Сейчас мы с Ильей больше не устраивали свалок. Посидели рядышком, вместе поразглядывали книгу. Я открыла картинку с Томом Берингом, рассказала про Стасика. Илья покивал понимающе.
– Знаешь, Женюра, я, кажется тоже был такой же в том возрасте. Посмотри на снимки, поймешь…
– Пожалуй… только темный и очкатый.
– Я не про очки, а про суть…
Мама позвала нас на кухню пить чай. И мы стали пить – Илья и мама с тортом, а я – с любимыми бутербродами, на которых помидоры, майонез и шпроты. Но хотя они и любимые, а обычного удовольствия не было. Какая-то вялость навалилась на меня и ныли мышцы – так иногда бывает перед гриппом. Неужели подхватила вирус? Нет, наверно, просто устала за день.
Я сказала “спасибо, пойду посижу, прочитаю”. Ушла к себе. Задернула занавес, включила лампу. В свете ее по-лимонному зажелтел прицепленный к шторе кленовый лист. Я сняла его.
– Теперь у тебя будет постоянный дом.
Положила лист в книгу – там, где начинался “Гнев отца”. Написала на нем синим фломастером: “23 августа…” и поставила год. Закрыла книгу, чтобы лист расправился, прилегла на нее щекой… И вот тогда случилось это …
Я ничего не поняла, хотя знала, что когда-нибудь обязательно случится. Тянущая душу боль и… все остальное…
– Ма-ма…
Она прибежала, сразу все поняла.
– Ну что ты, Женечка, ничего страшного. Я же тебе говорила… – Принялась возиться со мной, скоро стало легче. Но я плакала (а Илья притих на кухне).
Мама утешала:
– Ничего страшного, со всеми так, привыкай. Такая наша женская доля, природа. Это неизбежно…
…Дурацкое какое-то слово – “неизбежно”. Безысходное. Нет в нем никакой надежды…
“Нихт шиссен!”
1
Мне и раньше приходилось слышать про неизбежность, не один раз. Мы говорили о ней с Ильей, когда по вечерам лежали и обсуждали хитрые проблемы мироздания. Бывало, что брат становился словоохотливым. Вещал через занавес о всяких законах вселенной – как он их понимал.
И однажды он сообщил:
– Дорогая моя, во вселенной полно кавардака и беспорядка, но есть и твердые законы. Они построены на основе неизбежности . Они как скелет, который определяет жесткость мировой конструкции…
Конечно, он больше рассуждал для себя, чем для меня (есть у братца такая привычка), но я все же заспорила:
– Скелеты тоже не бывают постоянные. Живое существо растет и скелет в нем меняется.
– Ты, сестрица, не столь глупа, как выглядишь на первый взгляд. Постарайся понять и вот что. Если скелет даже меняется и растет, это все равно происходит по неизбежной программе. Программа как раз и содержит в себе идею неизбежности. Без нее наступил бы в мире сплошной хаос…
Я сказала, что хаоса на белом свете больше чем достаточно. Начиная от войны в Чечне и кончая дурацким разбеганием галактик, о котором пишут ученые.
Илюха возразил, что война – это частное явление на фоне общего развития вселенной. А галактики поразбегаются и затормозят (да и война в конце концов закончится, потому что идиоты, которые ее устраивают, выдохнутся или перемрут).
– Когда еще…
– Во всеобщем масштабе это “когда” микроскопично… И я повторяю: в природе мироздания есть явления, которые неизбежны …
Тут меня дернуло за язык:
– И смерть?
(И сразу: свист воздуха и летящая навстречу земля…)
Илья быстро и даже как-то обрадованно сказал:
– А вот и фиг тебе. Смерти нет. Он противоречила бы смыслу всеобщего бытия.
– Чево-чево? – спросила я братца его собственным тоном. – А как же тогда…
– Ты глупо принимаешь за смерть временные остановки сознания и перемену одной формы жизни на другую…
– Ты это… буддист или кто там еще?..
– Я мыслящий человек. Любой мыслящий человек рано или поздно приходит к выводу, что смерть невозможна, поскольку сознание бессмертно. Оно может погаснуть на краткий миг, но не навсегда. Если хочешь, можешь называть это бессмертной душой, которая проходит в бесконечной жизни одну ступень за другой… Понимаешь, иначе не было бы в во всеобщем мире никакого смысла. А смысл есть. Мировой Разум на то и Мировой Разум, чтобы осуществлять свою идею…
– А какой он, этот смысл? Для всех для нас? – спросила я с холодком в позвоночнике.
