– Чертовщина какая-то, – вслух подумал Петропавел. – Бон Жуан, Шармен, Всадник-с-Двумя-Головами… По-моему, тут все сумасшедшие.
Глава 2
Засекреченный старик
Когда Петропавлу наскучило одному, он двинулся в том же самом направлении, в котором исчез Бон Жуан, и сразу обнаружил, что комната плавно переходит в лес: сначала на полу появились отдельные травинки, потом – пучки, низкие кустики, деревья – и вот уже Петропавел забрел в чащу. Оттуда доносился развеселый какой-то голос: там пели песнь. Слова в ней были следующие:
Петропавел пошел на песнь и увидел сидевшего на суку небольшого бескрылого старичка, ее распевавшего. Петропавел сразу решил быть с ним строгим и спросил:
– Вы кто такой?
– Не твое дело! – Старичок оказался грубым. – Ты так спрашиваешь, словно это ты создал мир, а я, вроде бы, проник в него без твоего ведома! Но мир создал не ты, я точно знаю. Я даже знаю, кто создал, но тебе не скажу! Кто такой… Никто такой, вот тебе! – и он запустил в Петропавла шишкой. Тот поднял шишку и удивился ей: дерево, на котором сидел старичок, было березой.
– Откуда у Вас шишка?
– От сердца оторвал, – нашелся старичок в этой, казалось бы, безвыходной ситуации. – Любопытной Барбаре в походе нос оторвали!
– В комоде, – поправил Петропавел.
– Барбара смущена, – диковато отреагировал старичок.
Петропавел не понял и остолбенел.
– Не надо столбенеть, как будто ты услышал чушь, – посоветовал старичок. – Ты ведь не можешь гарантировать, что в настоящий момент где-то, пусть даже далеко от нас, не находится какая-нибудь незнакомая нам Барбара. А если это так, то не исключено, что именно сейчас она чем-либо смущена. Впрочем, это тоже не твое дело.
Разговаривать с грубияном-старичком дальше не имело смысла – и Петропавел решительно двинулся вперед.
Лес густел медленно и незаметно, как кисель. Петропавел обернулся на треск сучьев: старичок, оказывается, крался за ним.
– Вы все еще тут? – холодно спросил Петропавел старичка.
– Что ты непрестанно лезешь в мою личную жизнь? – заорал тот, а Петропавел от возмущения такой постановкой вопроса в сердцах пнул ногой громадный дуб, который тут же повалился вбок, подминая под себя другие деревья. Одно из них задело грубого старичка, и тот почему-то страшно неуклюже – мешком – свалился в траву, не проронив ни звука. Петропавел подождал с минуту: может, звук запоздал? Но звук так и не раздался. «Я убил его!» – ужаснулся Петропавел и бросился к пострадавшему. Тот лежал в траве и смеялся. Насмеявшись, он грамотно объяснил:
– Я не убился, а рассмеялся!
– Давайте все-таки познакомимся, – смягчился Петропавел при виде подобного добродушия.
– Обойдешься, не велика пицца! – без любезности откликнулся старичок и белкой взлетел на сук.
«Ну и шут с тобой!» – сказал Петропавел в сердце своем и снова зашагал один. Идти становилось все труднее: похоже, он забрел в самые дебри. Привязчивый спутник, следуя за ним, от скуки, должно быть, вдруг громко, но довольно вяло исполнил бессмысленный вокальный номер:
Не дождавшись поощрения, старичок попытался завязать беседу.
– Хорошо тут, в ЧАЩЕ ВСЕГО, правда?
– Предлог «в» – лишний, – подумав, сказал Петропавел. – Дурацкое словосочетание получается… «в чаще всего»!
– То есть, почему же дурацкое? Вокруг нас – чаща. Она называется ЧАЩА ВСЕГО, ибо здесь всего хватает. И если мы находимся внутри нее, то и выходит, что мы в ЧАЩЕ ВСЕГО.
– Ерунда какая! – восхитился Петропавел.
– Не тебе судить, – оборвал старичок.
Петропавел промолчал, ломясь сквозь сучья. На несколько следующих вопросов старичка он не ответил принципиально.
– Сколько волка ни кори… – снова завел было старичок, однако продолжать не стал, а объяснил ситуацию: – Ты идешь прямо в лапы к Муравью-разбойнику! – Ответа опять не последовало. – Чего ты надулся? – взвился старичок. – Ну, отказался я знакомиться – так это только потому, что не знаю я – понимаешь, не знаю! – кто я такой… Зовут меня Ой ли-Лукой ли – устраивает тебя? Меня, например, не устраивает! Я бы предпочел что-нибудь типа Зевеса, если уж обязательно как-то называться.
