– Раз уж получается сегодня праздник, тогда знаешь что? Я тебе подарю подарок, который к Новому году сделал. Ты не бойся, это не весь подарок, потом еще будет.
И он вытащил из тайника, со шкафа, склеенное «Лукоморье».
Это была словно маленькая театральная сцена. Размером с тетрадку. На ней – дуб с золотой цепочкой, черный лохматый кот ростом с полспички, Баба Яга в ступе из наперстка, а в ветвях – русалка с хвостом из фольги. Из-под белых гребешков на волнах торчали шлемы и копья Черноморова войска (правда, не тридцать три, а поменьше). Подвешенный на нитке к облаку бородатый колдун тащил богатыря с длинным мечом из иголки.
Небо над Лукоморьем было из тонкой зеленой бумаги. Прорезанный в ней месяц Толик заклеил ярко-желтой бумажкой – совсем прозрачной. Посмотришь на просвет – небо таинственно светится, месяц горит, силуэты на сцене будто оживают…
Мама и в самом деле повеселела. Хвалила Толика и долго разглядывала сказочный театр. Потом сказала:
– Я тебе тоже сделаю подарок. Тоже предварительный…
И дала мама Толику синюю книжку с быстрым кораблем на твердой корочке. «Русские кругосветные мореплаватели».
– Ух ты-ы… – сказал Толик. Съехал со стула на пол, под елку, и там открыл первую страницу. – Мам, вот спасибо… – Он торопливо пролистал предисловие (известно, что предисловия читать необязательно). – «Крузенштерн и Лисянский, первая экспедиция на Восток»… Мама, они кто? Капитаны?
– Читай, читай, сам узнаешь, – сказала мама. – Кто у нас моряк-путешественник? Ты или я?
И Толик читал под елкой, пока мама не погнала его в постель. Потом еще читал – под одеялом, с фонариком (вернее, с батарейкой, к которой были примотаны самодельный жестяной рефлектор и лампочка). Мама наконец сказала сквозь сон:
– Толька, совесть у тебя есть? Я тебя завтра не подниму.
– Ну и что? Каникулы же.
– Мало ли что каникулы! С утра пойдешь на рынок…
Курганов
Уходя на работу, мама растолкала Толика.
– На столе деньги и список: что надо купить.
Толик не стал нежиться в постели. В каникулы для этого почему-то нет настроения. Он выпустил гулять Султана, разогрел на завтрак жареную картошку, полюбовался елкой и отправился за покупками. Ключ оставил в коридоре под половиком. Султану, который шастал по двору, сказал:
– Далеко не бегай. Может быть, Варя появится, а дома никого…
На рынке он купил круг замороженного молока, в овощном подвальчике – квашеную капусту и свеклу для винегрета, в продуктовом магазине на углу – пол-литра подсолнечного масла и душистую буханку хлеба, который теперь без карточек и почти без очереди. А на свои собственные три рубля (которые остались от елки) еще один шарик: ярко-алый, с картинкой «Конек-Горбунок».
Вари дома не оказалось. Да и смешно было надеяться, что ее отпустят из института в учебный день. Зато раньше срока пришла на обед мама. Сказала, что в редакции капризничает машинка и материалы в новогодний номер придется печатать дома.
Она застучала на своем ужасно старом, но еще крепком «Ундервуде». Толик опять уселся читать про Крузенштерна и Лисянского. Рядом приткнулся нагулявшийся и пообедавший Султан. Он тихо сопел и в полудреме постукивал хвостом о половицы.
Толик читал быстро. Он вообще был «книгоглотатель», а если про море и про путешествия – он мчался по страницам, как лихой кавалерист. Но мчался – это не значит, что был невнимательным. Он не пропускал даже тех страниц, которые написаны скучновато, словно в учебнике.
Читать – это вообще самое лучшее занятие. А если вот так, под елкой, и когда мама уютно стучит на машинке, и когда за стеной Эльза Георгиевна что-то красиво, ненавязчиво наигрывает на пианино, и когда не колет мысль об уроках – тогда вообще счастье.
И плывут, плывут корабли «Надежда» и «Нева» к Нукагиве и Камчатке, к Русской Америке и Японии, к Китаю и острову Святой Елены…
В Кронштадт «Нева» и «Надежда» вернулись, когда за окнами стемнело, мама перестала печатать, а Султан опять отпросился на улицу. Толик потянулся так, что заскрипели позвонки.
– Вот книжечка! Мама, ты молодчина, что догадалась купить такую.
