Лодка ткнулась в песок метрах в сорока от беседки. Теперь никто не мешал Генке заряжать ружье.
– Все помните, что делать? – строго обратился к нам Лешка.
– Помним…
Стараясь не шуршать в кустах, «боевая семёрка» гуськом двинулась к смутно белеющим развалинам беседки.
– Спрячемся там и подождем, пока он не придёт, – предложил Глеб. Но план был нарушен. У самой воды, рядом с кривым старым тополем чернела знакомая фигура.
Шпион стоял к нам спиной, а мы не заметили его и подошли почти вплотную. От неожиданности мы присели и перестали дышать. Диверсант был неподвижен, видимо, о чём-то задумался. Потом он достал папиросу и стал шарить в карманах, отыскивая спички.
В этот момент Генка совершил глупость, которая едва не погубила всё дело. Выскочив из кустов, он направил на шпиона ружье и сказал тонким голосом:
– Руки вверх!..
Враг обернулся, и в руке его тускло блеснул пистолет. Меня словно толкнули в спину. Пригнувшись и ожидая выстрела навстречу, я бросился к шпиону и ударил его по руке. Браунинг описал дугу и булькнул в воде. В ту же секунду я отлетел в сторону и трахнулся головой о тополь. На меня свалился Владик. В трёх вагах от нас кипела свалка.
– Помогите! Грабят!.. – раздался глуховатый мужской голос. Его перебил звонкий крик Игоря:
– Отойдите, дайте мне!
Потом над головами взметнулась какая-то тень. Всё это произошло в одну секунду. Когда я вскочил и включил фонарик, то увидел, что на шпиона надет полосатый чехол. Враг ещё пытался отбиваться ногами, но скоро запутался…
Его туго обмотали бельевыми верёвками и повалили на землю.
Диверсант старался что-то сказать, глухо мычал и выгибался.
– Молчать, – прикрикнул Генка и стукнул чехол прикладом по наиболее выпуклой части. Из ствола неожиданно вырвалась огненная стрела, и ружье грянуло. Дробь сорвала с тополя листву, прокатилось громкое эхо.
Когда мы оправились от испуга, убедились, что все целы, и выругали Генку, то увидели, что агент лежит спокойно. Далеко вверху раздался милицейский свисток. Надо было спешить. Мы просунули под верёвки шест у положили его на плечи и понесли нашу добычу, как тигроловы носят хищников.
В лодке шпион снова стал корчиться и мычать. Тогда Глеб обратился к нему с речью:
– Вы наш пленник, – вежливо разъяснял он. – Нас семь человек, и бежать вам не удастся. В крайнем случае мы будем стрелять. Кроме того вы можете перевернуть лодку и тогда наверняка утонете.
Диверсант перестал шевелиться и попытался что-то сказать.
– Разговаривать будете со следователем, – солидно произнёс Глеб и поправил очки, одна дужка которых была сломана.
– Интересно, с кем он хотел встретиться? – задумчиво проговорил Игорь.
Толик предположил, что пленник хотел передать другому агенту план электростанции, который срисовал на колокольне.
– Если бы не мы, полетели бы щепки от станции!
Мне послышалось, будто диверсант чересчур злорадно хмыкнул. Я не обратил на это внимания. Я ликовал, глядя на связанного врага.
Минут через десять лодка причалила к месту, где была спрятана тележка. Там нас ждала неприятность: тележки не оказалось. Поиски в бурьяне и крапиве, напоминавших ночью тропические заросли, ни к чему не привели. Куда она делась, мы так и не узнали.
– Скверно, – подвёл итог Толик. – За тележку мне влетит – раз. Этого типа везти не на чем – два.
Мы успокоили его, сказав, что победителей не судят, и глупо ругать человека, поймавшего шпиона, за потерю паршивой старой тачки.
– Придётся волочить на себе, – грустно изрёк Лёшка.
– Пока его наверх затащишь, два часа пройдёт, – хмыкнул Игорь.
– Да, тяжёлый, собака.
Владик предложил развязать диверсанту ноги – пусть сам топает.
– А то таскаешь такую персону, только живот надры… Лодка! Держи!! – завопил он вдруг.