– Ой ли-Лукой ли… это, кажется, из Андерсена? – вспомнил Петропавел.
– Да Бог меня знает откуда… Может, конечно, и оттуда, но вообще-то я местный, из этой ЧАЩИ ВСЕГО. А вот кто я такой, убей – не знаю! Следовало бы, наверное, перечислить какие-нибудь мои особенности, вытекающие из того обстоятельства, что я Ой ли-Лукой ли, но никакие такие особенности мне не известны. Или, скажем, перечислить события, которые в твоих представлениях были бы связаны со мной… У тебя что-нибудь со мной связано?
– Ничего, – честно сказал Петропавел.
– Значит, на вопрос о том, кто я такой, нет ответа! Я бы квалифицировал этот твой вопрос как праздный, а тебя – как болтуна, но мне до тебя нет никакого дела. Мне есть дело только до себя… Вот живу я, – доверительно сообщил преследователь, – и все время думаю: что я за старик такой, а?
– Нормальный старик… только грубый очень, – помог Петропавел.
– Ума я к себе не приложу, – не воспользовался помощью Ой ли-Лукой ли. – Знаю только, что таких, как я, нету больше.
– Каждый по-своему неповторим, – Петропавел беспардонно улыбнулся.
– Ну, это ты брось! Таких, например, как ты – навалом: имя им легион. А вот я… Никак не пойму, в чем мой секрет! Всю жизнь бьюсь над собой, да без толку. Иной раз спросишь себя: «Старик! Чего ты хочешь?» – и сам себе ответишь: «Не знаю, старик».
Петропавлу не понравилось, что Ой ли-Лукой ли на ходу растоптал его индивидуальность, и он не без сарказма поинтересовался:
– Да что же в Вас такого необычного?
– В том-то и вопрос! – оживился старик. – Я вот каждого вижу насквозь, в мельчайшей букашке прозреваю ее сущность – и нет для меня никакой загадки в мире, кроме себя самого: тут я – пас! Ну, не удивительно ли, что за всю мою долгую жизнь я ни разу – обрати внимание: ни разу! – не встретил никого, кто был бы точно таким же, как я? Вот уж создала природа – так создала…
– Давайте о чем-нибудь другом поговорим, – предложил Петропавел. – Про Вас я уже, кажется, все понял. И если попробовать… ну, истолковать…
– Не смей меня истолковывать! – завизжал старик. – Понимаешь – и понимай себе, а истолковывать не смей! Понимать, хотя бы отчасти – дело всех и каждого; истолковывать – дело избранных. Но я тебя не избирал меня истолковывать. Я для этого дела себя избрал. Есть такой принцип: познай себя. А такого принципа, как познай меня – нету. Между тем познать – это и значит истолковать. Так что отойди от меня в сторону… И там заткнись. А я себя без твоей помощи истолкую.
– Ну и пожалуйста, – сказал Петропавел. – Уж лучше я к Соловью-разбойнику пойду, чем с Вами тут…
– К Муравью! – перебил Ой ли-Лукой ли. – К Муравью-разбойнику, это существенно. А что касается СолоВия, то СолоВий… СолоВий, а не соловей! – он не тут живет. СолоВий – это птичка такая страшная, у которой веки до земли – во-о-он там живет, – и он махнул рукой влево, – возле ГИПЕРБОЛОТА ИНЖЕНЕРА ГАРИНА.
– Возле… чего? – обалдел Петропавел.
– Возле ГИПЕРБОЛОТА… ну, это такое сверхболото – жуткое, туда всех затягивает! Болото болот, в общем… А названо оно в честь инженера Гарина – я не знаю, кто это, но в его честь.
– Понятно, – ухмыльнулся Петропавел.
– Так вот, это я насчет СолоВия, что он не тут живет. А Муравей-разбойник – гроза лесов и полей. Его вообще никто никогда не видел, но все ужасно боятся.
Петропавел не выдержал и расхохотался:
– Как же это он – гроза лесов и полей, когда его никто не видел никогда?
– Ну, как-как… Плод народного суеверия, следствие неразвитости науки… мифологическое сознание и все такое. Познать не можем – и обожествляем, что ты, право, как маленький! Это и Ежу понятно. Эй, Еж! – крикнул он в пространство. – Тебе понятно?
– Мне все понятно, – отозвался из пространства некто Еж.
