– Хорошо, – согласился слуга, переборов в себе последние сомнения. – Скоро я вернусь!
Он ушел, а время потянулось в томительном ожидании.
Началась уже вечерняя молитва, когда дверь неслышно распахнулась и на пороге появился дворцовый есаул. Хан посмотрел на вошедшего с опаской. Есаул держал в руках поднос, на котором был какой-то предмет, накрытый платком.
– Это и есть ответ, – проговорил учтиво стражник.
Шах-Али потянулся рукой к платку и, взяв его в горсть, приподнял. На подносе лежала голова слуги, того самого, что был послан с письмом. Открытые глаза его смотрели прямо на Шах-Али – спокойно и даже как-то задумчиво.
– Хану принести чернила и перо? – поинтересовался есаул.
– Ступай! – произнес Шах-Али, и стражник, как и подобает верному слуге, вышел с поклоном, пятясь спиной к двери.
«Теперь все, – подумал Шах-Али, – не добраться до князя Бельского. Нужно что-то придумать, иначе придется разделить участь моего бедного брата Джан-Али».
Сухое, будто высушенное ветром, и темное, словно прокопченное знойным степным солнцем, тело Сафа-Гирея, казалось, не ведало усталости. Седьмые сутки он не сходил с коня. Лошади уже не желали двигаться дальше, люди валились на землю в одном желании – передохнуть хотя бы час. А Сафа все торопил дальше и дальше в степь свое государство, состоящее из трех сотен казаков, четырех жен, двух дюжин наложниц и нескольких кибиток, в которых был уложен скарб бывшего хана.
Гонимый, непризнанный и всеми преследуемый, он переезжал из одного ханства в другое, желая обрести почет и власть. Он научился кланяться, улыбаться недругам, непринужденно веселиться в застолье, и только в дороге Сафа-Гирей давал волю распиравшим его страстям – был зол, раздражителен не в меру и в ярости хлестал плетью по ввалившимся бокам жеребца. Богатство, слава, власть – все осталось в прошлом. Настоящее – бесконечная дорога, изгнание и полнейшая безысходность.
– О Аллах, дай мне силы пережить этот позор, – молил бывший казанский хан. – Я прошу о малом – дай мне силы! Ты можешь все. Что для тебя такая ничтожная просьба твоего раба?!
Но Аллах оставался глух, и кони несли изгнанников все дальше и дальше в степь.
Вдруг жеребец Сафа-Гирея споткнулся и замер. Он больше не хотел идти дальше. Не помогали и уговоры, бессильна была плеть. При каждом ударе конь только шумно втягивал ноздрями воздух, но оставался непокорным воле Сафа-Гирея. И бывший хан смирился. «Ты хочешь управлять ханством, но не можешь справиться даже с конем!»
Когда вокруг Сафы собралось все его небольшое воинство и свита, старшая из жен, Сююн-Бике, осмелилась спросить своего повелителя:
– Куда мы едем, любимый мой?
Сафа-Гирей долго наблюдал за полетом коршунов, а потом, повернувшись к Сююн-Бике, честно признался:
– Не знаю.
Он посмотрел на свое немногочисленное воинство. С ханом в этот час остались только самые преданные.
С ними можно идти до конца.
«Когда-нибудь я отплачу слугам за эту преданность. Аллах, сделай так, чтобы я вернулся на ханство. Я помню свои ошибки и больше никогда не повторю их. Я буду добр, великодушен, щедр. О Всевышний, я никогда зря не пролью крови, будь то даже кровь неверных!» – молился Сафа-Гирей.
– Вперед! – махнул он рукой на юг. – В Хаджи-Тархан. Там Ядигер. Он – мой должник, и я рассчитываю на хороший прием. Быстрее! – пришпорил изгнанник взмыленные бока жеребца.
И тот неожиданно покорно поскакал по выжженной солнцем степи.
– Пусть хан не имеет ни в чем отказа, – наставлял Чура есаула. – Пусть он ест и пьет, что пожелает. Пусть полнится его гарем женщинами, пусть он живет в удовольствии и усладе. Музыканты должны ласкать его слух райскими мелодиями. Пусть жители Казани принимают его за действительного хана. Ему будут отдавать должные почести, а в утренних молитвах муллы постоянно станут поминать его имя! Но Шах-Али должен знать, кто истинный господин на этой земле! Шах-Али должен знать свое место и помнить о том, что он только раб!