Мама, укладывая в портфель бумаги, объяснила:
– Здесь интересное совпадение. Недавно я печатала старые документы одному человеку, по заказу. Как раз насчет этих морских путешественников. Печатаю и думаю: «Вот бы книжку про них достать! А то ума не приложу, что ненаглядному сыну подарить на Новый год. Потом иду мимо «Когиза», и нате – стоят на витрине «Русские мореплаватели». Как в сказке.
– Новогодние чудеса… А что за документы ты печатала?
– Да брошюра старая, инструкции всякие.
– А что за человек? Профессор?
– Господи, откуда у нас в Новотуринске профессоры? Так… человек. Заходит иногда в редакцию, заметки пишет… Эту брошюру он в библиотеке отыскал, в архивном фонде, и попросил меня кое-что перепечатать. Видимо, интересуется географией… Ой, Толик, сделай сегодня еще одно доброе дело!
– Опять в магазин, – сказал Толик. – Или свеклу чистить?
– Ничего не чистить. Отвези этому человеку готовую работу. Она дома у меня, а он заходил сегодня в редакцию, спрашивал. Неудобно так… Отвезешь? Он на Ямской живет.
– У-у…
– Ну что «у-у»? Мне на работу надо, и там я застряну, если машинку починили. А тебе прокатиться – одно удовольствие.
Мама угадала. Толик протянул «у-у» для порядка. Читать он устал, сидеть дома одному – радости мало, а прокатиться по вечерним предновогодним улицам в самом деле неплохо.
Мама дала ему плоскую папку.
– Покажи, что за брошюра, – попросил Толик. – Интересно все-таки, морская ведь.
В папке лежала серая тонкая книжица с узором из листьев и маленьких глобусов. Длинное название было оттиснуто старинными буквами:
СОБРАНIЕ ИНСТРУКЦIЙ,
данныхъ въ разное время
командирамъ
РУССКИХЪ СУДОВЪ
при отправленiи въ дальнiе плаванiя
И ниже:
Санкт-Петербургъ
1853
Толик полистал. Мелькнуло знакомое имя Крузенштерна. Но мама торопила:
– Вот адрес. Вход отдельный, со двора, собаки там нет. Человека этого зовут Арсений Викторович. Он такой, немного хмурый и нелюдимый, но ты не бойся.
– А чего бояться-то? Отдам папку, вот и все.
– Ну… не совсем все. Скажи, что я просила, что, если он может… пусть сразу расплатится за работу. Нам бы деньги к празднику очень пригодились.
Толик поморщился.
– На кино-то небось запросишь, – напомнила мама.
Мама ушла. Толик оделся, выволок из-за вешалки лыжи, снял с гвоздя самодельную сбрую. На крыльце свистнул Султана. Тот вылетел из темноты.
– Хватит без толку носиться, запрягайся.
Султан не спорил.
Они выбрались со двора на укатанную дорогу.
– Ну, вперед! – велел Толик. – Давай!.. Вперед, Султан! Кошка! Где у нас кошка?
Султан радостно взвизгнул и рванул Толика.
Это была игра. Еще давно, когда пес был почти щенком, юный хозяин так приучал его мчаться и тащить лыжника. Приходилось выслеживать впереди кошку, чтобы Султан охотнее набирал скорость. А теперь никакой кошки не было, Султан это прекрасно понимал. Да и на кой шут она сдалась? Если догонишь, что дальше? Не душить же ее, в самом деле. Да и по морде можно заработать когтистой лапой (случалось такое в прежние времена). А бежать и без всякой причины весело. Везти легонького хозяина – это не работа, а шуточки.
Толику тоже было весело. Лыжи слушались отлично, тугие запяточные ремни плотно держали их на валенках. Папка – за пазухой, ремень от упряжки – в левой руке, а правая откинута, как у канатоходца, – чтобы сохранять равновесие…
А по сторонам бегут назад желтые уютные окошки. И старый знакомый – новогодний месяц – летит за Толиком.
Пересекли большую улицу Луначарского – с двухэтажными домами, фонарями, магазинами и машинами. И опять вокруг сугробы, палисадники да месяц над заборами… И вот уже Ямская. Раньше редко приходилось бывать здесь: в этих краях – ни друзей, ни знакомых. Вроде бы не так уж далеко от Запольной, а все здесь непривычное. Кирпичная часовенка на углу, сад за глухим забором, чужая трехэтажная школа… Даже месяц стал какой-то не такой и притворялся, что незнаком с Толиком.
Ну, ничего, они с Султаном нигде не пропадут.