– Думаешь, так легко сформулировать? Ну, подожди… Во вселенной идет громадное строительство. Хаос преобразуется в гармоничную систему…
– Зачем?
– Затем, что, когда эта система… это всеобщее здание будет построено, каждая душа в нем ощутит наконец полное счастье и полную радость… А пока строительство идет, каждый должен вложить в него свой кирпичик. Во всех своих жизнях, которые он проходит одну за другой…
– А террористы тоже вносят свой кирпичик?
– Террористы и всякие другие носители зла их разрушают…
– Тогда зачем Всемирный Разум их терпит? Они тоже неизбежность ?
– Видимо, на каком-то этапе – да. Счастье и совершенство вселенной достигается только в борьбе и споре.
– Ну ладно. А когда оно, это счастье и совершенство, будет достигнуто, дальше что?
– Как что? Это высший результат.
– Подожди… Скажем, достигли мы такого результата. Сидим в этом самом прекрасном здании, радуемся, радуемся счастью… всю бесконечность, что ли? Надоест же в конце концов, если все время так…
Он засмеялся за колыхнувшимся в сумерках занавесом.
– Ты рассуждаешь, как тетя Дуся на грядках с редиской. Что ты знаешь про Время ? Думаешь, оно как твой будильник, который тикает на тумбочке? Оно может быть слиянием бесконечности и мига. Таким, в котором никогда ничего не надоест .
Я помолчала, переваривая Илюхино философское рассуждение. Нельзя сказать, что разобралась в нем до конца, но что-то, кажется, уловила. А он вдруг сказал – раздумчиво так:
– К тому же я уверен, что и в этом конечном счастье будет возможность творчества. Без него, по-моему, полная гармония невозможна…
Я опять помолчала, подумала.
– Слушай, а всякие сволочные души, которые творят только зло, они-то куда денутся? В какой-нибудь подвал под этим “всеобщим счастливым зданием”?
Илья сказал со вздохом:
– Не будет таких душ. В процессе совершенствования мира они должны измениться. Без этого всеобщей гармонии не достичь.
– Как они изменятся? Кто? Гитлер? Сталин? Бен-Ладен? Или те сволочи, что недавно кинули гранату в окно детского сада?!
– Да пойми же ты! Не будет ни Гитлера и никаких других гадов. На то и происходит всеобщее развитие вселенной. Оно перековывает души и постепенно отсеивает всякое зло.
– Медленно отсеивает, – сумрачно сказала я. – Могло бы и побыстрее…
Я думала, он опять начнет говорить про всемирные масштабы и краткость человеческой жизни на их фоне. Но брат лишь вздохнул:
– Что поделаешь…
– Илюха…
– Что?
– А как ты думаешь… Там, когда всеэто будет построено… те, кто потерял друг друга в этой жизни на Земле, они встретятся?
Спросила и сразу испугалась: вдруг начнет говорить, что они, мол, будут уже не те, изменившиеся, с другим пониманием…
Но Илья сказал просто и понятно:
– Само собой. Без этого какое счастье…
И я ему была благодарна.
В то время еще ни я, ни мама не знали, что Илья пойдет на философский факультет. А можно было бы уже догадаться. Ведь и в ту пору он любил порассуждать на такие темы. Особенно со мной. Чаще всего он пытался втолковать мне что такое многомерность и многовариантность миров. Многомерность, говорил он, это значит, что существует рядом с нашим пространством еще множество других (параллельных, как их именуют в фантастике) пространств. Одни похожи на наши, а другие – ни чуточки, там все иное. И таких миров бесконечное множество. А многовариантность – это когда природа одного пространства (точнее пространства-времени) может перебирать и повторять варианты одних и тех же событий и менять их, пока не выберет самую подходящую комбинацию. Только мы, к сожалению, этого не замечаем.. И кроме того (это самое поганое) обычно оказываемся не в самой хорошей комбинации.
– Да уж…
Зато, вещал мне Илья, люди постепенно обретают возможность сами строить новые варианты пространств. С помощью компьютерной техники, которая развивается с невероятной стремительностью. Пока еще это так называемые виртуальные пространства, то есть живущие в рамках магнитной памяти. Но в конце концов будет найден способ, чтобы “переводить их в материальную сферу”. То есть делать настоящими. И близость этой новой эпохи требует серьезного научного осмысления.
Я спросил: на фига нам делать настоящими эти компьютерные пространства, если всяких параллельных миров и без того бесконечное множество?
Илюха пожал плечами:
– Это, мучача, тоже неизбежность. Развитие мысли не остановить.
