– Да что это, в самом деле! – взревел он, двинув своего коня прямо на преграждающих путь стражников. Трое его спутников последовали примеру сюзерена, один даже выхватил из ножен меч, стражники наставили копья… Толпа заголосила, заворочалась, кто-то бросился бежать, кого-то сбили с ног. Вскипела мгновенная паника.
Те двое, что хозяйничали в телеге Мак-Лауда, поспешили на помощь своим собратьям. Один из них походя прикрикнул на недотепу-крестьянина, застывшего с вожжами в руках:
– Что стал, дубина?! Ну, пошел, не до тебя!
Само собой, повторять дважды ему не пришлось.
…Итак, полдела сделано, думал шотландец. Он жив (разобраться бы еще, каким чудом!), он добрался до города, и пока что переменчивая Фортуна невероятно к нему благосклонна – ну, должно же быть хоть малое воздаяние за пережитые ужасы! Теперь нужно сообразить, как отыскать Джейля, а вместе с ним и всех остальных. Если, конечно, эта компания поспела в Безье прежде гонца из Ренна. И если задержалась в городе, а не проследовала мимо.
«Думай, Дугал, думай. С ним семеро человек, да трое пленников, да дюжина лошадей – целая орава, нуждающаяся в пропитании и отдыхе. Пленников нужно где-то разместить, а поскольку среди них имеется весьма ценная добыча женского полу, то предоставить им хоть какое-то удобство. Значит, гостиница, причем вместительная. Окажись я в положении Ральфа, так бы и поступил. В средствах он явно не стеснен, выберет кабак почище… Так, где тут у нас постоялые дворы?»
Первый же встречный горожанин оказался не прочь поболтать и на все вопросы ответил исчерпывающе. Больших постоялых дворов, таких, чтоб можно было и кружку пива пропустить, и выспаться под крышей без особых неудобств, в Безье имелось не менее десятка. Ближайшие – «Конская голова» и «Белый бык». «Голова», что на Поперечной улице в южном конце города, поплоше, «Бык», стоящий по соседству с часовней святой Гизеллы, побогаче. Тебе, любезный, прямая дорога к «Конской голове», потому как медяков у тебя на «Быка» не хватит, и рожей ты, извиняюсь, не вышел, да к тому же к хозяину «Быка» нынешним вечером ввалились проезжие господа, числом не менее дюжины…
Сидевший на возке человек смиренно поблагодарил, стегнул клячу и отправился в сторону «Конской головы». Горожанин, пошедший своей дорогой, вскоре забыл о мимолетной встрече. В ней не было ничего, о чем стоило помнить – поселянин из окрестной деревушки расспрашивал, где в Безье можно остановиться на ночлег. Судя по выговору и манере проглатывать окончания слов, собеседник был уроженцем северной части графства, откуда-то из-под Тулузы.
Дугал же, отъехав, мысленно вознес краткую, но горячую молитву Иисусу и Пресвятой Деве за сопутствующее ему везение.
Верно послужившую кобылу и телегу Мак-Лауд оставил подле общественной поилки для лошадей. К утру кляча обретет нового владельца – а если городские стражники достаточно честны и не пренебрегают своим долгом, то вернется к прежнему хозяину. Лошадь, пусть даже такая дряхлая, все равно остается большой ценностью, да и подвода с грузом муки дорогого стоит. Ограбленный старикан все окрестности перевернет в ее поисках.
Гостиница «Белый бык», над крыльцом коей болталась жестяная вывеска с изображением упомянутого животного и традиционный котелок, отыскалась довольно быстро. Словоохотливый горожанин не погрешил против истины – «Бык» располагался в двухэтажном доме, каменном снизу и деревянном сверху, с примыкающей слева конюшней. Даже не заглядывая внутрь, Дугал издалека услышал пронзительное злобное ржание, сопровождаемое ударами копыт о перегородку – серый жеребец по кличке Билах, забияка и редкостный стервец, высказывал свое недовольство миром. Надо думать, завтра же утром Джейль отделается от упрямой твари, продав ту на живодерню.
