Визжа и оставляя за собой дымящиеся полосы расплавленной резины, машина вылетела на проспект, как из пушки, тяжело перескочила газон разделительной полосы и, набирая скорость, с ревом устремилась к тоннелю.
Полицейская «ауди», дежурившая на перекрестке с улочкой, откуда с ревом вылетел видавший виды серый «сааб», засверкав проблесковыми маячками, сорвалась с места и устремилась в погоню в тот самый миг, когда вслед за «саабом» из той же улочки выскочил черный «БМВ». Даже если бы за рулем «БМВ» был профессиональный гонщик, он все равно уже ничего не сумел бы сделать: огромный черный автомобиль в мгновение преодолел отделявшее его от «ауди» расстояние и почти под прямым углом врезался в бело-зеленый багажник.
– То-то же, – глядя в зеркало заднего вида, произнес Глеб Сиверов. – Здесь вам, ребята, не Аравийский полуостров и не Палестина, здесь – Европа. А над Европой кто главный? Уж не ваш аллах…
Он припарковал машину в тихой боковой улочке, выключил двигатель, погасил фары, откинулся на скрипучую спинку сиденья и с наслаждением закурил.
* * *
За ночь тучи куда-то ушли, и день выдался ясный, солнечный, сухой и безветренный. Легкий морозец шутя пощипывал уши и кончик носа, далекие снежные вершины тонули в голубоватой дымке. Отсюда, из предгорий, они были видны лишь как туманный силуэт, служивший окружающему пейзажу достойным обрамлением. Воздух был чист, как родниковая вода, им было невозможно надышаться. На цементных плитах смотровой площадки и на гранитном парапете поблескивала в лучах негреющего декабрьского солнца легкая изморозь, дыхание вырывалось изо рта паром – не густым, как это бывает в сильные морозы, а тоже легким, прозрачным.
Со смотровой площадки открывался прекрасный вид на раскинувшуюся внизу долину, где среди непрочной белизны выпавшего ночью снега виднелись черепичные крыши и поднимающиеся над ними дымы небольшого селения, по виду – небольшого городка, а по количеству населения – средних размеров российской деревушки. Левее, на небольшом удалении от первого, виднелось еще одно селение, и дальше, если приглядеться, можно было различить все те же черепичные крыши и дымы. Это были те самые предместья, в одном из которых герр Пауль Шнайдер, уже несколько часов назад получивший почетное право называться покойным, мечтал купить себе небольшой уютный домик.
Долину наискосок пересекала едва различимая на таком расстоянии нитка железной дороги; рядом вилась темная лента скоростного шоссе. Отсюда, со смотровой площадки, казалось, что несущиеся по шоссе автомобили едва ползут. По железной дороге медленно, как гусеница по ветке, двигался красный пригородный поезд – старый, тихоходный, намного более привычный и уютный, чем новомодные экспрессы, похожие не столько на поезда, сколько на реактивные самолеты, которым какой-то шутник обрезал крылья.
На смотровой площадке стояла всего одна машина – сильно подержанный, видавший виды, но все еще сохраняющий завидную резвость и вполне приличный внешний вид темно-синий «БМВ» пятой серии, один из тех, что в Австрии и соседней Баварии с некоторых пор зовутся «фермерскими лимузинами». Автомобили эти, некогда очень дорогие и престижные, действительно весьма активно приобретались фермерами во время сельскохозяйственного бума начала девяностых годов прошлого века; с тех пор многое изменилось, для фермеров настали не самые легкие времена, и многие из них до сих пор продолжали ездить на своих морально и физически устаревших «лимузинах», вызывая злорадные улыбки тех, кто не мог позволить себе купить такую машину тогда и был не в состоянии приобрести ее современный аналог сегодня.
Пассажиры «лимузина», приличного вида немолодая пара, стояли у парапета смотровой площадки, любуясь видом. На мужчине была светлая зимняя куртка и тирольская шляпа с узкими полями и смешным перышком, а его седая благообразная супруга выглядела как манекен из витрины магазина, торгующего одеждой для пожилых светских дам. Мужчина курил пенковую трубку, озирая расстилавшийся перед ним, будто сошедший с рождественской открытки, вид сквозь толстые стекла очков в мощной роговой оправе. На его гладко выбритом лице застыло выражение снисходительного одобрения, и было непонятно, относится оно к пейзажу или к хорошей работе его собственного пищеварительного тракта. На груди у него на черном матерчатом ремешке висела серебристая коробочка цифрового фотоаппарата, но снимать он не спешил, не находя, по всей видимости, в расстилавшейся внизу панораме ничего примечательного.
Они еще не успели замерзнуть, когда на стоянку, нехорошо чихая, вполз серый «сааб», на бортах и капоте которого красовались крупные надписи «RENT A CAR»; ниже можно было разглядеть номер телефона бюро по прокату автомобилей.