– Будет исполнено, эмир, – поклонился есаул настоящему хозяину Казанской земли.
– Хан хочет есть! – раздалось в покоях Шах-Али, и через некоторое время в тронный зал, выложенный коврами и узорчатыми паласами, вошло несколько женщин. В их руках были серебряные сосуды, до самых краев наполненные янтарным медом, кумысом. На золотых широких блюдах лежал шербет, на больших подносах – мясо.
Вошел Шах-Али. За последний год он еще более растолстел.
– Вот сюда, хан, – любезно улыбнулся есаул и показал на заставленную яствами домовину [28]. – Это твое место.
Шах-Али медлил. Как поступить дальше, он не знал. Его хотят унизить, раздавить! Хотят заставить его есть на гробе!
Шах-Али сделал несколько шагов к «столу». Есаул в ожидании поднял глаза на хана.
– Мне не нужно баранины, – произнес Шах-Али. – Я хочу рыбу!
Быть может, самое благоразумное ничего не замечать?
– Хан казанский хочет отведать рыбы! – хлопнул в ладоши есаул.
И тут же вошла девушка. На золоченом подносе она несла осетра. Это было любимое лакомство Шах-Али.
– Пускай все кушанья испробует раб! – потребовал хан.
Привели раба– высокого детину с густой бородой.
– Ешь! – приказал есаул.
Раб трижды широко перекрестил лоб и литые плечи, помолился своему Богу, после чего стал пробовать кушанья. Когда дело было исполнено, он поклонился хану и произнес:
– Отведано угощение. Кажись, не отравлено. Можешь есть, хан.
Шах-Али посмотрел на молодца. Такого ничто не свалит. Надо бы кого поплоше.
– Пусть другой поест, – потребовал хан.
Привели следующего раба. Им оказался тщедушный чернявый мужичонка.
– Уж не это ли пробовать? – удивленно переспросил он, глядя на изысканный обед. И, получив удовлетворительный ответ, пробормотал: – Ладно уж, хоть перед смертушкой поем до отвала.
Невредимым остался и этот пленник, и тогда Шах-Али сделал еще один шаг к «столу».
Домовина была плохо стругана, сосновые доски не пригнаны. Шах-Али чувствовал спиной недобрые взгляды. «Все они хотят моего унижения! Придет же такое в голову, видно, шайтан их надоумил. Прости, Аллах, за упоминание о нечестивом! Пусть же они думают, что я ничего не заметил. Сохрани мою жизнь. Всевышний, а я стерплю! Я замолю все свои грехи, а если я все-таки вырвусь отсюда живым, то поставлю в своем уделе, городе Касимове, в твою честь каменную мечеть! Я перешагну через позор, чтобы выжить и напомнить когда-нибудь о нем обидчикам!»
Шах-Али присел за «стол» и неторопливо приступил к трапезе. Хан старался не смотреть на есаула. Наверняка тот сейчас ловит каждый его взгляд, каждое его движение. «Я не доставлю ему такого удовольствия. Я ничего странного не заметил». Наконец Шах-Али поднялся.
Есаул учтиво поклонился:
– Доволен ли хан обедом?
– Мне понравился обед, – произнес казанский повелитель и скрылся в своих покоях.
Оставшись один, хан достал бумагу и принялся выводить ровные красивые буквы. Это было еще одно письмо князю Бельскому. «Князь, друг мой! Заступись за меня, за раба великого государя московского. Не мил я на ханстве, не люб я народу казанскому. Унижают меня и обиды бесчинные творят. Сегодня я на гробе обедал. Каково же мусульманину терпеть такое? Вызволи меня из плена, а то меня и жизни лишат. Я же великому князю и государю всея Руси Ивану Четвертому Васильевичу еще служить буду».
Шах-Али свернул письмо, перевязал его лентой. При первой же возможности надо передать послание князю. Видно, он в посадах стоит, если в город не пускают. Может, и сумеет выручить из беды.
Совет Чуры Нарыкова
Во дворце эмира Нур-Али решалась судьба казанского хана. Здесь собрались держать совет все виднейшие карачи.
– Опасность миновала. Шах-Али, собаку московскую, нужно убить, – первым высказался Нур-Али. – Вместо него выберем другого хана. Никто нам не сможет помешать: князь Вольский в посадах, а полк князя Палецкого разбит. На ханство можно поставить одного из сыновей Сафа-Гирея.
