– Привет, Жан! Когда вы вернулись?
Меня зовут Джон. Это меня подвело. Я подумал, что человека этого я, вероятно, где-то встречал и должен бы помнить. Поэтому я ответил, тоже по-французски, ломая голову, кто бы это мог быть:
– Я здесь проездом… сегодня вечером еду дальше.
– Зряшная поездка, да? – спросил он. – А дома небось скажете, что добились успеха?
Замечание было оскорбительным. Почему это он решил, что я зря провел отпуск? И как, ради всего святого, он догадался о моем затаенном чувстве, будто я потерпел фиаско?
И тут я понял, что человек этот мне незнаком. Я никогда в жизни не сталкивался с ним. Я вежливо ему поклонился и попросил извинить меня.
– Прошу прощения, – сказал я, – боюсь, мы оба ошиблись.
К моему удивлению, он расхохотался, выразительно подмигнул и сказал:
– Ладно, ладно, я вас не видел. Но зачем заниматься здесь тем, что куда лучше делать в Париже? Расскажете мне при следующей встрече в воскресенье.
Он включил зажигание и, не переставая смеяться, поехал дальше.
Когда он исчез из виду, я повернулся и вошел в станционный буфет. Скорей всего, он выпил и был в веселом настроении; не мне его осуждать, я и сам последую сейчас его примеру. Буфет был полон. Только что прибывшие пассажиры сидели бок о бок с теми, кто ожидал посадки. Стоял сплошной гул. Я с трудом пробрался к стойке. Чей-то чемодан поцарапал мне ногу. Раздавались свистки, оглушающий рев приближающегося экспресса заглушил пыхтение местного паровичка, лаяли привокзальные собаки, плакал ребенок. Я с вожделением думал о своей машине, стоявшей у собора, о том, как буду сидеть там в тишине с дорожной картой на коленях и курить сигарету.
Кто-то задел мой локоть в то время, как я пил, и сказал:
– Je vous demande pardon[5].
Я отодвинулся, чтобы ему было свободней, он обернулся, взглянул на меня, и, глядя в ответ на него, я осознал с изумлением, страхом и странной гадливостью, которые слились воедино, что его лицо и голос были мне прекрасно знакомы.
Я смотрел на самого себя.
Глава 2
Мы оба молчали, продолжая пристально смотреть друг на друга. Я слышал, что такое бывает: люди случайно встречаются и оказываются родственниками, давно потерявшими друг друга, или близнецами, которых разлучили при рождении; это может вызвать смех, а может преисполнить печали, как мысль о Человеке в железной маске.
Но сейчас мне не было ни смешно, ни грустно – у меня засосало под ложечкой. Наше сходство вызвало в памяти те случаи, когда я неожиданно встречался в витрине магазина со своим отражением и оно казалось нелепой карикатурой на то, каким в своем тщеславии я видел сам себя. Это задевало, отрезвляло меня, обливало холодной водой мое ego, но у меня никогда при этом не ползали, как сейчас, по спине мурашки, не возникало желания повернуться и убежать.
Первым нарушил молчание мой двойник:
– Вы, случаем, не дьявол?
– Могу спросить вас о том же, – ответил я.
– Минутку…
Он взял меня за руку и подтолкнул ближе к стойке; хотя зеркало позади нее запотело и местами его заслоняли бутылки и стаканы и надо было искать себя среди множества других голов, на его поверхности ясно были видны наши отражения – мы стояли неестественно вытянувшись, затаив дыхание, и со страхом всматривались в стекло, словно от того, что оно скажет, зависит сама наша жизнь. И в ответ видели не случайное внешнее сходство, которое тут же исчезнет из-за разного цвета глаз или волос, различия черт, выражения лица, роста или ширины плеч; нет, казалось, перед нами стоит один человек.
Он заговорил – и даже интонации его были моими:
– Я поставил себе за правило ничему не удивляться; нет причин делать из него исключения. Что будете пить?
Мне было все равно, на меня нашел столбняк. Он заказал две порции коньяка. Не сговариваясь, мы подвинулись к дальнему концу стойки, где зеркало было не таким мутным, а толпа пассажиров не такой густой.
Словно актеры, изучающие свой грим, мы переводили глаза то на зеркало, то друг на друга. Он улыбнулся, я тоже, он нахмурился, я скопировал его, вернее, самого себя, он поправил галстук, я поправил галстук, и мы оба опрокинули в рот рюмки, чтобы посмотреть, как мы выглядим, когда пьем.