– А ну, Султан, где здесь кошка?!
Дом номер четырнадцать оказался большой, двухэтажный, с узорчатыми наличниками на высоких окнах второго этажа. А низ – кирпичный. Наверно, раньше жил в доме купец или фабрикант. Калитка открылась мягко, без капризов. Во дворе, у первого крыльца, Толик воткнул в сугроб лыжи.
– Султан, сидеть. Зря не гавкай, лыжи никому не давай.
Султан недовольно двинул ушами: и так знаю. Толик постучал в обитую войлоком дверь. Постучал уверенно: на фанерном почтовом ящике белела при свете месяца надпись:
КУРГАНОВ А. В.
Хозяин отпер дверь, не спрашивая, кто и зачем. Встал на пороге, касаясь головой верхнего карниза. В сенях, за спиной у него, горела яркая лампочка.
– Что угодно? – глуховато спросил Курганов.
– От Людмилы Трофимовны… – Толик протянул папку.
– О! – Голос Курганова стал яснее и добрее. – Это удивительно и прекрасно. – Он взял папку. – Заходите, прошу вас.
Толик подумал, что заходить вроде бы ни к чему. Но вспомнил про деньги.
Они прошли через длинные морозные сени. Толик видел Курганова со спины. Тот был очень высокий, сутулый. В накинутом ватнике, в старых галифе, в громадных растоптанных валенках на тонких ногах. По дороге он зацепил коромысло на стене, оно с грохотом сорвалось с гвоздя. Толик бросился поднимать, но Курганов, не взглянув, сказал:
– Плюньте.
Они оказались в большой комнате – тоже с яркой голой лампочкой. И первое, что увидел Толик, – это громадная синяя карта. Со всеми частями света. Она занимала полстены. Под ней угадывалась высокая, видимо, заколоченная дверь.
– Проходите, – говорил Курганов, – раздевайтесь, вот вешалка… Ах, как прекрасно, что Людмила Трофимовна прислала… Но зачем такое беспокойство? Я бы сам завтра… Вы ее сын?
– Сын, – кивнул Толик. Ему впервые говорили «вы», но он не удивлялся. Он знал, что люди, воспитанные по-старинному, всегда очень вежливы. Даже с детьми. Видимо, и Курганов такой. Может, и в самом деле ученый-географ? Специально поселился вдали от столицы, чтобы работать в тишине…
Правда, обстановка в комнате была явно не профессорская. Стол, покрытый газетами, разномастные стулья. Железная кровать. Книг много, но полки самодельные, некрашеные. Лишь камин богатый: большой, узорчатый – кружевное чугунное литье. Толик видел такой всего один раз – у мамы на работе, в кабинете редактора. Потому что редакция находилась в старинном доме бывшей заводской конторы буржуя Крутиса.
Здесь камин, конечно, тоже остался от прежних хозяев. Наверно, раньше в этой комнате был чей-то домашний кабинет, а потом его отгородили и сделали отдельный вход с улицы…
Толик, озираясь, машинально отстегнул пуговицы. Курганов забрал у него куцее, похожее на курточку пальто и шапку.
– Проходите, погрейтесь с дороги. Я сейчас чайку…
– Да нет, спасибо…
– Это вам спасибо, так вовремя привезли. Да проходите же!
Толик начал стаскивать валенки.
– Зачем? Не надо! – всполошился Курганов.
– Я шкуру затопчу.
На полу раскинулась бурая медвежья шкура с кривыми когтями на растопыренных лапах.
– Ну и топчите, я сам ее топчу! Это вовсе не предмет роскоши, а так… случайный подарок одного приятеля.
Но Толик уже стянул валенки.
– Тогда я их к печке… – решил Курганов.
Толик подумал, что Арсений Викторович вовсе не хмурый и не молчаливый. Скорей наоборот. Суетится чего-то с мальчишкой, как с важным человеком… «А может, просто стесняется? – мелькнула у Толика догадка. – Может, не знает, как разговаривать с детьми? Может, своих никогда не было…»
Курганов, без сомнения, жил один. Единственная кровать – старая и узкая, вроде солдатской койки. Посуда стоит на тех же полках, что и книги. Вешалка почти пустая, а шкафа для одежды вообще нет. Холостяк. Вроде Дмитрия Ивановича, у которого Толик был несколько раз.
Идти в чулках по упругому медвежьему меху было очень приятно. Толик прошел не торопясь. Присел на скрипнувший стул. Курганов поставил на подоконник плитку, на плитку чайник. Толик думал: не пора ли сказать о деньгах?
