– Я думал, что динамик лучше, – объяснил он. – Хочешь, я Шурке Черемховскому скажу? Он сразу сделает репродуктор, какой хочешь.
Владик поднял коробку, утащил ее в угол и ответил оттуда:
– А у нас приемник есть. Знаешь какой? «Восток-пятьдесят семь». Это как раз для него наушники. Они же лучше, чем громкий голос. Громкость папе мешает. Он вечерами сидит, сидит, занимается, чертит. А наушники ему не мешают.
– Он и днем и вечером работает?
– И ночью иногда, – вздохнул Владик. – Понимаешь, он такой инженер. По оборудованию. На судостроительном новый цех пускать должны, вот он там и хозяйничает. И ругается. Что-то не так построили. Станки не размещаются. Надо что-то пересчитывать там, он объяснял, да я не понял. Ну, вот и сидит считает. Чертит.
Генка молчал. Когда заходит речь об отцах, каждый вспоминает своего.
Генкин отец никогда не работал дома. Ни по вечерам, ни днем. Ему нечего было делать в этом городе. Он уезжал работать в тайгу, где строили деревообделочные и бумажные комбинаты, и дома бывал не часто, наездами. В первые дни после приезда был он каким-то не похожим на себя: торопливый, возбужденный. Ходил в кино по три раза в день и требовал, чтобы Генка с мамой ходили с ним тоже. Это были самые хорошие дни. Отец навещал знакомых, звал к себе друзей, и комнаты наполнялись густым гулом веселых мужских голосов.
Через несколько дней отец успокаивался. С утра до вечера лежал на узком скрипучем диване и читал Генкины книжки про шпионов и моряков.
Генка приходил из школы, по давней привычке толкал под диван измочаленный портфель, потом садился в ногах у отца.
– Папа… – говорил Генка.
– Угу, – отвечал из-за книжки отец.
– Ты опять скоро уедешь, да?
– Видно будет, – говорил отец. Мусолил палец и переворачивал страницу.
– Не слюни пальцы! – пугался Генка. – Книжка же новая, мне ее Володька Савин дал на три дня, как только купил. Даже сам не читал.
– Ладно, не буду…
Генка вздыхал и спрашивал:
– Папа, ты в отпуску или в командировке?
– В отпуску.
– Ты ведь уже был в отпуску.
Теперь вздыхал отец. Он опускал книгу на грудь, несколько секунд молча смотрел на Генку и, наконец, четкими, раздельными словами давал объяснение:
– Я разбил месячный отпуск на три части. И еще взял неделю без сохранения содержания. То есть без денег. Ясно?
Это означало: «Отвязался бы ты и не мешал читать!»
– Ясно, – говорил Генка, но вдруг его охватывало беспокойство за отца. – А как там без тебя? Там же работа. Справятся там?
Диван раздраженно скрипел: это отец лежа пожимал плечами.
– Что я, пуп земли? Заместитель есть на участке. Потерпит десять дней.
– А тайга какая?
– О боже! Большая тайга, вековая, дремучая, густая! Волки, медведи, куницы, крокодилы!
– Крокодилов нет, – тихо говорил Генка.
Отец немного смягчался, и книга опять ложилась на грудь.
– Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь… Там ты хоть человеком станешь.
Генка смотрел на длинное, с залысинами, отцовское лицо, на твердый, раздвоенный подбородок.
– А сейчас я кто? – спрашивал Генка.
– Сейчас ты так… так просто, – отвечал отец без улыбки. Даже серые светлые глаза не улыбались.
И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже.
– А когда человек человеком делается?
– Когда у него работа появляется, нужное дело. Понятно?
– Понятно. А я в школе учусь. Это, что ли, не нужное дело?
– Учение – еще не работа.
– Оно еще труднее, – обижался Генка. – С работы пришел – и отдыхай. И короткие дни по субботам. А нам еще уроки учить. Говорили, что в субботу задавать не будут, а все равно задают… А ты говоришь: «Не человек».
– Ну ладно, ладно, человек.
– Все ребята, значит, не люди?
– Люди. Не мешай.
– И студенты, раз они учатся, не люди?
– Слушай, ты дашь мне почитать?
– Ну, читай, – вздыхал Генка. – Только отдай книжку.
– Какую?!
– Ну, которая у тебя…
– Ты что, смеешься?
– Ну, папа, – жалобно говорил Генка, – мне же только на три дня дали! Я же сам не читал.
– Успеешь еще.
– Да, успеешь…
Отец медленно поднимался, садился. Коротенькие волосы у него смешно топорщились над круглым, красным от таежного загара лбом.