Они были здесь, Мак-Лауд это нюхом чуял – мессир Ральф Джейль, его пленники и драгоценная добыча. Может быть, скрывались вон за теми подслеповатыми окошками на втором этаже, где тускло мерцали огоньки масляных светильников. Гисборна и его сотоварищей по несчастью наверняка заперли в отдельной комнате, приставив к дверям сменяющуюся охрану. Меди, позаимствованной у виллана, возможно, и хватит на оплату ужина в трактире, но – не стоит привлекать к себе лишнее внимание, придется поголодать. Засесть в густой тени, в тупичке, вон у того забора. Правда, тупичок отменно вонюч – не иначе, окрестные жители сливают там помои – зато туда не сунется даже самый ретивый патруль, а постоялый двор оттуда как на ладони. И ждать. Постояльцам вставать рано, ехать далеко и долго. Скоро они угомонятся.
«Интересно, – думал шотландец, пытаясь устроиться поудобнее среди мусорных куч и отгоняя навязчивое видение большого дымящегося куска мяса вкупе с наполненной элем кружкой, – что сейчас поделывает Железный Бертран? Наш побег он, конечно же, обнаружил, потому и закрыл город. Ох, не завидую я тем, кому доведется попасть под его горячую руку…»
* * *
– …Что значит «пусты»?! Да ты понимаешь, что говоришь?!
На здоровенного детину по имени Гвиго, начальника стражи в замке Ренн, жалко было смотреть. Потупив взгляд, он переминался с ноги на ногу перед разъяренным Транкавелем, и его грубо слепленная физиономия попеременно то наливалась жарким багрянцем стыда, то стремительно белела от невыносимого ужаса. Железный Бертран мог нагнать страху на любого смельчака. Ну, или почти любого.
– Не извольте гневаться, ваша милость… – в очередной раз промямлил стражник. – Говорю, как есть, не прячу ж я их, в самом-то деле… Пусты их комнаты, как есть пусты, и сами они пропали, и трех коней с конюшни свели, только барахло кой-какое осталось… Не иначе, сбежали гости…
– Молчать, идиот! Из Ренна они могли бежать только в одном случае – если им помогли, и клянусь Богом, я дознаюсь, кто это был! – рявкнул Железный Бертран. – Поднять гарнизон по тревоге, обыскать в замке каждый уголок! Заменить стражу у обоих ворот, караул удвоить, лучников – на стены! Всех, кто стоял в карауле нынешней ночью, согнать во дворе, обыскать до нитки, их имущество перетряхнуть. У кого сыщется лишнее золото – тут же в кандалы и в допросную. Комнаты наших гостей запереть, приставить охрану, к имуществу не прикасаться! Гонцы пусть седлают коней. Кастеляна и библиотекаря немедленно сюда. Да, и отправь людей – пусть позовут ко мне Рамона и Тьерри, чем быстрее, тем лучше. Все понял?
– Понял, ваша милость! – радостно громыхнул Гвиго, украдкой переведя дух – раз отдают приказы, значит, прямо сейчас казнить не станут. – Осмелюсь спросить… а ваша дочь?
– Ее тоже ко мне. Выполняй, черт тебя подери!..
Гвиго исчез за дверью.
Бертран де Транкавель, проводив его мрачным взглядом, заложил руки за спину и принялся нервно расхаживать из угла в угол, время от времени останавливаясь у окна, выходящего в замковый двор. Над Ренн-ле-Шато занимался ясный рассвет, обещая погожий осенний день. В окно было видно, как суетятся стражники, понукаемые разъяренным Гвиго, как перепуганная челядь, побросав привычные ежеутренние хлопоты, прячется по своим каморкам – замок стал похож на разворошенный муравейник.
В дверь боязливо постучались, однако то был не мэтр Ансельмо, не кастелян и не один из отпрысков. Транкавель-старший недоуменно приподнял бровь, увидев вошедшего – Гиллем де Бланшфор был бледен, под глазами синюшные круги, голова неумело замотана окровавленной тряпицей.
– Ты почему здесь? – рыкнул Железный Бертран вместо приветствия. Общество «мужа женовидного» граф де Транкавель терпел исключительно по необходимости. Какой ни есть, а все-таки родственник, братец супруги Рамона. Мессир Бертран, конечно, предпочел бы выставить эдакого родича за дверь и сталкиваться с ним раз в год по праздникам. Но Рамон, избравший Бланшфора-младшего в задушевные приятели, упрямился, и Бертран махнул рукой – пес с вами, пусть душка Гиллем околачивается в Ренне, только на глаза попадается пореже. Относиться же к отпрыску семейства Бланшфоров сколько-нибудь уважительно у графа де Транкавеля не было ни желания, ни оснований. – Какого черта с тобой случилось?
