Профессия рулевого все же не самая сложная в мире, а на «Чайке» все было устроено предельно просто – эта скорлупка не зря стоила бешеных деньжищ. Разумеется, имелась новейшая система спутниковой навигации, имелся и «авторулевой» – прибор, удерживающий судно на заданном курсе, учитывающий снос от течения, ветровой дрейф и еще кучу всего.
Но старый штурман в этом отношении отличался редкой несгибаемостью – все делал строго по уставу. А в уставе говорится, что руль пустым быть не имеет права – приборы приборами, но вахту кто-то нести должен! Фабьев и без того страдал, что не может организовать правильную вахтенную службу – попросту не хватало квалифицированных членов экипажа. Он сам, да Петрович – вот и все профессиональные моряки.
– Ладно, завтра допишем… – сладко потянулся Петр Иванович, бросая взгляд на листок, перечеркнутый крест-накрест. – Все, баиньки… Принимай смену, Василь Василич! А экватор скоро?
– Еще почти неделя, – ответил штурман, передавая руль Гене – сегодня была его очередь стоять ночную вахту. – Вахту сдал!
– Вахту принял! – пробасил телохранитель, занимая его место.
Вообще, по уставу рулевой не имеет права отойти от руля, прежде чем вахтенный помощник капитана (или сам капитан) подаст команду. Но поскольку «капитан» Колобков в этих правилах не разбирался, а его единственным помощником был все тот же Фабьев, обычный порядок пришлось изменить. Хотя старому штурману это очень не нравилось.
– Так держать! – приказал он, прикрывая глаза.
– На румбе тридцать градусов! – послушно отозвался Гена, бросив взгляд на компас. Это он уже выучил.
Разумеется, Фабьев спал прямо тут, в раскладном кресле, которое самолично поставил в первый же день. Он с крайним трепетом относился к вверенному судну, и наотрез отказывался ночевать в каюте. Мало ли что эти сухопутные крысы тут натворят без него? Первые дни плавания он вообще дремал только урывками – никому не доверял.
– Спокойной ночи, Петр Иванович, – вежливо кивнул Сергей, задвигая дверь каюты.
Напротив прошипела дверь Грюнлау. Колобков предлагал корефану занять каюту для почетных гостей, но тот отказался – скромный немец привык и жить скромно. Так что это шикарное помещение ныне пустовало.
Валера деликатно пододвинул к двери хозяйских покоев складной стул и уселся на него. Он почти мгновенно заснул, но спал очень чутко, прислушиваясь сквозь сон – не крадется ли к шефу злобный киллер-аквалангист, подосланный неизвестными недоброжелателями? Уж он тогда узнает силу правой ноги его верного телохранителя!
Но никто не крался – ночь выдалась тихая и спокойная.
В роскошных апартаментах владельца яхты сначала было довольно шумно. Близнецы дрались подушками, Света на них кричала (одна из подушек была ее), Зинаида Михайловна тоже (ей принадлежала вторая). Оля совала папе под нос хомячка, убеждая, что Рикардо просит прощения за то, что прокусил ему палец. Колобков с сомнением смотрел на тявкающего грызуна-альбиноса, явно намеревающегося продолжить кровавый банкет, и требовал вернуть зверя в клетку. Ну а Матильда Афанасьевна что-то невнятно гудела басом большого ледокола, одновременно доедая клубнику, которую зять и дочка специально приберегли для этой ночи – по вторникам и субботам они всегда… ели под одеялом фрукты.
Формально все это пространство тоже считалось каютой. Одной каютой. Хотя на деле было самой настоящей квартирой из нескольких комнат – Петр Иванович специально заплатил, чтобы все тут оформили под его привычное место обитания. Самая большая комната запиралась изнутри, и там ночевали счастливые супруги. Две комнаты поменьше занимали дети – в одной девочки, в другой мальчики. А самая маленькая – тещина. Хотя та все время ворчала. Колобков предлагал ей переселиться в другую каюту, отдельную, но одна мысль о том, чтобы оставить свою ненаглядную кровиночку в полном распоряжении этого чудовища, приводила Матильду Афанасьевну в возмущение. Она и так страдала, что они от нее запираются.