– Вы богатый человек? – спросил он.
– Нет, – сказал я. – А что?
– Мы могли бы разыграть номер в цирке или сколотить мильон в кабаре. Если ваш поезд еще не скоро, давайте выпьем еще.
Он повторил заказ. Никто не удивлялся нашему сходству.
– Все думают, что вы мой близнец и приехали на станцию меня встретить, – сказал он. – Возможно, так и есть. Откуда вы?
– Из Лондона, – сказал я.
– Что у вас там? Дела?
– Нет, я там живу. И работаю.
– Я спрашиваю: где вы родились? В какой части Франции?
Только тут я догадался, что он принял меня за своего соотечественника.
– Я англичанин, – сказал я, – так вышло, что я серьезно изучал ваш язык.
Он поднял брови.
– Примите мои поздравления, – сказал он, – я бы ни за что не подумал, что вы иностранец. Что вы делаете в Ле-Мане?
Я объяснил ему, что у меня сейчас последние дни отпуска, и коротко описал свое путешествие. Я сказал, что я историк и читаю в Англии лекции о его стране и ее прошлом.
Казалось, это его позабавило.
– И таким способом зарабатываете на жизнь?
– Да.
– Невероятно, – сказал он, протягивая мне сигарету.
– Но здесь у вас есть немало историков, которые делают то же самое, – запротестовал я. – По правде говоря, в вашей стране к образованию относятся куда серьезней, чем в Англии. Во Франции есть сотни преподавателей, читающих лекции по истории.
– Естественно, – сказал он, – но все они французы, и говорят они о своей родине. Они не пересекают Ла-Манш, чтобы провести отпуск в Англии, а затем вернуться сюда и читать о ней лекции. Я не понимаю, чем вас так заинтересовала наша страна. Вам хорошо платят?
– Не особенно.
– Вы женаты?
– Нет, у меня нет семьи. Я живу один.
– Счастливчик! – воскликнул он и поднял рюмку. – За вашу свободу, – сказал он. – Да не будет ей конца!
– А вы? – спросил я.
– Я? – сказал он. – О, меня вполне можно назвать семейным человеком. Весьма, весьма семейным, говоря по правде. Меня поймали давным-давно. И должен признаться, вырваться мне не удалось ни разу. Разве что во время войны.
– Вы бизнесмен? – спросил я.
– Владею кое-каким имуществом. Живу в тридцати километрах отсюда. Вы бывали в Сарте?
– Я лучше знаю страну к югу от Луары. Мне бы хотелось познакомиться с Сартом, но я направляюсь на север. Придется отложить до другого раза.
– Жаль. Было бы забавно… – Он не кончил фразы и вперился в свою рюмку. – У вас есть машина?
– Да, я оставил ее возле собора. Я заблудился, пока бродил по городу. Вот почему я здесь.
– Останетесь ночевать в Ле-Мане?
– Еще не решил. Не собирался. По правде сказать… – Я приостановился. От коньяка у меня в груди было тепло и приятно, да и какая важность – откроюсь я перед ним или нет, ведь я говорю сам с собой… – По правде сказать, я думал провести несколько дней в монастыре траппистов.
– Монастыре траппистов? – повторил он. – Вы имеете в виду цистерцианский монастырь неподалеку от Мортаня?
– Да, – сказал я. – Километров восемьдесят отсюда, не больше.
– Боже милостивый, зачем?
Он попал в самую точку. За тем же, за чем туда стремятся все остальные, – за милостью Божией. Во всяком случае, так я полагал.
– Я подумал, если я поживу там немного перед тем, как вернусь в Англию, – сказал я, – это даст мне мужество жить дальше.
Он внимательно смотрел на меня, потягивая коньяк.
– Что вас тревожит? – спросил он. – Женщина?
– Нет, – сказал я.
– Деньги?
– Нет.
– Попали в передрягу?
– Нет.
– У вас рак?
– Нет.
Он пожал плечами.
– Может быть, вы алкоголик, – сказал он, – или гомосексуалист? Или любите огорчения ради них самих? Плохи, должно быть, ваши дела, если вы хотите ехать к траппистам.
Я снова взглянул в зеркало поверх его головы. Сейчас впервые я заметил разницу между нами. Отличала нас не одежда – его темный дорожный костюм и мой твидовый пиджак, а непринужденность, с которой он держался, – ничего общего с моей скованностью. Я никогда так не смотрел, не говорил, не улыбался, как он.