– Вы ведь каждого видите насквозь, – не оценив заявления Ежа, напомнил старику Петропавел. – Почему бы тогда Вам самому не познать вашего муравья?
– Насквозь вижу, ты прав. Но это – если видно. А Муравья-разбойника не видно. Впрочем, я бы, может быть, его все равно познал… ан такого принципа, как познай его – тоже нету: я же тебе говорил, есть один принцип – познай себя. И потом… он злой как собака. Тут вот кто-то из наших гулял по ЧАЩЕ ВСЕГО – в самые дебри зашел, решил: была не была, и шасть – прямо к логову!.. Ну, понятно: чем дальше влез, тем ближе вылез! Слышит – богатырский пописк… Он возьми да и крикни: «Муравей-разбойник, разрешите, я Вас познаю?» Так тот – ни слова в ответ. Молчит и злится – представляешь?
Петропавел изо всех сил старался сохранить остатки серьезности:
– Да как он хоть выглядит, этот Муравей-разбойник?
Ой ли-Лукой ли принял церемонную позу и начал:
– Народное воображение рисует его могучим и громадным о трехстах двенадцати головах и восьми шеях, с тремя когтистыми лапами, покрытыми чешуей речных рыб. Его грудь спрятана под панцирем пятисот восьмидесяти семи черепах, левое брюхо обтянуто кожей бронтозавтра, а правое…
– Довольно-довольно, – остановил лавину ужасов Петропавел. – С народным воображением все понятно. А на самом-то деле он какой?
– Да ты что, муравьев никогда не видел? – удивился Ой ли-Лукой ли и, как показалось Петропавлу, поскучнел. – Ну, черненький, должно быть, невзрачный такой, мелкий… Букашка, одним словом. Но суть не в том, каков он на самом деле, – суть в том, каким мы его себе представляем. – Ой ли-Лукой ли набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить повествование, но Петропавлу удалось встрять:
– Какой же смысл приписывать кому бы то ни было признаки, которыми он не обладает?
В ответ Ой ли-Лукой ли произнес вот что:
– Все-таки ты зануда. И ханжа. Можно подумать, сам ты никогда не приписывал никому признаков, которыми тот не обладает! В этом же вся прелесть – видеть нечто не таким, каково оно на самом деле!
– Что-то не нахожу тут особенной прелести, – сознался Петропавел. – Во всяком случае, сам я стараюсь этого не делать.
– Но ведь делаешь? – с надеждой спросил Ой ли-Лукой ли. – Или ты никогда не был влюблен? Каждый ведь в кого-нибудь влюблен. Я даже знаю одного, который влюблен в Спящую Уродину, так вот он…
– Боже мой, кто это? – Петропавла ужаснула подробность имени.
– Неважно! – отмахнулся Ой ли-Лукой ли. – Так вот, он утверждает, что красивей ее нет никого на свете – полный бред! А кроме того он готов поклясться, что она – самая чистая и светлая душа в мире. Непонятно только, когда он успел это выяснить: на моей памяти – а я старше его лет на… несколько! – Спящая Уродина ни разу не проявляла вообще никаких качеств, ибо все время спала как убитая где-то далеко отсюда. Теперь подумай о той, в которую ты влюблен!..
Петропавел проницательно улыбнулся:
– Той, в которую я влюблен, я ничего не приписываю. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что внешность у нее не фонтан, и ума особенного нет, и вообще…
– Ты или не влюблен, или дурак.
Петропавел даже не успел оскорбиться – так быстро, с ветки на ветку, исчез Ой ли-Лукой ли в ЧАЩЕ ВСЕГО, оставив после себя в воздухе обрывок странным образом видоизмененной «Песенки герцога»:
Глава 3
Сон с препятствиями
Петропавел долго тряс головой: дурацкая песенка про пельмени не вытряхивалась. Кажется, это она завела его сюда, откуда вообще не было выхода. Он сделал несколько проверочных бросков в разные стороны и обнаружил, что ветви деревьев со всех сторон сплелись намертво. Но хуже всего было другое: Петропавел давно не понимал, что такое «вперед» и что такое «назад». Чувство пространства исчезло полностью. Да и чувство времени – тоже.
Последние силы ушли на то, чтобы вскарабкаться на дерево. Оказалось, что слева – всего в каких-нибудь метрах десяти – ЧАЩА ВСЕГО кончалась поляной подозрительно синего цвета. Сразу за поляной был горный массив. Его цвет не вызывал подозрений. По примеру Ой ли-Лукой ли прыгая с ветки на ветку, весь исцарапанный, Петропавел благополучно приземлился на синюю поляну.