Увлёкшись поисками, мы оставили лодку без присмотра, и сейчас она медленно и торжественно уплывала по течению вместе с нашей жертвой…
…Мокрые и злые выбрались мы на берег. Шпион в лодке не переставал мычать и дёргаться. Вытащив его на песок, мы почувствовали себя совершенно обессиленными. И тут случилось то, что значительно ускорило развязку событий: раздался треск материи, и в свете фонариков стало видно, как из чехла высунулась голова диверсанта в помятой соломенной шляпе.
– Негодяи, – раздался его хриплый голос. В тот же миг Игорь, стоявший рядом со мной, как-то странно икнул и пропал. Я изумленно оглянулся и увидел, что он сидит в бурьяне и старается замаскироваться.
– Олег, милый, – с отчаяньем прошептал он, – это не шпион. Это наш знакомый, художник. Он работает в городской газете…
Я вдруг почувствовал, как сильно болит у меня затылок, лёг навзничь и стал смотреть в небо. Мне было все равно. Словно сквозь туман доносились голоса. Чаще всего слышалось слово «хулиганство» и другие неприятные слова. Лжешпион бушевал, освобождаясь от пут. Иногда он все-таки переставал ругаться и давал объяснения, потому что Генка все еще не опускал двухстволку.
Наконец художник стряхнул с себя чехол и встал, скрестив на груди руки.
– Гм… Шпион. Диверсант… В милицию вас…
– У вас был пистолет, и потом… вы что-то рисовали, – смиренно заметил Толик.
– Ха! Пистолет… Зажигалка! Кстати, где она? Ах, в реке… Рисовал, конечно. Да, именно станцию. Для завтрашней газеты… Тоже мне, детективы…
Он помолчал, потом задумчиво произнёс:
– Что же мне с вами делать?
Вопрос прозвучал так, будто наш бывший пленник мог нас немедленно приговорить к смертной казни. Я вспомнил, как этот грозный человек недавно болтался связанным на шесте и вдруг фыркнул от смеха.
Я понимал, что это глупо, но не мог удержаться и к своему удивлению услышал, что ребята тоже начали смеяться. Через несколько секунд мы хохотали во всё горло. Тогда наконец не выдержал и «диверсант». Он басовито загоготал. На лицо художника упал свет фонарика, и мы увидели, что он совсем молодой.
Перестав смеяться, он заметил, что, хотя нас и больше, но потрёпаны мы сильнее его.
– Вот что, шерлоки холмсы, – сказал «шпион». – Мне всё-таки надо встретиться с… с моим сообщником. Так что доставляйте меня обратно.
Мы заняли место в лодке. Игорь устроился на корме и сидел молча, по вполне понятной причине не желая быть узнанным. Толик был мрачен, его печалило исчезновение тележки и вытекающие из этого неприятности.
Остальным было весело.
Лодка остановилась в том же месте, что и в прошлый раз. Художник поправил понятую шляпу, выскочил на берег, и, махнув нам рукой, направился к беседке, возле которой смутно виднелась фигура в белом платье.
Вдалеке послышался бой часов. Двенадцать раз…
– Эх и влетит же нам дома, – протянул Генка, завёртывая в мешок ружье.
– А-а… Семь бед… – беспечно махнул рукой Игорь.
Владик, включив фонарик, рассматривал колено; оно было разбито, и кровь стекала по ноге чёрной струйкой.
– Наверное, попадет, – согласился он. – А за что? Как будто мы виноваты… Это шпион виноват, что оказался ненастоящим.
И, наклонившись, он стер с ноги кровь рукавом белой рубашки…
1958 г.Четыреста шагов
После «мертвого» часа жизнь в пионерском лагере пошла по-старому. Родители разъехались. Ребята дожевывали привезенные гостинцы.
Виталька сидел у палисадника и смотрел сквозь деревянные планки па дорогу. Он нарочно ушел в дальний уголок. Здесь никто не мог увидеть, что Виталька глотает слезы.
Отец не приехал, хоть и обещал в письме.
Виталька ждал его с утра. В одиннадцать часов пришли два заводских автобуса, но среди приехавших гостей папы не оказалось.
Виталька успокоил себя: «Приедет с Володей». У их соседа Володи Крюкова была своя машина.
Теперь уже близился вечер, и ждать не стоило. Виталька это понимал. Но как только вдали появлялось золотое от солнца облачко пыли, он прижимался лицом к планкам палисадника и ждал, когда машина подойдет поближе. Чаще всего это был загородный автобус или какой-нибудь «москвич» с дачниками. Проезжал иногда колхозный грузовик. А знакомой «победы» с брезентовым верхом не было.
