Закурив «Бэй Голд», она поглядела на свое отражение.
Полная уверенность в себе? В ее-то бизнесе, где завтра мужчина или ближайшая подруга, да кто угодно решит, что хочет интимной близости? Чем более сложен, хрупок и красив макияж, тем больше эффект – и тем горше разочарование, когда его сцеловали, сласкали или стерли. Сегодня «Бьютиков» было уже семнадцать, по одному на каждый год в бизнесе. Лицензия на каждый выдавалась только после тщательной проверки будущего управляющего, который сперва должен был три месяца проработать под началом самой Гвиневры, которого она натаскивала под свои взыскательные стандарты и который подписывал контракт, обязывающий его выплачивать кругленькую сумму комиссионных за привилегию использовать ее имя. В каждом случае принимались все разумные меры предосторожности, но кому, как не косметологу, знать, что люди – существа далеко не разумные?
Нужно как-то отвлечься. Нужны новые идеи.
Некоторое время она размышляла.
Наконец она нацарапала список и потянулась к кнопке телефона, предварительно бросив взгляд на свое отражение, чтобы убедиться, что изображение на экране будет соответствующее.
Вечеринка с фантами. Самый лучший способ поставить кое-кого на место. И первым делом заносчивого Нормана Хауса… а значит, придется пригласить и его несносного квартиранта. Довершат список все остальные, кто в последнее время не падал на колени, чтобы ей поклоняться.
Но за что назначать штрафы? Во что поиграть? Двадцатое столетие, как насчет двадцатого столетия? Древний Рим или какая-нибудь еще старина были бы повеселее, но как раз тут-то сброд вроде паршивого Дональда Хогана намного лучше организаторов разбирается, что верно для данного периода, а что нет. Нанять профессионального арбитра? Какого-нибудь ученого червя? Может, студентишку-практиканта? Нет, однажды пробовала, не сработало. Кое-какие штрафы шокировали простофилю, и он поддался, нет, поправка (нельзя ведь попасть под штраф), струсил, нет, тоже не то. Сдрейфил? Переметнулся? Проверить в словаре, как это говорили в двадцатом веке.
И если, скажем, уговорить прийти Мела Мужелома, да чтобы он прихватил с собой чудненький новенький порошок, с которым у них экспериментируют в больнице…
С прямо-таки свирепой радостью она принялась тыкать в кнопки телефона.
Одно только слово, хотя бы жест, выпадающий из контекста, и ты у меня штаны обмочишь, засранец черномазый…
Режиссерский сценарий (4)
Нация соседей
Когда в шесть папа-мама Дональд добрался домой, Норман уже был там: сидел в своем любимом кресле из дерева с алюминием, закинув ноги на пуфик, и просматривал сегодняшнюю почту. На «привет» соседа по квартире он ответил рассеянным кивком.
К тому времени Дональд уже достаточно оправился от приступа депрессии, который пережил среди дня, чтобы по некоторым видимым признакам догадаться о настроении Нормана. Будучи мусульманином, Норман не притрагивался к алкоголю, но в мусульманских странах Африки анаша была частью традиционного уклада жизни, и он позволял себе снять накопившееся за день напряжение парой косяков. Несмотря на чрезмерно завышенные цены (каждый штат, легализовавший траву, вводил драконовские акцизы, борясь с продукцией конкурентов, выращенной за его пределами), он курил марку, подобающую младшему вице-президенту «Джи-Ти»: общепризнанный фаворит «Бэй Голд». Косяк дымился рядом с ним в пепельнице, но дым уходил в воздух незамеченным.
Более того, на полу у его ног, точно брошенная в приступе раздражения, валялась карточка «Полноголографики» с бесконечной чередой ритмично сменяющих друг друга темных и светлых полос, по краю изображения была вытеснена эмблема Бюро генеалогических изысканий.