Но потом все затихло. Над Атлантикой наступила ночь, и безоблачное небо украсилось звездными россыпями. Снизу ему отвечали судовые огни «Чайки» – красный по левому борту, зеленый по правому, белый сверху. Все спали (кроме Гены за штурвалом, Петровича, слушающего радио в машинном отделении, и близнецов, втихаря записывающих на диктофон бабушкин храп).
Гена широко зевнул и протер слипающиеся глаза. Открыв их снова, он затряс головой, чтобы сбросить сон, и отхлебнул черного кофе из фляжки. Потом неуверенно почесал в затылке – ему показалось, что снаружи что-то изменилось. Что-то такое… неопределенное. Вроде бы стало чуточку темнее, чем раньше. Как будто звезды заволокло тучами. Он немного подумал, а потом пожал плечами – его никогда не волновало, что там делается на небесах.
Разумеется, телохранитель Колобкова даже не подозревал, что судьба «Чайки» и всех ее обитателей только что совершила крутой поворот.
Глава 2
– Утро! Утро!
Сергей рефлекторно встал «в коробочку» – когда близнецы так вопили, это означало, что они носятся по коридорам, сшибая всех, кто попадается на пути. Кроме Гены с Валерой, конечно – в них они просто врезались. И Матильды Афанасьевны – та лишь самую малость уступала могучим телохранителям.
– Зубы почистил? – тут же объявилась вышеупомянутая.
– Так точно, Матильда Афанасьевна, – шутливо кивнул Сергей, покидая душевую. «Чайка» предоставляла своим пассажирам такой комфорт, какой не всегда встретишь даже на больших круизных лайнерах.
– Смотри у меня… – подозрительно прищурилась теща шефа. – И чтоб весы мне сегодня же починил, ясно?! А то скажу Петру Ивановичу, чтоб уволил тебя к чертовой матери!
Сергей подумал, что теперь уж точно не будет ничего делать с этими весами. Если эта усатая старуха исполнит свою угрозу, Колобков не уволит Сергея никогда. Более того – вполне реально получить прибавку. Ибо Петр Иванович скорее повесится, чем хоть в чем-то пойдет на поводу у любимой тещи.
– Иди жрать, тунеядец! – сумрачно посмотрела на него Матильда Афанасьевна. – Готовишь вам, готовишь, и никакой благодарности…
По крайней мере, один плюс у этой грозной дамы все-таки был – кашеварила она так, что все пальчики облизывали. Зинаида Михайловна даже отговорила мужа нанимать профессионального кока – мол, мама справится гораздо лучше. Все-таки мадам Сбруева большую часть жизни проработала поваром в столовой райкома.
В кают-компании Грюнлау и Света играли в шахматы, Колобков пил «Алкозельцер» и читал книгу (точнее, просто пялился на непонятные буквы – это был все тот же португальский детектив), Гешка и Вадик носились вокруг стола и швыряли друг в друга мандаринами, Валера скромно пил кофе, Петрович ковырялся со злополучными весами.
– Воздух охрененный! – высунулся в иллюминатор Вадик.
– Ага, кайф! Вон дядя Сережа как разоспался! – поддакнул Гешка.
– Тихо, дети, не шумите, потому что папа с бодуна… – вяло буркнул Колобков. – Серега, присаживайся…
Сергей машинально уселся за стол и взял булочку и кофе. Его не оставляло ощущение какой-то неправильности. Что-то вокруг было не так, но что именно – он никак не мог понять. Глаза почему-то болели и слезились, как будто прямо в них светили лампой дневного света. И, судя по красным векам остальных, схожие проблемы возникли у всех.
Правда, это постепенно начало проходить…
– Чего это у нас телевизор с утра ерунду всякую показывает?.. – задумчиво уставился в иллюминатор Петр Иванович. – Одни только волны…
– Матильда Афанасьевна, починил я ваш прибор, идите, пробуйте! – крикнул Петрович.
Грузная дама ввалилась в помещение, окинула всех суровым взглядом и встала на весы. И удовлетворенно кивнула:
– Ну вот, теперь правильно. Я же говорила, что сломаны, а мне тут вешают тень на плетень!..
– Наводят, – поднял голову Грюнлау.
– Че?
– В русский язык нет выражений «вешать тень на плетень». Надо говорить «наводят».