– А как ты думаешь, научатся люди проникать в параллельные миры? Или это всегда будет фантастикой?
– Когда-нибудь обязательно научатся. Может быть, скоро…
– А может быть… ты уже умеешь? – спросила я с подначкой, но и… с капелькой жутковатой надежды (потому что вон какой он всезнающий, копающий всякие загадки вселенского устройства).
Илья не стал ни отшучиваться, ни мудрить. Сказал устало так, почти по-стариковски:
– Кабы знал, ухватил бы маму и тебя под мышки и куда подальше из этого пакостного пространства…
Я его поняла. Разговор был вскоре после того, как Илюха побывал в милиции. Случилось это в прошлом декабре, незадолго до Нового года.
2
Илья был тогда еще школьник, в одиннадцатом классе. Шел он с уроков и, как назло, один, без приятелей. На углу Октябрьской и Паровозной остановили его двое в сизом камуфляже и с автоматами.
– Тормози, школяр. Документы…
У Ильи какие документы, из школы идет парнишка. Он так и сказал.
– Паспорт надо всегда иметь при себе. Не слыхал?
Илья сказал, что не слыхал. Да еще дернуло его за язык:
– На кавказца я вроде не похож…
Они посмотрели на него, друг на друга.
– Это мы выясним, на кого ты похож… Куда идешь?
– В книжный магазин.
– Читатель, что ли? – хмыкнул старший сержант с белесыми глазами и подбородком шире лба (о нем еще будет речь, а пока пусть называется Мордастым).
– Читатель, – согласился Илья. – Разве нельзя?
– Ты повозникай! Сейчас скушаешь очки и будешь не читатель, а разъе…ль.
– Вы какое имеете право так… – начал Илья (потом сам признавал, что была это великая глупость; с ними – о правах!).
– Интеллигент, – гоготнул Мордастый. – Небось декларацию прав знаешь. Идем…
– Куда?
– Для выяснения…
– Никуда я не пойду! – Это была, конечно, вторая глупость. Они заломили ему локти и легко, будто сноп соломы, поволокли в отделение. Приговаривая при этом о сопротивлении сотрудникам правопорядка, которые при исполнении…
Отделение было почти рядом. Илью впихнули за решетку (ну, прямо как в кино, говорил он потом), но скоро привели в какой-то кабинет. Там кроме Мордастого и его напарника (худого и белобрысого) были пожилой морщинистый старшина и молодой офицер (кажется, младший лейтенант). Но они почти сразу ушли, офицер при этом сказал Мордастому:
– Ты, Панкратьев, это… по обстоятельствам.
Мордастый Панкратьев слегка поржал. Белобрысый сел за стол, придвинул бланк.
– Фамилия, имя-отчество, год рождения.
Илья сказал.
– Не кособочься, прямо стой, когда отвечаешь, птенчик… Адрес!
Илья сказал адрес.
– А чем докажешь? – спросил Мордастый, зевнул и потянулся.
– Давайте, я маме позвоню…
– Позвонишь потом в морг. Чтобы забрали отсюда. А пока не хрюкай.
– Но задержанный имеет права позвонить!
– Может, тебе еще адвоката? – опять зевнул старший сержант Панкратьев. – Раздевайся…
– З-зачем?
– Для досмотра! Шмотки на стул и руки по швам!
Они и правда заставили его раздеться. Не знаю уж, до пояса, до трусов или совсем… (Я многого не знаю точно, мне ведь это известно даже не со слов Ильи, а со слов мамы: он рассказывал ей, а она потом уж мне и, наверно, не все…).
– А это что! – злорадно завопил Панкратьев. – Давно кололся последний раз, козёл?!
У Ильи на вене был след от иглы, он только накануне сдавал кровь из вены, для анализов, которые требовали в военкомате.
– Это же в поликлинике!
– В …, а не в поликлинике! У кого отовариваешься, гнида?!
– Неправда! Я докажу!
– Докажи, докажи… Гашкин, погляди у него в карманах, нет ли пакетика с дурью? Наверняка есть…
Белобрысый Гашкин охотно оставил протокол и покопался в Илюхиной одежде. И, конечно, отыскал белый крохотный пакетик с порошком…
– Ну и все, – с удовольствием сообщил Панкратьев. – Остальное, как говорится, дело следствия. Лет на пять окажется мальчик без мамы, пора привыкать…
Илья говорил потом (опять же маме), что после этого он почувствовал себя как в полусне. Или даже в бреду. Будто все это не с ним, а какое-то дикое кино…
Панкратьев вдруг поскреб мясистый подбородок.