Курганов, хотя и был разговорчив, добродушным не казался. Стоило ему замолчать, и лицо делалось невеселым. Это было некрасивое лицо с повисшим над толстыми губами носом. Один угол рта опускался ниже другого. Голубые глазки сидели близко от переносицы и смотрели из-под щетинистых бровей с настороженной виноватостью. Сквозь жидкие бесцветные волосы просвечивала лысина. И все же Курганов был не таким старым, как сперва Толику показалось. Сутулился, но двигался быстро. Он снял ватник, остался в обвисшем черном свитере и сделался еще более тощим и высоким. Длинные руки с большими ладонями торчали из рукавов…
Толик встретился глазами с Кургановым и смутился, что так разглядывает его. Стал смотреть на карту. Она была гораздо больше школьной. Все материки покрывал одинаковый серый цвет, а по морям и океанам растекалась голубая краска разных оттенков – от белесоватой до густо-васильковой.
«Наверно, морская карта», – подумал Толик. Хотел уже спросить о ней Курганова, но заметил картинку – рисунок в деревянной рамке под стеклом. Он висел на карте, левее западных берегов Африки. Толик различил на картинке переплетение корабельных снастей и осторожно подошел.
Рисунок был сделан карандашом на желтоватой ворсистой бумаге. На палубе, у фальшборта, в окружении хохочущих матросов сидел на бочке бородатый дядька в короне и с вилами. Он тоже хохотал или что-то весело кричал. В левой руке его была объемистая кружка. Поодаль стояла группа офицеров в треуголках. Сквозь частые ванты и бакштаги невдалеке был виден еще один корабль. Он шел под полными парусами, с небольшим креном.
Курганов остановился сзади. Толик оглянулся:
– Это встреча с Нептуном, да? Переход через экватор?
– Совершенно правильно. Русские корабли «Надежда» и «Нева» двадцать шестого ноября тысяча восемьсот третьего года.
– На которых Крузенштерн и Лисянский?
– Да, да… Значит, слышал о них?
– Ага! Я про них только сегодня читал.
– Прекрасно! А что именно? Чья книга?
– Моя. Мама подарила.
– Прекрасно, – опять сказал Курганов серьезно. – Но я, собственно, имел в виду, кто автор…
– Ой, – смутился Толик. – Это – кто написал? Я не помню.
– Ну, ничего, – смутился и Курганов.
– Кажется… Новиков.
– Любопытно… А может быть, Нозиков?
– Может быть, – виновато сказал Толик.
– Ну что же. Нозиков так Нозиков, – с непонятной ноткой проговорил Курганов. – Для начала можно и его.
– Вы его тоже читали, да?
– Д-да… По правде говоря, он не пишет ничего нового. У меня еще в детстве была книга об арктических и кругосветных мореплавателях России, в том числе и о Крузенштерне. Некой писательницы Лялиной, весьма популярной в те года. Так вот, у Нозикова кое-где прямо слово в слово списано…
Толик с первого класса знал, что списывать нехорошо. И ему стало неловко за Нозикова. И обидно за книжку – мамин подарок. Толик сказал насупленно:
– Может, он просто похоже написал. Потому что про одно и то же.
– Да? Ну, может быть, – излишне покладисто проговорил Курганов. – Беда не в этом… И Лялина, и Нозиков описывают экспедицию очень гладко. И не касаются подробностей.
Толик нерешительно возразил:
– Почему? Там есть подробности.
– В событиях кое-что есть. А про людей мало… Например, что мы знаем про этого матроса? – Курганов ногтем ткнул в Нептуна. – Ни Лялина, ни Нозиков о нем даже не вспоминают. А любопытный был человек! Веселый, остроумный. Грамотный. А это редкость среди тогдашних матросов… Правда, и грехи у него были, мог загулять на берегу… В общем, характер… Кстати, мой однофамилец. Я в детстве вообразил даже, что это мой предок…
Толик живо вскинул на Курганова глаза:
– А может, правда?
– Едва ли… Но с него начался мой интерес к этому плаванию.
– А где вы про него прочитали? Про Курганова.
– У самого Крузенштерна, в его книге про путешествие. Очень старая книга, напечатана сто сорок лет назад. Три тома… Я выменял их у своего товарища на пять романов Майн Рида… Вот тогда и прочитал про матроса Курганова… Кстати, непонятно, как его звали. В списке экипажа у Курганова имя Иван и звание квартирмейстер, то есть унтер-офицер…