– Дела мои в порядке, – сказал я, – просто я как личность потерпел в жизни фиаско.
– Как и все остальные, – сказал он, – вы, я, все эти люди здесь, в буфете. Все мы до одного потерпели фиаско. Секрет в том, чтобы осознать этот факт как можно раньше и примириться с ним. Тогда это больше не имеет значения.
– Имеет, и еще какое, – сказал я, – и я не примирился.
Он прикончил коньяк и взглянул на стенные часы.
– Вам вовсе не обязательно, – заметил он, – немедленно отправляться в монастырь. Перед добрыми монахами вечность, что им стоит подождать вас каких-то несколько часов. Давайте переберемся туда, где сможем пить с бо́льшим удобством, а может быть, и пообедаем; будучи семейным человеком, я не стремлюсь домой.
Только теперь я вспомнил о незнакомце в машине, который окликнул меня на улице.
– Вас зовут Жан? – спросил я.
– Да, – сказал он. – Жан де Ге. А что?
– Кто-то принял меня за вас, тут, у вокзала. Какой-то субъект в машине окликнул меня. «Привет, Жан!» – крикнул он, а когда я сказал, что он ошибся, это, похоже, позабавило его: он подумал, что я – вернее, вы – не хочу, чтобы меня узнали.
– Ничего удивительного. Что вы сделали?
– Ничего. Он со смехом отъехал и крикнул, что мы увидимся в воскресенье.
– О да. La chasse…[6]
Мои слова, видимо, направили его мысли в новое русло, так как выражение его лица изменилось – хотел бы я узнать, что у него на уме, – голубые глаза подернулись непроницаемой пеленой, и я спросил себя: я тоже так выгляжу, когда какой-нибудь трудный вопрос всплывает из глубин моего сознания?
Он кивнул носильщику, терпеливо ожидающему с двумя чемоданами в руках за дверьми буфета.
– Вы сказали, что оставили машину у собора? – спросил он.
– Да.
– Тогда, если у вас найдется в ней место для моих чемоданов, мы можем вернуться туда и поехать куда-нибудь пообедать.
– Разумеется. Куда вам будет угодно.
Он расплатился с носильщиком, подозвал такси, и мы отъехали от вокзала. Это было похоже на странный сон. Как часто во сне я, тень, смотрел на самого себя, участвующего в призрачных событиях этого сна. Сейчас все это происходило наяву, а я ощущал себя таким же бестелесным, таким же безвольным…
– И он ничего не заподозрил?
– Кто?
Я вздрогнул; его голос, как голос пробудившейся совести, напугал меня: мы оба молчали с тех пор, как сели в такси.
– Человек, который окликнул вас возле вокзала.
– О да, абсолютно ничего. Я теперь вспоминаю, что он знал о вашей поездке, – он сказал, что она, видимо, была безуспешной. Это вам о чем-нибудь говорит?
– Еще как…
Я не стал развивать эту тему. Это меня не касалось. Я лишь взглянул на него украдкой – он так же украдкой смотрел на меня. Наши глаза встретились, но мы не улыбнулись друг другу, что было бы естественно для людей, связанных узами сходства, и я вновь почувствовал озноб, точно меня подстерегала опасность. Я отвернулся от него и стал глядеть в окно. В то время как такси завернуло за угол и остановилось у собора, раздался низкий, торжественный благовест ко всенощной. Этот неожиданный зов всегда глубоко меня трогал, задевал в моем сердце какие-то неведомые струны. Сегодня в громком, неудержимом звоне колоколов было предостережение. Мы вышли из такси. Медный лязг стал тише, перешел в глухой рокот, рокот – во вздохи, вздохи укоризны. В двери собора зашли несколько человек. Я открыл багажник. Мой спутник ждал, с интересом рассматривая машину.
– «Форд-консул», – сказал он. – Какого выпуска?
– Он у меня два года. Прошел около пятнадцати тысяч километров.
– Вы им довольны?
– Очень. Но я мало на нем езжу. Только на уик-энды.
Пока я укладывал его чемоданы, он жадно расспрашивал меня о машине. Словно мальчишка, увидевший новую марку, он трогал переключатель скоростей, похлопывал по сиденьям, чтобы проверить пружины, касался пальцами коробки передач и указателя скорости и наконец, в полном восторге от машины, спросил, нельзя ли ему ее повести.