– Хотя можно и так… Гашкин, есть у нас какой-нибудь недавний “висячок”?
– Разве что киоск на Фрунзенской?..
– Вот и в жилу!.. Ну-ка руки по швам я сказал! Где был позавчера в двадцать один ноль-ноль!
– Дома был…
– Про то, что дома, это мамочке расскажешь. А здесь – то, что было по правде! С кем ломали киоск на углу Фрунзенской и Блюхера?.. Да быстро, с-сука!!! – вдруг заорал он. – А то оторву … и сожрать заставлю. Собственным поносом умоешься, читатель долбаный!
Неизвестно, правда ли они хотели приклеить Илье какое-то дело с киоском или с “дурью”. Может, просто решили поразвлекаться с беззащитным очкастым “ботаником”. Илья тем более этого не знал. А Панкратьев опять шепнул что-то Гашкину и с хохотком, спокойно спросил Илью:
– Видишь в углу вон тот предмет?
В углу стояла хоккейная клюшка.
– Эту штуку, – сказал оскалясь Панкратьев, – засовывают неразговорчивым пацанам в то самое отверстие. Рукояткой вперед. И по-во-рачивают. И мальчики становятся разговорчивыми… – Он шагнул в угол, хотел, было, взять клюшку, но вдруг словно передумал, ушел за дверь и поманил оттуда Гашкина. Тот сказал Илье “стоять” и тоже вышел. Дверь они прикрыли.
Илья говорил потом, что он в тот миг очнулся. Секунду стоял неподвижно, потом схватил стул и засунул его ножку в ручку двери. И кинулся к телефону. К счастью, телефон был с прямым выходом в город.
– Это база? Валентину Ивановну Мезенцеву, пожалуйста!. Это сын звонит, срочно!.. Мама, меня забрали в милицию, ни за что! Просто так, на улице, в седьмое отделение, на Октябрьской! Издеваются! Позвони кому-нибудь! Их начальству, что ли! Или дяде Косте! Скорее!..
Дверь дергали и били. Орали. Илья бросил трубку, подождал, когда на несколько секунд перестали ломиться, выдернул стул, сел на него. Они ворвались, сразу сбили Илью на пол, ударили ногами, потом подняли, ударили снова, в поясницу. Но он уже не боялся. Он даже не понимал, что они ему кричат, брызгая слюнями в лицо. Он ждал… и дождался. Удивительно громко затрезвонил аппарат.
Гашкин взял трубку. Мигнул. Протянул трубку Панкратьеву. У того слегка похудела мордастая рожа.
– Да… так точно… У нас… Так точно, товарищ п’полковник… Это же в целях профилактики, по указу… Но ведь откуда же мы… Есть, товарищ п’полковник… – Он обернулся к Илье. – Сразу не мог сказать, что ли?
– Что сказать?!
– Чей ты есть сын… Одевайся. Гашкин, помоги парнишке… Щас отвезем домой.
– Обойдусь, – сказал Илья. Потом он признался маме, что испугался: увезут куда-нибудь и головой в прорубь. Чтобы концы в воду. Недаром ведь был недавно очерк про ментов-отморозков которые сперва избили полковника ФСБ (не знали, кто он), а потом нашли у него в кармане документы и пристрелили в лесочке, чтобы не отвечать…
– Да ты чё, Илья, – уже по-приятельски заприхахатывал Панкратьев. – Ты обиду не держи, это служба наша. Отвезем, как велено, это подполковник Будимов приказал, из областного…
Услышав про Будимова, Илья слегка успокоился.
Брата привезли к дому на милицейском газике, Панкратьев дружески похлопал его по плечу. Илья выпрыгнул из машины, плюнул.
Дома он ничего не сказал мне, только ходил по всем комнатам, стискивал кулаки и поматывал головой. Я понять не могла: “Илюха, что с тобой?” – “Ничего… Ерунда…” Но скоро примчалась мама. На машине директора базы она сперва прикатила в милицию, там Илью уже не застала и кинулась домой.
– Илюшенька!.. Господи… Они тебя били?
Он и маме сперва сказал: “Ничего, ерунда…” И вдруг… разрыдался. Да так, что мы с мамой успокаивали его с полчаса. И водой, и даже валерьянкой.
– Ну почему, почему такие гады?! – вздрагивал он. – Идешь по своим… по родным улицам… и вдруг… И могут ведь с дерьмом смешать, растоптать, превратить в кого угодно! Ничего не докажешь! Ты им про права, а они… про клюшку…