«Сааб» остановился, его двигатель заглох, чихнув в последний раз. Некоторое время из машины никто не выходил, как будто пологий подъем в гору стоил водителю не меньших усилий, чем автомобилю, и теперь он должен был немного прийти в себя, прежде чем делать что-то еще. Затем дверца распахнулась, и из машины, пригнув голову, выбрался мужчина лет сорока, в темной матерчатой куртке и солнцезащитных очках. Засунув руки в карманы, он подошел к парапету и остановился на некотором удалении от пожилой супружеской четы, явно не желая мешать им своим присутствием. Он стоял неподвижно, засунув руки в глубокие карманы куртки, и, поблескивая темными линзами очков, смотрел вниз, а может быть, и прямо перед собой – невозможно было уловить не только направление его взгляда, но и выражение лица. Вероятнее всего, он просто давал отдохнуть машине и ему сейчас было безразлично, на что смотреть.
Постояв так минуты две, мужчина порылся в кармане, достал оттуда пачку сигарет и вытащил одну из пачки. Из другого кармана появилась зажигалка; сложив ладони, мужчина принялся чиркать колесиком. Это продолжалось достаточно долго, чтобы все, кому это было интересно, могли понять: зажигалка у него тоже неисправна.
Пожилая чета, стоявшая на некотором удалении от него, переглянулась, и на их лицах промелькнуло одинаковое выражение абсолютного взаимопонимания, которое достигается лишь в процессе многолетней, полной взаимных уступок и искренней заботы супружеской жизни. Мужчина в тирольской шляпе запустил руку в карман, где у него лежала зажигалка, и повернулся к бедолаге из прокатного «сааба», выражая ненавязчивую готовность прийти на помощь. Этот жест был предельно корректен: с одной стороны, его нельзя было не заметить или неправильно истолковать, а с другой – он ни к чему не обязывал, и мужчина в темных очках имел полное право не обратить на него внимания и попытаться добыть огонь каким-нибудь иным способом.
Человек в темных очках, однако, не захотел добывать огонь трением. Виновато улыбаясь, он приблизился к пожилому господину в тирольской шляпе, вежливо поздоровался и, разведя руками, в одной из которых была незажженная сигарета, а в другой – забастовавшая зажигалка, попросил огня.
Пожилой господин с благосклонной улыбкой протянул ему свою зажигалку.
– Да у вас прямо настоящий бунт машин, если позволите заметить, – произнес он, попыхивая трубкой, дым которой пах вишней и ванилью.
– О да! – воскликнул человек в темных очках. Он высек огонь, прикурил и вдруг, подняв брови высоко над оправой очков, воззрился на зажигалку пожилого господина, что лежала у него на ладони.
– Посмотрите-ка! – воскликнул он. – Ваша зажигалка точь-в-точь как моя!
И, вынув из кармана, он показал пожилому господину свою зажигалку, которая действительно была в точности такой же.
– Это действительно странно, – признал пожилой господин, внимательно изучив обе зажигалки сквозь очки. – Мою подарил мне приятель. Он мастерит их сам, и я всегда считал, что купить такую в магазине невозможно.
– Я приобрел свою с рук, по случаю, – сказал человек в темных очках и, подбросив зажигалку на ладони, небрежно опустил ее в карман. – Она мне понравилась, а ее владелец, между нами, был в стесненных обстоятельствах…
– Выходит, у нас с вами есть общие знакомые, – сказал пожилой господин.
– Скорее, знакомые знакомых, – поправил его собеседник.
– Ну и наделали же вы шума, – помолчав пару секунд, заметил пожилой господин.
Благожелательная улыбка пропала с его лица, и тон теперь был совсем другой – куда более теплый, чем вначале, но вместе с тем неодобрительный. Таким тоном взрослые отчитывают милого, но несносного малыша, и человек в темных очках это почувствовал.
– Зато у вас тишь, гладь да божья благодать, – сказал он спокойно. – Конспирируетесь, пароли сочиняете, играете в шпионов… «Штирлиц шел по Берлину, и ничто не выдавало в нем советского разведчика, кроме волочившегося сзади парашюта»… Вы хотя бы знаете, что этот фокус с зажигалками, а заодно и весь сопутствующий ему диалог почти слово в слово списан у Пристли?
Пожилой господин окутался облаком душистого дыма, пряча за ним улыбку.
– Да, знаю, – сообщил он. – Я сам это придумал. И я удивлен, что это известно вам. Да, Пристли, Джон Бойнтон… Ну и что? С чего вы взяли, что наши нынешние оппоненты читали Пристли?
Сиверов хмыкнул, невольно признавая правоту собеседника. Действительно, вряд ли роман Пристли о борьбе британских контрразведчиков с нацистскими шпионами был популярен у здешних аборигенов, не говоря уж об исламских террористах, которые если вообще что-нибудь читали, так только Коран.
Еще он подумал, что генерал Потапчук, в отличие от какого-нибудь шахида, наверняка читал Пристли, и, следовательно, он думал так же, раз одобрил использование этого старинного, описанного в художественной литературе незамысловатого пароля.