Автомобили скрывались в роще за поворотом, пыль оседала на придорожные кусты. И Витальке делалось еще тоскливее…
Юлька подошла совсем неслышно. Виталька вздрогнул от её голоса и поспешно стряхнул с ресниц предательские капли.
– Что, Вить, не приехал твой папка?
Он только покачал головой, чтобы не выдать себя голосом. И не обернулся. Больше всего не хотелось показывать при Юльке, что у него глаза на мокром месте. Ни при ком не хотелось, а при Юльке особенно.
Наоборот, надо, чтобы Юлька считала его твердым и смелым. Виталька очень мечтал об этом. Правда, никому на свете он не рассказывал про такие свои мысли, а Юльку даже дразнил при ребятах «мухомором» за красный сарафан с горошинами.
Но когда Виталька оставался один, он придумывал всякие истории. Например, где-нибудь в лесу они вдвоем отстанут от отряда, и Юлька вывихнет, ногу. И Виталька потащит её на себе до самого лагеря.
«Брось, – всхлипывая, станет уговаривать она. – Беги лучше за вожатым».
Но уже начнет смеркаться, и он не оставит Юльку. «Нельзя, – скажет Виталька. – Опасно. Волки здесь, пожалуй, встречаются не часто, но все-таки… Ты можешь простудиться, если будешь лежать на земле.»
И может быть, тяжело дыша от усталости, он признается, что хочет стать моряком, что видит во сне белые океанские пароходы и гремящие штормы в десять баллов… Он скажет это и понесет её дальше, потому что моряки не сдаются…
Но Юлька не отставала от отряда и ногу не вывихивала. И тонуть в реке, видимо, тоже не собиралась. Да и плавала она лучше Витальки, хоть была ничуть его не старше: тоже девять с половиной лет.
Правда, Виталька знал, как еще можно показать Юльке, что человек он храбрый. Надо было у неё на глазах перемахнуть с шестом через овражек доверху заросший кустами смородины и высоченной крапивой. Но прыгать так решались только самые старшие ребята да и то, когда рядом не было взрослых. Мальчишки опускали конец длинного шеста на дно овражка, где журчал невидимый среди зарослей ручей. Потом кто-нибудь с разбегу хватался за шест, отталкивался и плавно перелетал на другой берег. Юлька каждый раз зажмуривалась и ойкала.
– И я могу, – шептал чуть слышно Виталька. А когда он, будто случайно, подходил к шесту, ноги становились тяжелыми, и от противного страха слабели руки…
Но сейчас Витальке было не до подвигов. Лишь бы Юлька не заметила слез. А она села рядом и успокоила:
– Может, он завтра приедет. Ты не плачь.
Виталька понял, что все пропало. Надо было тут же сказать что-нибудь про пыль, про солнце, от которого слезятся глаза. Но он не сумел. После Юлькиных слов он вдруг не сдержался и начал всхлипывать по-настоящему. Он сидел, прижавшись лбом к твёрдой дощечке палисадника, и знал, что Юлька смотрит на его вздрагивающие плечи.
Потом Виталька почувствовал на плече её ладошку.
– Вот увидишь, приедет, – пообещала Юлька. И тут же спросила:
– Хочешь пирога? С морковью. Это мне бабушка привезла.
Виталька кивнул. Теперь было все равно. Всё еще всхлипывая, он начал жевать кусок со сладкой морковной начинкой. Стало уже легче, словно со слезами вылилась и тревога, и обида на отца, и грустные воспоминания о доме, которые сегодня привязались с утра.
Но Юлька… Надо было сейчас сказать такое, чтобы эта тоненькая девчонка с редкими веснушками на переносице и в красном сарафане с белыми горошинами не думала, будто Виталька плакса.
Он обернулся… и понял, что ничего говорить не придется. Юлькин сарафан мелькал уже среди дальних березок. Разве она может хоть три минуты посидеть на одном месте! Ей и дела нет уже ни до Витальки, ни до его слез.
Виталька сжал в кулаке остатки пирога, и на траву посыпались розовые морковные крошки. Ладно! Завтра он так махнет через овражек, что Юлька вскрикнет и целую минуту будет бояться открыть глаза.
Сегодня Витальке не до этого. А завтра он обязательно прыгнет.
Перед самым отбоем кто-то из ребят крикнул в окно палаты:
– Витька, к тебе приехали!
Виталька бросился к дверям.