Следующим говорил Чура Нарыков:
– Нет, Шах-Али еще нужен ханству. Да и убить хана не так просто. Как на это посмотрит Всевышний?!
Чуре возражал эмир Булат:
– Вчера мы перехватили еще одно письмо от Шах-Али, которое он посылал князю Бельскому. Хорошо, что человек, которому хан доверил свою тайну, оказался настоящим мусульманином и послание сразу попало ко мне. Шах-Али задаривает стражу золотом и серебром. А вчера один из слуг отказался сторожить хана! Он стал говорить о том, что держать Шах-Али под караулом – значит восстать против воли самого Аллаха… Пришлось отрубить вероотступнику голову, чтобы убедить остальных в том, что он не прав. – Губы Булата раздвинулись в улыбке. – Но так мы можем лишиться всей стражи! Этот безумец утверждал, что кровь у Шах-Али священная. А что, если эта вредная мысль пришла на ум и другим слугам?! Надо как можно быстрее избавиться от касимовского царька и пригласить Гиреев!
– Видно, наш спор может разрешить только сам Шах-Али, – сказал Кулшериф. – Нужно пойти к нему и спросить, чей же он слуга?! Если он раб урусского хана… Тогда все в руках всевидящего Аллаха, – провел он руками по лицу.
Чура Нарыков застал Шах-Али в покоях. Единственное, что оставалось сейчас казанскому правителю, – это побольше общаться с наложницами и женами, и хан все свое время посвящал любви. Утомленный и расслабленный, он вышел навстречу эмиру.
– Ты хотел меня видеть? – сами собой брови у хана сомкнулись у переносицы.
– Я вижу, казанский хан занят…
– Что ты хотел сказать, эмир?
– Что я хотел сказать? Тебя должны убить, Шах-Али…
На лице хана не дрогнул ни один мускул. Многому научила его жизнь, но накопленный опыт не подсказал, что отвечать, услышав такое. Может, Чура Нарыков хочет сполна насладиться его смятением? Не дождется! А если его действительно хотят убить?.. Тогда какой смысл предупреждать об этом?
– Все в руках Всевышнего, – спокойно произнес Шах-Али.
И Чура невольно проникся уважением к опальному хану.
– Я приготовился ко всему, как только въехал в Ханские ворота. Смертью меня не испугаешь – меня на небе ждет рай. – Но на последнем слове голос хана дрогнул.
– Ты можешь спастись, Шах-Али, – в голосе Чуры прозвучало сочувствие.
Хан поднял глаза на эмира, будто хотел убедиться, стоит ли верить его словам. Впрочем, Аллах не предоставил выбора.
– Что я должен для этого сделать?
– Последовать моему совету. Когда к тебе придут эмиры, ты должен сказать, что всегда служил только Казани и никогда урусскому хану.
– Просьба нетрудная, я сделаю так, как ты хочешь. Но только объясни мне, почему вдруг ты решил помочь мне?
– По моему совету тебя заключили под стражу. Ты знаешь об этом?
– Да, я знаю об этом, эмир. Вот потому я и решил спросить: кто ты?! Враг ты мне или друг?
Чура Нарыков задумался.
– Скорее всего, друг… Я хочу, чтобы Казань была свободной. Если сейчас тебя убьют, то на ханство опять взойдет кто-нибудь из Гиреев и вновь прольется кровь казанцев. Помни же мой совет! – на прощание сказал Чура.
Шах-Али ждал недолго – в полдень во главе с Кулшерифом в ханский дворец пожаловали карачи. Эмиры вошли через распахнутую настежь дверь и нерешительной толпой остановились в центре просторных покоев, перед сидящим на подушках правителем.
Шах-Али оставался казанским ханом даже сейчас.
Вперед вышел Кулшериф.
– Вся земля Казанская послала нас к тебе спросить… – сеид полуобернулся назад, показывая рукой на стоявших позади него эмиров. – Хан ли ты казанский или, быть может… раб урусского Ивана?
Шах-Али посмотрел на Кулшерифа, на стоявших за его спиной карачей. В толпе статью выделялась фигура Чуры. Выходит, не обманул эмир. Неторопливо, без лишней суеты, как и подобает хану, Шах-Али поднялся с парчовых подушек и вплотную приблизился к Кулшерифу.