Дональд уже давно решил считать манией то, как сосед по квартире падок на различные уловки этого генеалогического учреждения, которое в одержимый идеей потомства двадцать первый век выдаивало деньги из граждан, обеспокоенных своим генотипом. Сегодня Норман впервые не бросился, едва войдя в дом, за монохромное считывающее устройство, чтобы немедленно прочесть последние присланные ему приманки.
Вывод: что-то основательно расстроило Нормана, напрочь выбило его из колеи.
Соответственно, Дональд не стал втягивать его в разговор, а, как всегда по возвращении домой, занялся собственной вечерней рутиной: проверил, не появились ли в его отсутствие новые сообщения на автоответчике (не появились), забрал почту из ниши доставки (как обычно, объемистую и состоящую по большей части из рекламных брошюр), настучав код на панели робобара, получил свой виски и со стаканом устроился в собственном кресле.
Но читать почту он взялся не сразу. Сперва оглядел комнату с тенью нервозности, будто ожидая, что привычное окружение вот-вот приобретет тот налет чуждости, как приобрела его около полудня Пятая авеню.
Просторным холлом, совмещавшим в себе гостиную и столовую и начинавшимся от входной двери, они пользовались сообща. И все же в нем почти не было следов Дональда Хогана. Квартира уже была отделана и отчасти обставлена, когда Норман согласился снимать ее на двоих. Въехав, Дональд, разумеется, привез с собой некоторые предметы, как, например, это кресло, несколько картинок, которые Норман одобрил, и массивный агрегат, в просторечии именуемый робобаром, из которого можно было добыть почти любое спиртное. Не употребляя алкоголя сам, Норман имел только небольшой переносной винный погреб, который по договору аренды предписывалось держать в квартире для угощения гостей другого вероисповедания. При ближайшем рассмотрении из этих вещей никак не складывалось, что собственно представляет собой Дональд Хоган. Более того, все они находились в одной части комнаты, точно между жильцами лежала невидимая граница.
Впрочем, никто бы не сказал, что комната отражала личность самого Нормана. Эта мысль оказалась для Дональда несколько неожиданной. Но внезапно он сообразил, что в подобранных Норманом оттенках и предметах есть некий внутренний порядок. Мерцающие красно-коричневые обои на стенах, ковер с орнаментом Уильяма Морриса, репродукции Пикассо, Поллока и Мура, даже видавшее виды деревянно-алюминиевое кресло казались подобранными с тем, чтобы, войди сюда в любой момент какой-нибудь шишка из «Джи-Ти», он мог бы, оглянувшись по сторонам, одобрительно кивнуть, успокоенный обстановкой, и решить, что Норман Хаус и впрямь малый степенный, положительный и достойный повышения.
Дональда едва не передернуло, но, справившись с собой, он задумался, не пытался ли Норман произвести впечатление солидности и надежности и на него тоже, а не только на других, более влиятельных посетителей.
Всего одна вещь в комнате выбивалась из общего тона (собственное имущество Дональда, какое попадалось на глаза, было слишком нейтральным и в счет не шло, наверное, поэтому Норман разрешил ему остаться на виду), а именно стоящий за креслом Нормана в самом дальнем углу комнаты полиорган, собственность его нынешней терки Виктории. Полиорган был самую чуточку слишком современным, самую чуточку слишком броским и потому выбивался из общего стиля. Но в силу неизбежности надолго он тут не задержится.
Может, спальня Нормана более правдиво отражала его личность? Маловероятно, решил Дональд. К его собственной это не относилось, поскольку теоретически (хотя сейчас и не на практике) ее делила приходящая терка. Дополнительно у каждого из них было по маленькой комнате для полного уединения. Дональд никогда не переступал порога комнаты Нормана, хотя пару раз заглядывал туда через приоткрытую дверь. Он сумел увидеть слишком мало, чтобы судить, была ли она по-настоящему личной. Его комната, по всей вероятности, такой не являлась. Ее скорее следовало бы назвать библиотекой, и опять же половина книг в ней была выбрана и заказана его работодателями и вовсе не соответствовала его вкусам.