За воротами, у знакомой «победы» стоял отец. Был там и Володя, и еще какой-то человек, высокий, в соломенной шляпе. Но Виталька не обратил на них внимания.
Его подхватили сильные руки.
– Ну что ты, Витек, – говорил папа. – Ты же будущий штурман. Помнишь? «И слезу из глаз не выдавит ни беда, ни черный ветер…»
– Штурман… А если тебя целый день нет и нет, причем здесь песня? – прошептал Виталька.
Оказалось, что отец сегодня работал, а выходной взял на понедельник. Этого требовал какой-то неумолимый «график».
– И мама приехать не могла. Галка-то сегодня не в яслях, – сказал папа.
– Я понимаю, – вздохнул Виталька.
Через минуту забылись все горести. Папа, Володя и их знакомый инженер Борис Иванович приехали не просто так, а на рыбалку. И Витальку решили прихватить. Оказывается, уже договорились с начальником лагеря. Он отпустил Витальку на ночь и на завтра до ужина.
– Ура! – завопил Виталька и нырнул в кабину. – Едем!
– Ты бы оделся, – посоветовал отец. – Смотри, простынешь. И комары заедят.
Но Виталька умоляющим голосом сказал:
– Поедем скорей. Комаров почти нет, а ночь теплая. Мы завернемся в твой плащ.
У реки они разделились на две группы. Володя и Борис Иванович ушли за поворот, на другую сторону мыса, заросшего высоким кустарником.
Вместе с отцом Виталька собирал дрова и разжигал костер. Отец насвистывал песенку, которую когда-то они сочинили вдвоем. И Виталька про себя повторял её очень хорошие слова:
– Ты какой-то очень веселый, папка, – заметил Виталька. – Почему?
– Не поверишь, если скажу.
– Отпуск дают? – догадался Виталька.
– Угу, – кивнул отец. – Будет отпуск. Помнишь уговор?
Еще бы не помнить! Вдвоем они допели свою песню, да так, что все рыбы, наверно, расплылись из этих мест:
– Ну, пусть не на лодке, а до моря доберемся, – пообещал папа, – жить там будем самостоятельно. Не боишься?
Виталька сказал, что самостоятельная жизнь в миллион раз лучше всяких курортов.
– Я тоже так думаю, – согласился папа. – А поэтому шпарь к Володе. Я там котелок забыл в машине. Беги через кусты, по тропинке.
Виталька совсем не ожидал сегодня новых неприятностей. А тут на тебе!
Было уже темно. Только на северо-западе светлело небо. Там над дальним берегом остывала зорька. Кругом угрожающе темнели высокие кусты. Виталька понимал, конечно, что ничего страшного там нет. Но хоть и понимал, а всё равно боялся. В темноте всегда лезет в голову всякая ерунда: а вдруг что-нибудь лохматое и непонятное зашевелится в кустах, заблестит зелеными глазами. А потом оно протянет полосатую лапу…
– Лучше я берегом схожу, – упавших голосом проговорил Виталька.
– По тропинке ближе, – возразил отец. – Срежешь поворот. Здесь всего шагов двести.
– Это твоих двести, – вздохнул Виталька. – А моих? Наверно, четыреста будет.
Но дальше спорить он не решился.
Сделав три шага Виталька оглянулся.
– Ну, что же ты? – удивился папа. – Не понял дорогу? Иди всё прямо.
– Понял… – сказал Виталька.
Папа вдруг усмехнулся:
– Ну и недогадливый я. Конечно, ведь темно уже. Ладно, раз боишься, я схожу.
Виталька секунду назад сам хотел сказать, что ему страшно. Ну и что? Он ещё не взрослый. Это большие не боятся ночных дорог. Но тут словно язык его потянули не в ту строну. И Виталька пробормотал:
– Конечно, темно… У меня ноги голые, а там разные сучки да колючки.
– Ну, понятно, – рассмеялся папа. – А я думал, тесноты испугался мой морячок. Надевай тогда эти скороходы. В них никакие колючки до тебя не доберутся.
Он сел на траву и принялся стягивать тяжелый кирзовый сапог. Виталька сразу представил, как трудно шагать в большущих «скороходах» среди темного кустарника. А если оно засветит в черных листьях свои глаза и вытянет мохнатую руку? Разве убежишь в таких сапожищах?
– Я в них утону, – уныло сказал Виталька. – Лучше уж так… Ну, я пошел.
И Виталька шагнул на тропинку.