– Что это за порядок? Пришел из школы – и сразу же за книжку про шпионов! Небось учебник не берешь. И вообще… Ну-ка, показывай дневник!
Пожалуйста! Генка вытаскивал из-под дивана портфель. Чего ему боятся? Пусть смотрит. Тройки по природоведению да по истории? Ну и что? Не двойки ведь. И Генка сердито дергал блестящий замок, который все время заедало…
Так было, когда Генка учился в третьем классе, в четвертом. В пятом он уже не показывал дневник так охотно. Из-за английского. Да отец во время редких приездов почти и не вспоминал о нем.
И о том, что возьмет Генку в тайгу, он говорил не так часто. Но все-таки говорил иногда.
И Генка ждал. Тайга представлялась ему громадой мачтовых стволов и сплошной хвойной зелени, прорезанной тонкими лучами солнца и звенящим звуком электропил… И казалось Генке, что там, вдвоем с отцом, они будут ближе друг другу.
Но не получилась поездка. Опять все тот же английский…
Конечно, не стал Генка говорить про это Владику. Только сказал:
– У меня отец тоже инженер. Строитель. В поездках все время… А мать диспетчером на троллейбусном маршруте работает.
Он думал, что и Владик теперь скажет что-нибудь о своей матери. Владик подергал дужку наушников, примерил на голове и улыбнулся.
– Крепко держится. А то вчера знаешь что? Вечером, поздно уже, папа сидит чертит, а я лежу и пьесу слушаю: «Шторм», про моряков. Он говорит: «Хватит, спать пора». А я говорю: «Рано еще». Пьеса интересная, жалко бросать. Он опять: «Спи давай». А я залез под одеяло и слушаю. Он тогда подошел и наушники с меня тянет. А я не даю. Ну, и давай дурачиться. А они – хлоп на пол. Винтик выскочил – и в какую-то щель… А теперь уж не выскочит.
– Передачу-то дослушал? – спросил Генка.
– Папа громкость включил в приемнике. Вместе и слушали. Он говорит, что все равно голова от работы распухла. Да он так часто говорит, а все равно сидит по ночам…
– Хороший он у тебя, – чуть слышно сказал Генка.
Владик снял наушники.
– Пойдем, да? Бумагу мочить…
– Айда.
Владик первым шагнул к выходу. Генка двинулся за ним и только сейчас заметил на стене у двери велосипед. Искорки света горели на спицах и ободах. Генка крутнул переднее колесо. Оно завертелось легко, с чуть слышным шорохом.
– Горьковский, – сказал Генка. – «Прогресс». Законный велик…
Владик остановился:
– У тебя нет?
– Нет. В этом году уже не купят. Может, в будущем.
– Если хочешь, бери, катайся, – предложил Владик. – Он все равно пока без дела висит.
Это была неожиданная радость. Но Генка сдержал ее.
– А твой отец? – спросил он. – Не заругается?
Владик удивленно обернулся, и его глаза, совсем не похожие на глаза слепого, скользнули по Генке.
– Что ты! Он ничего не скажет. Он все равно не ездит на нем, это же мой велосипед.
– Твой?! – вырвалось у Генки. Правда, в ту же секунду он прикусил язык.
Ну надо же так! А если Владик ослеп недавно? А вдруг он еще этой весной, как все мальчишки, носился на велосипеде по асфальтовым тротуарам, пугая прохожих и радуясь синему блеску луж?
Но Владька не обиделся. А если и обиделся, то немного, как обижается любой из ребят, когда ему не верят.
– Не веришь? А знаешь, как я на нем гонял, когда в Воронеже жили? Там вокруг двора асфальтовая дорожка была. Я на ней каждый поворот знал…
– Да я верю, – пробормотал Генка.
– Я ночью катался, – тихо сказал Владик. – Днем там прохожие ходят, малыши бегают, а я ночью. Мне-то все равно. Хорошо было. Только один раз на какого-то пьяницу налетел. Вот. – Он подтянул узкий рукав футболки, и Генка увидел белый шероховатый рубец. – Это я тогда ссадил, – объяснил Владик. – А ты не веришь.
– Да верю я, – смущенно повторил Генка. И все-таки не удержался, спросил: – А отец-то тебе разрешал?
– Он разрешал. Он меня сам учил, – сказал Владик. И неожиданно добавил: – Он меня и ходить учил… Так, чтобы незаметно было, что я не вижу.
Генка молчал. Он думал о том, что Владька не похож на других мальчишек не потому, что слепой. На слепого он ведь тоже не похож. Тут что-то другое…
– Ой, ну пойдем, – вдруг заспешил Владик. – Не надоел тебе мой разговор? Я в эти дни все один да один дома. Все молчу… А тут ты пришел.