Если последствия совместного проживания столь уж негативны, думал он, как объяснить их с Норманом желание, да и вообще широко распространенный обычай снимать квартиру вместе? Как объяснить это иностранцу из менее здоровой – и потому менее перенаселенной – страны или старику, который помнит те времена, когда всякий ставший на ноги холостяк первым делом обзаводился собственной берлогой?
Ну… Тут было одно очевидное преимущество плюс еще некоторое число дополнительных мелочей. Во-первых и в-главных, совместное проживание позволяло им тот стандарт жилья, который по комфорту и простору превосходил все, что каждый из них мог бы позволить себе по отдельности. Даже при своем окладе в «Джи-Ти» Норману без квартиранта пришлось бы основательно затянуть ремень, чтобы жить столь просторно, особенно если учесть, как подскочили цены после постройки купола Фуллера.
Кое-какие дополнительные стимулы были почти так же очевидны: например, обмен терками, воспринимавшийся как нечто само собой разумеющееся. Уловить другие было труднее: например, всегда удобно, если незнакомые люди решат, что они не просто живут, но и спят вместе. Иногда устаешь, когда тебя раз за разом спрашивают: «Если тебе позволено завести детей, почему ты их не заводишь?»
В его собственной почте не нашлось ничего интересного, и Дональд спихнул всю кипу в мусоросборник. Прихлебывая виски, он почувствовал на себе взгляд Нормана и выдавил улыбку.
– Где Виктория? – поинтересовался он за неимением другой темы для разговора.
– Принимает душ. От нее пахнет, и я ей так и сказал. – Тон у Нормана был рассеянный, но за словами Дональд различил обратный снобизм современного афрама.
Ах ты грязная черная свинья…
Поскольку Норман был явно не склонен продолжать разговор, Дональд задумчиво перевел глаза на картинку «Полноголографики» на полу. Ему вспомнилась прошлая «приманка», которую Норман оставил лежать в общей комнате: в ней утверждалось, будто в Бюро способны провести точный генетический анализ на основании всего лишь обрезков ногтей одного из родителей обследуемого. Ложь была настолько вопиющей, что Дональд подумал было, не сообщить ли о ней в Бюро по охране прав потребителей. Даже в наш век евгенической благодати шансы доказать, кто ваш отец – один к трем, что уж говорить о том, чтобы проследить индоевропейские корни в преимущественно афроамериканской наследственности.
Но он все же решил не подавать жалобу из страха скомпрометировать свое прикрытие.
Боже, да знай я, какая это будет одинокая жизнь, я бы наверное…
– Привет, Дональд, – сказала Виктория, выходя из ванной Нормана в облаке пара и духов «Двадцать первый век» от Арпеже. Пройдя мимо него, она вызывающе положила ногу на колени Норману. – Понюхай меня теперь. Подойдет?
– Подойдет, – не поднимая головы, ответил Норман. – Теперь пойди оденься.
– Вот гнусный тип. Жаль, что ты мне нравишься.
При звуке закрываемой двери Норман прокашлялся.
– Кстати, Дональд, я все хотел тебя спросить. Ты собираешься что-нибудь сделать для…?
– Когда найду кого-то подходящего, – пробормотал Дональд.
– Ты уже несколько недель это твердишь, черт побери. – Норман помялся. – По правде сказать, я подумывал, может, мне лучше пустить вместо тебя Горация. Насколько я знаю, он ищет свободный татами.
Внезапно встревожившись, но скрыв свою реакцию, Дональд посмотрел прямо в лицо своему соседу и поверх него вдруг увидел ясно наложенным, так ясно, словно она еще не ушла из комнаты, лицо Виктории: натуральная блондинка исключительно скандинавской внешности – женщин другого типа Норман в квартиру не приводил.
Он это серьезно?
Его собственная последняя постоянная по имени Дженнис была его любимицей: не просто терка, обрабатывающая сеть менеджеров высшего звена, как большинство к ним приходивших, а сильная и независимая личность, женщина почти сорока лет, родившаяся в Тринидаде. Он не заменил ее отчасти из-за отсутствия желания, отчасти из-за ощущения, что не скоро найдет ей равную.