– Мусульмане, братья мои! – громким голосом заговорил хан. – Я ли не люблю свой народ?! Мне ли не люба Казань?! Все мои желания и действия связаны с нашим славным городом! И не урусский царь Иван послал меня сюда на ханство, я сам принял ваше предложение. Разве это не честь – быть ханом в Казани?! Напрасно вы думаете, будто бы я люб урусскому царю. Он держал меня в темнице, а моих людей, не пожелавших отступиться от Аллаха, предал смерти. Страдал же я всегда только потому, что хотел быть полезным ханству! Однако у вас я встречаю непонимание, и мое сердце разрывается от обиды! – Его безволосое лицо исказил гнев. – А если я и служил урусскому царю, так делал это для того, чтобы стать казанским ханом и начать войну с неверными под священным знаменем ислама!
Шах-Али говорил все громче, распаляясь собственной речью. Он уже сам верил в то, что сказал, и видел себя во главе священного войска. Да будет сказанное услышано Аллахом!
Раздались одобрительные возгласы. Казанская знать поверила своему хану. Кулшериф сделал несколько нерешительных шагов вперед и старческими худыми руками обхватил полные, почти женские плечи Шах-Али и прижался щекой к его безбородому лицу.
– Ты казанский хан, настоящий. Да продлит Аллах твои светлые дни, чтобы тебе увидеть смерть своих врагов. Теперь мы знаем, что ты искренен в любви к Казани и к ее народу. У нас единый Бог. Тот, у которого самое великое имя – Аллах!
Шах-Али торжественно объявил:
– А чтобы вы поверили в искренность моих слов, завтра же в Казани мы устроим большой праздник. Пусть на этом празднике каждый будет весел! Пускай все запомнят его надолго: и дервиш, и эмир!
Угощение Шах-Али
Солнце двигалось к закату, и муэдзины по длинным винтовым лестницам минаретов поднимались на самое небо, в гости к Аллаху, чтобы позвать правоверных на вечернюю молитву.
Уже с самого утра улочки Казани были заставлены длинными столами. В городе царило небывалое оживление, народ готовился к редкому веселью. Напоить и накормить весь город обещал сам Шах-Али. Расторопные слуги выкатывали из подвалов ханского дворца бочки с медом, выносили привезенные из неблизкой Персии изюм, арахис из Армении, вяленых осетров. В тот день на бескрайних ханских пастбищах закалывали скот и разделанные туши везли в Казань.
Огромный базар на Гостином дворе скоро опустел. Ханские казначеи щедро расплачивались с купцами, и товары разом были раскуплены. Довольны остались обе стороны. Купцы повторяли слова благодарности на арабском, персидском, турецком, армянском и русском языках, обещали быть на празднике у великого казанского хана Шах-Али непременно.
Столы трещали от обилия блюд и всевозможных яств, напитков. Слуги Шах-Али старались угодить всем: для русских гостей – медовуха и пиво, для казанцев – кумыс, для армянских купцов – вино. Пусть же каждый будет весел на празднике казанского хана.
Гости расселись за длинные, богато заставленные столы. И зазвучали песни на разных языках. Раздоры были забыты, и вчерашние враги встретились друзьями на пиру у казанского повелителя.
– Во славу хана Шах-Али! – раздавалось то и дело над столами. – Да будет его век славен, а дни длинными и счастливыми!
Полночь. Веселье набрало силу. Звезды обильно выступили на небосводе, и ночь выдалась как никогда светлой.
– Да здравствует казанский хан Шах-Али!
За столами было светло от множества факелов, и их яркий свет падал на лица гостей.
Шах-Али пировал вместе с эмирами во дворце. Кумыса почти не пил, но строго следил за тем, чтобы не пустовали стаканы гостей.
Хан всматривался в бородатые лица карачей.Что они надумают в следующий раз? Вот кто настоящие хозяева Казани! Хотят – позовут на ханство, хотят– прогонят! Хуже того, могут отобрать и жизнь! Лицо хана дрогнуло.
Веселье заканчивалось. К Шах-Али приблизился евнух.
– Что с тобой, хан? – поинтересовался повелитель девушек Ибрагим.
Хан пожал пухлыми плечами. Самое страшное – это чужая непредсказуемая воля. Чем обернется сегодняшний праздник? Впереди – остаток безумной, веселой ночи, которая, скорее всего, только ненадолго оттянет приговор. Лучше ударить первым!