– Ваша милость, выслушайте меня, – потрепанный красавчик начал разговор без обычного жеманства и лишних предисловий, что само по себе было удивления достойно. – Вчера после вечерни я и двое моих приятелей, Кристиан де Ланме и Монтеро д'А-Ниор, находились в Санктуарии. Признаюсь, мы сглупили – сцапали этого итальяшку, Франческо…
По мере того, как Гиллем де Бланшфор продолжал свой рассказ, излагая на диво коротко и ясно – не иначе, вследствие пережитого ночью шока – Бертран де Транкавель сперва присел на край стола, потом ощупью нашарил кресло и опустился в него, ни на миг не отводя глаз от бледной, как мел, физиономии рамонова прихвостня. Он ни разу не перебил и не задал ни одного вопроса. Все и так было ясно как божий день.
Наконец де Бланшфор окончил свою речь. И, словно это послужило сигналом, стукнула дверь комнаты, пропуская Тьерри и Бланку, за которыми в коридоре маячили взволнованные лица. Начальник стражи, кастелян, мэтр Ансельмо. Все – кроме старшего сына, Рамона де Транкавеля.
Тьерри, завидев стоящего посреди комнаты Гиллема де Бланшфора, остановился, будто налетев на стену.
– Гвиго, – страшным, ледяным голосом сказал граф, – ты послал за моим старшим сыном?
– Так точно, ваша милость! – отозвался Гвиго. – Но он заперся у себя и не отвечает…
– Ломайте дверь! – Железный Бертран сорвался на крик. – Все вон отсюда! Я должен… – его лицо на мгновение передернулось, – должен побеседовать с моими детьми.
Призванные к ответу толпой вывалились в коридор, испытывая несказанное облегчение – расправа пока откладывалась. Старый хранитель книг даже осмелился пробормотать себе под нос нечто укоризненное – мол, дергают дряхлого человека спозаранку то туда, то сюда, а переходы-то в замке немалые…
Стоявшие бок о бок братец и сестрица виновными себя явно не ощущали и каяться в грехах не спешили. Скуластая физиономия Тьерри надежным щитом скрывала любые эмоции и переживания. Бланка выглядела удивленной и несколько встревоженной, но не более того. Она и заговорила первой, беззастенчиво пользуясь правом отцовской любимицы:
– Грядет война с де Фуа? Иначе зачем наша гвардия носится по стенам, словно курицы с отрубленными головами?
– Она еще имеет нахальство спрашивать, что случилось, – процедил сквозь зубы Бертран и, не давая любимым отпрыскам опомниться, загромыхал: – Это я должен у вас спрашивать, что случилось! О чем вы там шушукаетесь за моей спиной? Тьерри, будь любезен немедленно, внятно и честно объяснить, чем ты занимался вчера в подвалах! И, если твое объяснение мне не понравится, пеняй на себя! Я жду ответа!
– Я всего лишь помешал друзьям моего брата совершить очередную глупость, – даже напряженная обстановка не заставила Тьерри избавиться от привычки говорить медленно, растягивая каждое слово. – В конце концов, эта заезжая компания пока еще считалась нашими гостями, а не пленниками. Если при этом кое-кто пострадал, моей вины тут нет. К сожалению, и заслуги тоже. Я должен был проучить прихвостней Рамона гораздо раньше.
– Что ты делал потом? – с нажимом осведомился мессир Бертран. – И, кстати, чем ты, моя дорогая дочь, занималась минувшей ночью?
– Проводил гостей до их комнат, убедился, что они заперли за собой двери и пошел к себе, – с безмятежностью честного человека, коему нечего скрывать, ответствовал любящий отпрыск. – Где и оставался до самого утра, когда ко мне с воплями ворвался перепуганный Гвиго.
– А я весь вечер безвылазно сидела у Тьерри, читала его книги, – добавила Бланка. – Мне было скучно одной. И ночевала там же. Слуги могут подтвердить, если уж моему слову тут более не доверяют, – она оскорбленно вскинула подбородок, в точности копируя манеру старшего брата и отца.