И снова он почувствовал смятение, почти тошнотворную растерянность: уж такого в собственном доме он никак не ожидал. Он-то вообразил, что верно оценил характер Нормана, записал его в категорию застенчивых афрамов, неловко балансирующих между настойчивым желанием иметь белого соседа по квартире и плохо скрытым раздражением от того, что этот белый квартирант предпочитает черных подружек. Но только что упомянутый им Гораций был намного темнее самого Нормана.
К его облегчению, зазвонил телефон. Отвечая на звонок и через плечо сообщая Норману, что это Гвиневра Стил приглашает их на вечеринку с маскарадом и фантами, он мысленно сформулировал вывод, к которому пришел.
Однако если он открыто и сразу об этом заговорит, есть риск, что Норман приведет свою угрозу в действие. Этот афрам ненавидел всех, кто сумел заглянуть под маску спокойствия, какую он обычно носил.
А мне, боюсь, не по плечу снова привыкать к чужому человеку, как я привык к Норману. Пусть и нельзя утверждать, что мы друзья.
– Кстати, а на какую тему эта вечеринка с фантами?
– А? – Наливая себе еще на два пальца виски, Дональд повернул голову. – Ах да, двадцатый век.
– Говори и веди себя соответственно периоду, так она задумала?
Дональд только кивнул в ответ.
– Как раз такой глупости от нее и можно ожидать, правда?
– Разумеется, это глупость, – согласился Дональд, лишь наполовину обращая внимание на слова Нормана. – Она так одержима сегодняшним днем, что, наверное, думает, будто двадцатый век был единым пластом поведения и мышления. Сомневаюсь, что она помнит, что еще десять лет назад сама в нем жила. Поэтому гости у нее будут разгуливать, приговаривая: «Плесни мне, папик» и «Мочалок застебать!», а одеты будут в сборную солянку из нейлоновых топов и юбок «нью-лук».
– Я не это имел в виду, – сказал Норман. – С твоих слов выходит еще хуже, чем я думал.
– А что ты имел в виду? – спросил Дональд. В глубине души он почти испытывал потребность поговорить – и не обязательно о том потрясении, какое сегодня пережил. Любая болтовня докажет, что он способен раскрыться и не мучить себя недомолвками. Напряжение от того, что он ни с кем не способен на обычное человеческое общение, начинало действовать ему на нервы.
Углы рта Нормана опустились с намеком на горечь.
– Ну, готов поспорить, я был первым афрамом в списке приглашенных, а раз я согласился, то буду единственным, и обязательно появится кто-нибудь, запрограммированный вести себя… ну, скажем, под Булла Кларка. Тогда она заставит свою свиту сплотиться и объявить, что мой фант проиграл, мол, я не изображаю из себя Дядю Тома.
– Ты правда так думаешь? Тогда зачем, черт побери, ты согласился?
– Э-э, я ни за что на свете этого не пропущу, – с оттенком мрачного удовлетворения сказал Норман. – В двадцатом веке произошло многое помимо того, о чем нравится вспоминать Гвиневре, и я получу огромное удовольствие, ткнув ее в это аристократическим носом.
Повисло молчание. Обоим оно показалось нестерпимо долгим. Норман выкурил едва половину своего «Бэй Голд», недостаточно, чтобы время замедлилось, но замолчал он потому, что посмел краешком коснуться предмета, о котором такие, как он, ни за что не желали заговаривать, и Дональд вполне сознавал, откуда взялись эти недомолвки. Однако для него сгусток отсылок на двадцатый век потянул за собой цепь ассоциаций, которые все ветвились и ветвились, и наконец он уже не мог понять, какие из них относятся к предыдущему разговору, а какие нет.
Может, зря я помянул о том, чтобы выставить Дональда и вместо него взять Горация. Одно можно сказать в пользу общения с белыми трутнями, особенно с докучными интеллектуалами вроде Дональда: проблемы у нас настолько разные, что не усиливают и не умножают друг друга.