– Плохо одному, – сказал Генка. Владика он понял. Но что еще мог он сказать? Это ведь только в книжках пишут, что встретятся незнакомые мальчишки и в первые же минуты: «Слушай, давай дружить!» – «Давай!» – «По-настоящему?» – «По-настоящему!» А на самом деле разве так говорят? Генка не понимал, как вообще можно об этом вслух говорить.
И Владик, наверно, думал так же.
– У вас в огороде бочка. Обмакнем туда бумагу, – предложил Генка, – а потом кнопками к стене пришпилим. Есть кнопки?
– Конечно.
Они пошли к бочке, и снова Генке казалось, что пружинистые доски вот-вот подбросят Владьку, как легкое черное перо. Перо закружится по ветру и улетит к зениту. Вон туда!
Генка поднял глаза.
В небе трепыхался и медленно падал «Желтый щит».
Генка даже не знал толком, чей это «конверт». Но большой желтый змей падал рывками, как падают все «конверты», захлестнутые закидушкой.
– Владик, – торопливо сказал Генка, – мне надо бежать. Сбили змея.
– Твой? – спросил Владик и остановился.
– Не мой. Не знаю чей. Но все равно бежать надо. Понимаешь, такое правило. Голубятники сбили.
Владик молча шагнул с дощатых мостков, давая Генке дорогу.
– Без меня не мочи бумагу, – сказал Генка, следя за падением змея.
– Значит, придешь? – обрадованно спросил Владик. – Сегодня придешь?
«Желтый щит» падал где-то в переулке Конноармейцев.
– Сегодня – не знаю. Нам дрова привезут, надо в поленницу складывать. Кубиков восемь. А завтра обязательно.
– Завтра обязательно? – негромко переспросил Владик.
– Да, – сказал Генка и быстро пошел, потом побежал к калитке.
Глава пятая
Утром Генка проснулся и увидел, что окна серые. Шел дождь, мелкий, нудный, моросящий. И откуда нагнало эти низкие, пропитанные сыростью облака? Руки у Генки гудели: вчера пришлось повозиться с дровами. В ладони тихо ныла заноза. Настроение было скверное.
– Вставай, – сказала мать. – Опять опоздаешь на занятия. Как дела в школе-то?
– Лучше некуда, – буркнул Генка. Это можно было понимать как хочешь.
– Вот оно, наказанье-то наше! – простонала на кухне бабушка.
«Начинается!» – уныло подумал Генка. Но вспомнил о Владике, и на душе потеплело.
Он отыскал в шкафу свою старую серую куртку. Куртка называлась непромокаемой и потому промокала не раньше, чем через пять минут. А до Владика идти минут восемь. «Переживем», – решил Генка.
– Не забудь учебник с тетрадкой, – предупредила мать.
– Не забуду.
На самом деле учебник размокал за поленницей. Генка подумал об этом с полным спокойствием. Ему было все равно.
– Я пошел…
И на этот раз ему открыл калитку Владик. Он ждал, это Генка сразу понял.
– Пришел!
«Как видишь», – чуть не брякнул Генка и ахнул про себя.
– Пойдем, – заторопился Владик. – Сыро. Моросит и моросит…
Дом Владькиной тетки состоял из двух частей. Словно два домика срослись боками. Один был побольше и постарше, под крутой двухскатной крышей, а к нему лепилась недавно сделанная пристройка. Доски некрашеного крыльца еще не потеряли свежей желтизны, а водосточный желоб у края плоской шиферной крыши не был тронут ни единым пятнышком ржавчины.
В этой пристройке и жил Владик с отцом.
В узких сенях было темно и пахло новой рогожей. Владик дернул дверь, ведущую в комнату.
– Заходи.
Генка старательно вытирал о мешковину промокшие тапочки. Потом увидел светло-желтый пол комнаты и сбросил их совсем. Владик догадался по звуку.
– Ну зачем ты…
Генка бросил у порога мокрую куртку.
– А то еще наляпаю у вас тут.
В комнате было светло. Даже казалось, что солнечно, потому что на полу играли яркие желтые блики. В углу у двери прижимался к стене кособокий большой шкаф с пятнистым зеркалом. Он словно стеснялся своего неказистого вида и старался быть в тени. Даже зеркало его почти не блестело. А еще было три разных стула, длинная облезлая кровать, узкий диван, почти такой же, как дома у Генки, и широкий стол с чертежной доской. Видно, тетка снабдила родственников мебелью, что похуже. Только чертежная доска была светлая и новая. Конечно, не теткина. А на полу, вдоль стен, стопками лежали книги.