– Так что все-таки стряслось? – повторил недавний вопрос сестры Тьерри де Транкавель.
Если бы взглядом можно было испепелять, от отпрысков Железного Бертрана остались бы только две кучки праха на чисто выскобленном полу. Весь жизненный опыт, все многолетнее знание людей господина Редэ вопияли о том, что сын и дочь преспокойно лгут ему прямо в глаза. Лгут – и не боятся, ибо ему не в чем их обвинить. Внезапно он пожалел, что уже не в силах сорвать с лиц своих детей маски, за которыми они наловчились прятать от него свои мысли. А ведь он был уверен, что ему известен каждый шаг его отпрысков, каждое их слово и замысел… Кого он взрастил? Неужели настал тот день, когда собственная кровь осмелилась подняться против него?
Ну уж нет! Напрасно его детки надеются, что уверения в непричастности спасут их. Он вытряхнет из них правду. Любым способом. И начнет прямо сейчас.
– Тьерри, твоя лаконичность меня не устраивает, – мессир де Транкавель сумел взять себя в руки и успокоиться. – Попробуй еще раз, но подробнее. Можешь начать с твоего визита в Санктуарий.
Дверь распахнулась без стука. Ввалившийся Гвиго, чья физиономия теперь приобрела интересный зеленоватый оттенок, с порога рухнул на колени, заблажив:
– Помилуйте, ваша светлость! Откуда мне было знать, что там творится!
– А теперь-то еще что? – с бесконечным терпением осведомился Тьерри, опередив недовольно нахмурившегося отца.
– Так мессир Рамон… – выдохнул начальник стражи, зажмурившись в ожидании карающей молнии с небес. – Мы дверь взломали, как было велено, а он там… Лежит и вроде как не дышит, а на полу повсюду кровь и блевотина… Мадам Идуанна, как заглянула, так сразу в обморок хлопнулась…
– Я ведь предупреждала, когда-нибудь он доиграется со своими алхимическими настоями да ведьминскими отварами, – прозвенела в наступившей тишине Бланка. Граф Редэ с такой силой стиснул пальцы на подлокотниках кресла, что твердое дерево жалобно затрещало.
– Под замок обоих, – свистящим полушепотом распорядился он. – Запереть в Старой башне, приставить охрану, глаз не спускать… Молчать! – взревел он, увидев, что Бланка открывает рот.
Упрямую девицу гнев мессира Бертрана ничуть не испугал.
– Меня-то за что? – шумно возмущалась она всю дорогу до Старой башни. – Я ведь вообще не при чем!
Тьерри молчал. Не оправдывался, не пытался взывать к отцовской справедливости. Просто молчал, глядя себе под ноги и крутя на пальце тяжелый старый перстень с ярким желтым камнем. Только когда за братом и сестрой захлопнулась толстая дверь, он соизволил разомкнуть уста:
– Тише, дорогая. Наша партия еще не закончена. Если я все верно рассчитал, наше заключение будет весьма недолгим.
* * *
После полуночи огни в окнах постоялого двора начали меркнуть один за другим. Из дверей, голося, вывалилась засидевшаяся допоздна компания местной молодежи и направилась вниз по улице. Еще с полчаса ходили туда-сюда слуги, прибиравшееся в общей нижней зале. Наконец все затихло. Для верности Мак-Лауд выждал еще немного и поковылял в обход дома, ища плохо запертую дверь или перекосившуюся на петле ставню. Ужасно недоставало ножа. Свой собственный, с рукоятью оленьего рога, он потерял еще при попытке убить оборотня; заимствованный в Ренне отобрали паршивые мародеры Джейля. У ограбленного виллана нож, конечно же, имелся – кто ж выходит из дому без ножа? – но брать эту зазубренную полоску скверной стали на грубом деревянном черенке Мак-Лауд побрезговал, понадеявшись, что вскоре разживется где-нибудь клинком получше. Не разжился.
Владелец постоялого двора, похоже, держал слуг и домочадцев в строгости. Двери надежно заложены изнутри засовами, обе половинки ставень заперты на крюки, а что хуже всего – вдоль улицы то и дело топотали патрули ночной стражи, числом не менее шести-семи человек, размахивая факелами и изображая неусыпную бдительность. Должно быть, Бертран Транкавель распорядился усилить дозоры.