– С вами приятно разговаривать, – заметил пожилой господин тоном, который явно противоречил его словам, – но у нас мало времени.
– Что ж, к делу так к делу, – согласился Глеб. – Хотя, признаться, я бы с удовольствием поболтал еще. – Что вам удалось выяснить?
Пожилой господин недовольно пожевал губами, вздохнул и, пососав погасшую трубку, сказал:
– Как вы понимаете, времени у нас было в обрез. Но, к счастью, задача оказалась несложной. Можете считать, что вам повезло. Или не повезло – это, как говорится, с какой стороны посмотреть. Удача ваша заключается в том, что сфотографированный вами араб – человек известный. Это некто Фарух аль-Фаттах…
– Ба! – воскликнул, перебив его, Глеб. – Даже так? Тогда можете не объяснять, в чем заключается мое невезение. Полагаю, тот факт, что я жив и говорю с вами, можно отнести к разряду чудес. Фарух аль-Фаттах – один из лучших специалистов «Аль-Каиды» по устранению неугодных людей, правая рука самого Усамы! Вернее, одна из его многочисленных правых рук…
– Да уж, – криво усмехнувшись, согласился пожилой господин, – количеству рук у этого подонка позавидует любой головоногий моллюск. Я рад, что вам не надо объяснять, кто такой Фарух аль-Фаттах.
– Да, личность известная, – кивнул Глеб. – Но ведь американцы, помнится, похвалялись, что шлепнули его в Афганистане!
– Мало ли чем похвалялись американцы, – возразил пожилой господин. – И не только американцы…
– Что да, то да, – опять согласился Глеб, припомнив некоторые сообщения российских СМИ, опубликованные с подачи департамента, который платил ему гонорары.
Пожилой господин постучал трубкой о ладонь, выбивая пепел и крошки табака.
– Должен вам заметить, – сухо сказал он, – если вы не в курсе… То, что аль-Фаттах – известный террорист, числящийся к тому же в покойниках, вовсе не означает, что здешний закон станет смотреть сквозь пальцы на его убийство.
Глеб поднял очки на лоб и посмотрел на него с холодным любопытством.
– Следует ли из этого, – спросил он, выдержав многозначительную паузу, – что вы доставили то, о чем я просил?
– Разумеется, – сказал пожилой господин, плавным жестом убирая трубку в карман. – Все, как вы просили. Хотя я и не понимаю, зачем вам это нужно. Аль-Фаттаха в одиночку вам не взять…
– Мне нужен вовсе не он, – перебил Глеб. – А посвящать вас в свои планы я не уполномочен.
– Рад слышать, что они у вас есть, – сдержанно съязвил господин, удостоившись за это укоризненного взгляда своей спутницы. – Тогда, быть может, вам будет небезынтересен тот факт, что аль-Фаттах был неоднократно замечен в компании некоего Халида бен Вазира.
– Впервые слышу, – сказал Глеб. – Вообще, должен вам заметить, что араб, замеченный в компании другого араба, – не такая уж редкость.
Краем глаза он заметил легкую тень улыбки, скользнувшей по пухлым, все еще сохраняющим красивую форму губам спутницы пожилого господина. Правда, Сиверов так и не понял, была эта улыбка ответом его шутке или она выражала что-то иное – например, терпеливую снисходительность взрослой, умудренной опытом тети по отношению к неразумному и не лучшим образом воспитанному дитяти.
– Так кто же он такой, этот Халид бен Вазир? – спросил Глеб.
– Он араб, как вы совершенно верно подметили, – невозмутимо ответил собеседник. Они разговаривали, стоя на расстоянии около метра и не глядя друг на друга, так что со стороны могло показаться, что два совершенно незнакомых человека обмениваются ничего не значащими замечаниями о погоде и красотах пейзажа, который и впрямь был хорош. – Постоянно проживает в Зальцбурге на протяжении уже добрых шести лет. До этого, по некоторым данным, учился в Кембридже, сразу же по окончании которого перебрался в Австрию. Молод, явно очень хорошо обеспечен, из дома выходит редко и очень ненадолго. Считается вполне законопослушным, ни в чем предосудительном не замечен, исправно платит налоги – немалые, судя по тому, что имеет собственный дом в старой части города.
– А чем зарабатывает на жизнь, неизвестно? – спросил Глеб.
– Нет. Похоже, размеры личного состояния избавляют его от этой необходимости. Известно, что его специальностью в Кембридже были компьютерные технологии и, в частности, программирование…
В такую удачу было трудно поверить: уж очень четко прослеживалась линия, которая связывала убитого на Кавказе курьера, покойного венского клерка Пауля Шнайдера, его убийцу, одного из доверенных лиц самого бен Ладена, Фаруха аль-Фаттаха и молодого арабского программиста с кембриджским дипломом, который безвылазно сидел в скучном австрийском Зальцбурге и неизвестно чем занимался…