– Разумеется, можно, – сказал я, – вы знаете город лучше меня. Действуйте.
Он с уверенным видом сел за руль, я забрался на сиденье рядом. Отъезжая от собора и поворачивая на улицу Вольтера, он продолжал восторженно шептать: «Великолепно. Чудесно»; видно было, что он наслаждается каждой секундой езды, вернее, бешеной гонки, – сам я езжу весьма осторожно. Мы проскочили перекресток при красном свете, чуть не сбили с ног старика, прижали к обочине огромный «бьюик», к ярости сидевшего за рулем американца, и продолжали кружить по городу, чтобы, как объяснил мой спутник, проверить скорость моего «форда».
– Вы не представляете, – сказал он, – как забавно пользоваться чужими вещами. Это одно из самых больших моих удовольствий.
Я зажмурил глаза: мы огибали угол так, словно участвовали в авторалли.
– Но, быть может, – продолжал он, – вы уже умираете с голоду?
– Ну что вы, – пробормотал я. – Я в вашем распоряжении.
И тут же подумал, что французский слишком деликатный, слишком вежливый.
– Я хотел было отвезти вас в единственный ресторан, где можно прилично пообедать, – сказал он, – но передумал. Меня там знают, а я по некоторым соображениям предпочел бы остаться инкогнито. Не каждый день встречаешь самого себя.
Его слова вновь пробудили во мне то чувство неловкости, которое я испытал в такси. Ни один из нас не желал выставлять напоказ наше сходство. Я внезапно осознал, что не хочу быть увиденным с ним рядом. Не хочу, чтобы официанты пялили на нас глаза. Мне почему-то было стыдно, словно я делал что-то украдкой. Непривычное для меня чувство. Мы подъезжали к центру города, и он снизил скорость.
– Пожалуй, – сказал он, – я не вернусь сегодня домой, а заночую в отеле.
Казалось, что он думает вслух. Вряд ли он ждал от меня ответа.
– В конце концов, – продолжал он, – когда мы кончим обедать, будет слишком поздно звонить Гастону, чтобы он привел машину. Да они и не ждут меня.
Я сам придумывал такие же предлоги, чтобы отодвинуть встречу с чем-нибудь неприятным. Интересно, почему его не тянет домой?
– А вы, – сказал он, поворачиваясь ко мне в то время, как мы ждали у светофора, – может быть, вы все же передумаете и не поедете в монастырь? Вы тоже могли бы остановиться на ночь в отеле.
Голос его звучал странно. Казалось, он нащупывает путь к какой-то договоренности между нами, к какому-то решению проблемы, не вполне ясной для нас самих, и, когда он посмотрел на меня, взгляд его был испытующим и в то же время уклончивым, словно он что-то скрывал.
– Возможно, – ответил я. – Не знаю.
Перестав восторгаться машиной, погрузившись в себя, он пересек центр города, не останавливаясь у больших отелей, которые я заметил днем. Наконец мы оказались в районе серых, однообразных домов, фабрик и складов. На убогих улицах то и дело попадались дешевые пансионы, сомнительные меблированные комнаты, отели, где не спрашивали паспорта и не задавали вопросов, если вы хотели провести там ночь или час.
– Здесь спокойней, – проговорил он, и я, как и прежде, не мог сказать, обращается ли он ко мне или думает вслух.
Но мне не очень-то понравился его выбор, когда мой спутник остановил машину перед облупленным домом, втиснутым между двумя другими, такими же грязно-коричневыми, как и он, над полуоткрытой дверью которого виднелась надпись из тусклых синих электрических лампочек: «Hotel. Tout confort»[7], предупреждая о том, что это за заведение.
– Иногда, – сказал он, – эти места полезны. Не всегда хочешь встретить знакомых.
Я ничего не ответил. Он выключил мотор и распахнул дверцу.
– Зайдете? – спросил он.
У меня не было никакого желания проникать в тайны удобств, о которых объявлялось более мелкими буквами под синей вывеской, но я вылез из машины и вытащил из багажника его чемоданы.
– Пожалуй, нет, – сказал я. – Вы зайдите, договоритесь о номере, если хотите. Я предпочитаю сперва пообедать, а уж потом решать, что делать дальше.
Меня больше прельщал мой маршрут на север: сперва в Мортань, затем по грунтовой дороге в монастырь траппистов.