытаясь развернуть соперника лицом к солнцу. В какой-то момент ему это удалось, но в этот момент ослепленный усач ударил что есть силы, и оборона высокого дала трещину.
Теперь они стояли лицом к лицу – высокий рукой зажимал рану на правом плече. Усатый побледнел и оскалился: подобный исход поединка не устраивал его ни в коей мере. Ему хотелось убить. Именно это желание читалось сейчас на хищной скуластой физиономии.
Высокий перебросил шпагу в левую руку и шагнул вперед. Коренастый соперник его ринулся в атаку, нанося удары в основном справа, будто пытаясь закрепить достигнутый успех; в планы его не входило победить красиво. Он намеревался просто победить.