– Ну ты нас еще русскому языку поучи, немчура, – хмыкнула Матильда Афанасьевна. – А где Зиночка?
– В солярии с Олей, – ответила Света. – Мама загорает, а Оля в бассейне сидит.
– Ну чего ей надо? – простонал похмельный Петр Иванович, придерживая голову, чтобы не раскололась. – Атлантический океан, солнце, благодать, а она в солярии валяется! Говорил же я, надо было вместо него бильярдную устроить!
– О, это вряд ли бы получиться – бильярд в качка играть невозможно, – не согласился Гюнтер.
– Ну или еще чего-нибудь. Парилку, например… Покурить, что ли, пойти…
Колобков вышел, одной рукой зажигая папиросу, а другой отвешивая отеческий подзатыльник врезавшемуся в него Вадику.
– Здоров, Серый, – сунул ему мозолистую ладонь Петрович, усаживаясь рядом. – Что ж ты теще хозяйской весы не починил-то?
– Так они правда сломались? – поразился Сергей.
– Не-а. Я их просто на полста единиц назад перевел. Вот и получилась из тещи балерина. Ты вот, будем говорить, парень молодой, поджарый – ты на сколько тянешь?
– Где-то шестьдесят два… – задумался Чертанов.
– А теперь, значит, всего двенадцать. А я двадцать девять. Дистрофики мы с тобой, Серый, поправляться нам надо! – заржал Петрович, залпом опрокидывая стакан темно-красной жидкости. И скривился – это оказалось не вино, а всего лишь вишневый сок.
– Иваныч тут? – вошел в кают-компанию Фабьев.
– Покурить вышел. А что?
– Пошли в рубку. Там чертовщина какая-то творится. И его позовите.
Сергей насторожился. Выходит, не у него одного странные ощущения. Значит, что-то и в самом деле не в порядке. Они с Грюнлау и Угрюмченко бросили недоеденные завтраки и торопливо последовали за Фабьевым.
На первый взгляд, все было в полном порядке. Видимость, правда, плохая – все заволокло густым туманом. Но все остальное вроде бы в норме.
– Василь Василич, а ты чего двигатель заглушил? – вошел в рубку Колобков.
– Пока не разберусь, что здесь происходит, судно никуда не пойдет, – безапелляционно заявил штурман. – Иваныч, ты ничего странного не замечаешь?
– Да все вроде нормально… Утро только быстро как-то наступило. А так… А чего у тебя не в порядке?
– Компас отказал, – сжал губы Фабьев. Для него любая поломка на доверенном судне была как нож по сердцу. – Все вроде в порядке, а не работает. Сами смотрите.
Все посмотрели – стрелка даже не думала показывать на север. Вместо этого она медленно вращалась по кругу.
– А это гирокомпас или магнитный? – спросила умненькая Светочка. – Может, Гешка с Вадиком магнит подложили?
– Гиро. Но магнитный тоже отказал, – открыл коробку Фабьев.
Да, у магнитного компаса стрелка точно так же вращалась по кругу. Причем абсолютно синхронно с коллегой. Создавалось такое впечатление, что и географический, и магнитный полюса начали кружиться вокруг «Чайки». Или, наоборот, «Чайка»…
– А мы точно не движемся? – озвучил эту мысль Сергей. – Может, вертимся?
– Ну да! – отказался верить Колобков. – Море-то спокойное, ветра нет, волн нет! Чего это мы вдруг вертимся? Василь Василич, а мы сейчас где вообще?..
– Да черт его знает! – огрызнулся штурман. – Навигатор тоже отказал! Как будто все спутники в океан рухнули!
Угрюмченко, все это время копавшийся в сломавшихся приборах, озадаченно сморкнулся в платок и вспомнил:
– Иваныч, а у меня ночью радио заглохло! Слушал себе спокойно, и вдруг хопа! Я уж в нем ковырялся, ковырялся – ни хрена ни поймал! Только шипение и еще писк какой-то – как будто комары пищат. Вроде бы станция какая-то, только чего они там пищат-то?
– Я ж говорю – чертовщина творится… – пригорюнился Фабьев. – И на море пусто – во все стороны ни одного ориентира… Да и не видно в тумане ни черта… Что делать будем, Иваныч?
– Ну, тут с панталыку не решишь, тут покумекать надо… – задумался гигант мысли.