Посередине поляны на пне сидело человеческое существо женского или мужского пола – больше о существе этом по причине полной его неправдоподобности сказать было нечего. Лицо существа, выкрашенное белилами, смотрело в сторону Петропавла, но уловимого выражения не имело. Существо было завернуто в какую-то густую – по всей вероятности, рыболовную – сеть, спадавшую до земли.
– Здравствуйте, – осторожно произнес Петропавел и получил в ответ хриплое: «Прикройтесь». Решив, что сейчас на него набросятся, он принял боксерскую, как ему показалось, стойку, но существо не двигалось. Тогда Петропавел, все поняв и смутясь, опустил глаза и увидел, что одежда его состояла теперь сплошь из прорех, сквозь которые светилось худое интеллигентное тело. Оставшиеся после скитаний по лесу лохмотья мало что прикрывали. Петропавел отвернулся и попробовал разложить лохмотья на теле так, чтобы было прилично. Прилично не получилось.
– Где Вы взяли сеть? – спросил он, не оборачиваясь.
– На побережье, – ответили ему странно.
– А побережье где?
– У моря, – ответили еще более странно.
Продолжая манипуляции с лохмотьями, Петропавел, чтобы выиграть время, придрался:
– Почему поляна такого дикого цвета?
– Нипочему. Это ЧАСТНАЯ ПОЛЯНА. В какой цвет хочу – в такой и крашу.
По голосу собеседник мог быть либо женщиной с басом, либо мужчиной с тенором. Решив, что во втором случае можно не церемониться, Петропавел спросил напрямик:
– Вы, простите за нескромный вопрос, какого пола?
– Скорее всего, женского, – с сомнением ответили сзади, окончательно сбив Петропавла с толку.
– Нельзя ли поточнее? – не очень вежливо переспросил Петропавел. – В нашем положении это все-таки важно.
– В Вашем положении – важно, а в моем нет, – заметили в ответ.
«Оно право», – подумал Петропавел и сказал:
– Может быть, если у Вас нет полной уверенности в том, что Вы женского пола, и остается пусть даже маленькая надежда, что Вы мужчина, я перестану смущаться, хотя бы на время, и повернусь к Вам лицом?
– Валяйте.
Петропавел осторожно, не полностью повернулся и стыдливо представился. То, как представились ему, потрясло Петропавла.
– Белое Безмозглое, – отрекомендовалось существо.
– Вы это серьезно? – спросил он.
– Не слишком деликатный вопрос, – заметило Белое Безмозглое.
– Извините… Мне просто стало интересно, почему Вас так назвали.
Белое Безмозглое пожало плечами:
– Можно подумать, что называют обязательно почему-то. Обычно называют нипочему – просто так, от нечего делать.
– Белое Безмозглое… – с ужасом повторил Петропавел.
– Да, это имя собственное. То есть мое собственное. Но не подумайте, что у меня нет мозгов: у меня мозгов полон рот! А имя… что ж, имя – только имя: от него не требуется каким-то образом представлять своего носителя… Асимметричный дуализм языкового знака.
– Что-о-о? – Петропавел во все глаза уставился на Белое Безмозглое. Оно зевнуло.
– Фердинанд де Соссюр.
Это заявление сразило Петропавла намертво. Он подождал объяснений, но не дождался. Белое Безмозглое тупо глядело на него, все еще не имея никакого выражения лица.
– Что это значит? – пришлось наконец спросить Петропавлу.
– А зачем Вам знать? – опять зевнуло Белое Безмозглое. – Ведь имена узнают, чтобы употреблять их. Вы же не собираетесь употреблять это имя? Стало быть, и знать его незачем. Язык… – зевнув в очередной раз, Белое Безмозглое внезапно уснуло.
Петропавел выждал приличное время и, наконец, тихонько дотронулся до сети:
– Простите, Вы хотели что-то сказать?
– По поводу чего? – поинтересовалось Белое Безмозглое.
– По поводу… кажется, по поводу языка.
– А-а, язык… Язык страшно несовершенен! Как это говорят… – тут Белое Безмозглое опять погрузилось в сон.
– Как это говорят? – подтолкнул его Петропавел.
– Да по-разному говорят. Говорят, например, так: «Парадокс общения в том и состоит, что можно высказаться на языке и, тем не менее, быть понятым». Это очень смешно, – без тени улыбки закончило Белое Безмозглое, засыпая.