Кроме того, Генка увидел дверь, а за ней белый бок маленькой печки. Там была, наверно, кухня. Странно, что вход в нее был через комнату.
Пока Генка осматривался, Владик вытащил из-за шкафа свернутую в трубку бумагу.
– Проверь. Гладкая? – Он с громким шелестом развернул лист. – Я ее не мочил. Просто утюгом прогладил через полотенце.
Бумага в самом деле оказалась гладкой.
– Хоть сейчас можно дранки наклеивать, – согласился Генка. – Есть они у тебя?
– Есть. – Он опять полез за шкаф. И вдруг остановился. – Гена, а как тот змей? Правда сбили его?
– Сбили, – небрежно сказал Генка. – Только все равно без толку. Мы вперед успели, подобрали.
– Я боялся, что он сам упал, – сказал Владик. И, помолчав, признался: – Не люблю, когда змей падает… У меня раньше падали.
– Но ведь тот… ну, последний… Он ведь хороший был, – пробормотал Генка. – Он же не сам…
– Сейчас они у меня получаются, – сказал Владик. – Только я долго сижу над ними… Ну ладно. Если сейчас начнем, к обеду кончим. Еще ведь рано, да?
– Куда торопиться-то? Все равно дождь. И откуда его принесло?
– Я еще вчера знал, что принесет, – сообщил Владик, вытаскивая дранки. – Думаешь, он надолго? Он скоро кончится, вот увидишь.
– Вчера знал? – удивился Генка. – И не сказал ничего.
Владик насторожился.
– Ты бы не обещал, что придешь, да?
– Ну вот… Чего это ты? – досадливо ответил Генка. – «Не обещал». Из-за обещанья я, что ли, пришел?
– Я просто так… – негромко сказал Владик.
Генка, чтобы замять неловкий разговор, оглянулся: о чем бы спросить?
В углу, за диваном он увидел большой черный футляр. Генка знал, что в таких футлярах носят баяны. Это, кстати, все, что он знал о баянах и вообще о музыке. Он был к ней равнодушен. Из всего, что за долгие столетия сочинили композиторы, Генка знал и любил две песни: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал!» и кубинский марш «Двадцать шестое июля».
Но сейчас надо было о чем-то заговорить, и Генка шагнул к баяну. Щелкнул по футляру и спросил:
– Твой инструмент?
Владик не ответил. Он стоял спиной к Генке, и в руках его громко шелестела бумага.
– Владик, твой баян? – переспросил Генка.
– Это аккордеон, – сказал Владик.
– Ну, твой?
Владик толкнул за шкаф свернутую в трубку бумагу. Его узкие плечи как-то устало опустились.
– Ты как все, – почти шепотом сказал Владик. – Такой же.
Генка ничего не понял. Но почувствовал, что опять сказал что-то лишнее. Но что? И как ответить теперь?
Но Владик заговорил сам. Негромко, но с резкой, звенящей обидой:
– Про велосипед никто не спросит. Даже не верят. Удивляются, охают. А про эту штуку, – он безошибочно кивнул в сторону черного футляра, – каждому надо знать. «Твой?», «Учишься?», «Играешь?». А он и не мой! Это папа себе купил, а не мне. Думаешь, если… если человек ничего не видит, значит, ему только на гармошке играть, да? Думаешь, больше он ничего не может?
– Ничего я не думаю, – выдавил Генка и подумал, что хорошо бы сейчас оказаться далеко-далеко, если уж нельзя провалиться сквозь землю. Сколько раз говорил себе: «Не болтай лишнего!»
– Думаешь, очень мне нужна эта музыка… – повторил Владик.
Генка сморщился, как от боли:
– Да ничего я не думаю. Ну, просто спросил.
– Кроме музыки, еще тысячи разных дел есть, – не оборачиваясь, проговорил Владик.
– Ты… ты как девчонка! – жалобно крикнул Генка. – Сам все выдумываешь, а потом обижаешься. Я же просто так спросил. Потому что здесь баян стоит. У любого бы спросил, если бы у него был баян. Хоть у кого! Понятно?
– Знаю я… – тихо сказал Владик. И было непонятно, что он знает: то ли, что сам виноват в этом споре, то ли, что нельзя верить Генке. Но ведь Генка не врал!
Теперь они молчали. И чем дальше, тем хуже было молчать. Наконец Владик примирительно произнес:
– Понимаешь, обидно, когда все одно и то же…
– Я понимаю, – поспешно откликнулся Генка.
Владик подошел и стал рядом. Опустил голову и покусывал губы, словно не решался в чем-то признаться.