– Евлампий Петрович! – ворвалась в рубку Матильда Афанасьевна. Она единственная называла Угрюмченко по имени-отчеству – пожилой деловитый механик вызывал у нее симпатию. – Там в клозете свет сломался – выключить не могу! Я уже лампочку вывернула, а все равно светло! Почини, а?
– На судне гальюн, а не клозет! – раздраженно буркнул Фабьев. Но его никто не слушал – все устремились посмотреть на новую загадку.
Да уж, выглядело это весьма странно. Свет в «комнате задумчивости», несомненно, отсутствовал. Довольно трудно что-либо освещать, когда в патроне отсутствует лампочка.
Но все равно было светло.
– Чертовщина какая-то! – снова выдвинул свое единственное объяснение случившемуся Фабьев.
Сергей задумчиво почесал нос и отправился в свою каюту. Занавесил иллюминатор и выключил все источники света. Но темноты так и не добился.
– Ну, Серега, ну, экспериментатор! – восхищенно покачал головой наблюдавший за этим Колобков. – Может, это здесь эффект такой природный? Вроде как белая ночь?
– Папа, ну какая может быть белая ночь в четырех стенах? – вздохнула Света.
Сергей продолжал опыты. Он выложил из шкафа все вещи, вынул полки и с трудом забрался туда сам. Близнецы заперли его снаружи и выжидающе уставились на дверь.
– Как там? – спросил Грюнлау.
– Тесно, но светло, – озадаченно ответил Чертанов. – Откройте.
Близнецы даже не сдвинулись. Папа приподнял верхнюю губу, показывая клыки, и только тогда Гешка с Вадиком выпустили бедного сисадмина.
– А если одеялом накрыться? – задумался Вадик.
Гешка тут же проверил – это тоже не помогло.
– А что, мне нравится! – задумался Колобков. – Это ж как на электричестве сэкономить можно!
– Так не бывает… – растерянно отняла руки от глаз Света. – Свет же не может быть сам по себе!
– Темноту украли! – обрадовался Гешка. – Просто полонез!
Раньше близнецы очень часто и много ругались матом. Матери это ужасно не нравилось, и она в конце концов сумела их переучить, предложив вместо обычных матюгов использовать какие-нибудь редкие и непонятные слова. Близнецы сначала воротили нос, но жестокие репрессии со стороны родителей постепенно все же привели к нужному результату.
А потом им это даже понравилось – учителя, слышащие, как Вадик с Гешкой орут что-нибудь вроде: «Ехидствуй отсюда, евангелист хрестоматийный!», начали взирать на близнецов с уважением. Такой богатый словарный запас! Конечно, они не знали, что близнецы просто попросили старшую сестру написать им на бумажке побольше сложных слов, а потом выучили их, даже не задумываясь о смысле произносимого.
– Пошли по остальным каютам, везде проверим! – предложил Колобков.
Сергей вместе со всеми не пошел – он уже понял, что темнота исчезла отовсюду. Но как такое может быть? Ведь Света права, свет не может существовать сам по себе – ему необходим источник. Чертанов почувствовал, что у него начинает опухать голова.
В довершение ко всему он обнаружил еще одну странность – на судне заглохли все телефоны. Разумеется, спутниковый ресивер также перестал работать.
– Мы посреди открытого океана, на корабле без связи… – пробормотал Сергей.
– Корабли бывают только военные и парусные, – строго поправил его стоящий неподалеку Фабьев. – А у нас судно. Понял, салага?
– Ясно, ясно… Василь Василич, так мы поплывем, или будем ждать неизвестно чего?
– Плавает дерьмо. А моряки ходят. Эх ты, мазут, ни черта не знаешь… Куда идти-то? В какую сторону?
– Ну, по солнцу сориентируемся… – поднял голову Сергей. И замер с раскрытым ртом.
Они с Фабьевым очень долго смотрели на небо. И у обоих одновременно стучалась в мозги одна и та же мысль: «Я сошел с ума».
– Что там? – спросил Угрюмченко, поднимаясь на полубак. Он отхлебнул из фляжки, тоже посмотрел на небо, протер глаза и спросил: – Кэп, это у меня одного глюки, или вы то же самое видите?
– Видим… – неживым голосом ответил Сергей. – Точнее, не видим…