– Разве кто-то уже успел победить моего дикаря? – Ролл приложил руку к глазам. – Или кто-то сможет это сделать, пока твой Хеен оправится? А к весне и мой воин-раб улучшит навыки… И твой хромой наставник ему в этом не поможет уж точно. Не доживет твой калека, Седд, до весны. Поверь мне, твои трудности в усмирении собственного раба, который к тому же болтливый любвеобильный пьяница, подошли к концу. Кажется, я собираюсь увериться в том, что он дурак. Лебб, сын мой, приглядись, не врут ли мои глаза? Не тот ли самый Зиди стоит сейчас в каменной арке и рассчитывает стать вольным? Обернись, Седд! Не хочешь ли ты сказать, что его рабству пришел конец? Неужели Эмучи сумел призвать его?.. Точно, сумел! Только зовет он его прямиком в город умерших!
Арена, примыкающая к холму, была огорожена крепостной стеной и портиками угрюмых храмов, из которых устроители празднества выпускали воинов-рабов и диковинных зверей, но одни ворота вели прямо в город. Запертые на тяжелые замки кованые створки начальник городской стражи лично отпирал перед каждым представлением, а стражники придерживали их, чтобы звери не могли вырваться на улицы города. Арку этих ворот, выполненную между каменными ногами бога Сади, следящего за прижизненными деяниями сайдов, в городе называли Вратами справедливости, а за глаза – Вратами смерти. Проход через них был свободным, правда, только внутрь арены.
Не многие решались пройти через ворота, а уж большинство свободных граждан Скира боялись и подумать об этом. Даже отчаяние чаще всего оказывалось слабее страха перед смертью, но всякий свободный сайд знал, как ему избежать расплаты за совершенные преступления. Всякий невольник всесильного Скира был уверен: любой раб, принадлежащий любому дому, даже дому конга, имел право по окончании празднества встать в арку древних ворот, а затем сразиться с победителем смертных ристалищ, чтобы завоевать собственную свободу. Только очень мало находилось рабов, пытавшихся избавиться от неволи столь рискованным способом, или горожан, желающих снять с себя тяжелые обвинения.
Законы Скира соблюдались его правителями неукоснительно, и даже рассказывались неясные предания, что кому-то удавалось воспользоваться самым диковинным из них, но никто не мог назвать ни имени счастливчика, ни года, в котором произошло подобное чудо.
Когда в каменной арке появилась фигура раба, рев исступленных горожан затих почти мгновенно. Зрители немедленно уверились, что увидели самоубийцу. Право на схватку раб, конечно, имел, но уж больно страшен был нынешний победитель. Впрочем, любую забаву, которая могла послужить темой долгих зимних разговоров в теплых скирских трактирах, следовало принимать с радостью, которая не заставила себя ждать. Довольный гул понесся по склону холма, а когда уже успокоившийся гигант, только что принесший победу тану из дома Рейду, бросил вывороченную из сустава руку на окровавленный алтарь бога войны Сурры и поднял тяжелую дубину, по рядам побежали начетчики, застучали таблички, зазвенели монеты. Зрители делали ставки.
– Ну? – Ролл ухмыльнулся в лицо стиснувшему кулаки Седду. – Что ж ты не приковал ленивого болтуна к стене перед праздником? Отчего не запер его в темницу? Или он не сообщил тебе о планах? Так, может, он недостаточно болтлив? Кто хочет поставить на победу хромого? Даю пятьсот монет против ста, что мой раб разорвет его на куски! Даже пятьсот против пятидесяти! Я смотрю, он не только хром, но и спину держит так, словно сотня твоих плетей, Седд, все еще волочится за ним по камням. К тому же у него деревянный меч. Видно, рабская доля в доме Креча столь трудна, что наставник Хеена решился покончить с жизнью! Ну, делаешь ставку?
– Я не бросаюсь деньгами даже с ярусов нижней галереи! – процедил сквозь зубы Седд.
– Может быть, тебе хотелось сделать это с верхней? – язвительно прошептал Ролл.
– Верхняя галерея занята конгом, да продлятся его годы по милости богов, – выпрямился Седд.
– Я поставлю на сумасшедшего! – поспешил вмешаться Касс. – Как ты говоришь, Ролл, пятьдесят против пятисот?
– Касс! – процедил сквозь зубы Седд. – Ты в своем уме?
– В своем, – торопливо закивал тот. – Или ты боишься, что доблестный Ролл откажется платить? Напрасно! Он – честный малый. Я могу бояться только одного, что для выплаты проигрыша Роллу придется посылать нарочного в домашнюю сокровищницу! Слишком хорошо я помню, на что когда-то был способен Зиди!
Ролл замер в недоумении, потом громко расхохотался и, ответив старику учтивым поклоном, заорал во всю мощь широкой груди:
– Салис! Разорви на части калеку, и ты забудешь о рабской доле до конца зимы!
Этот клич на мгновение прорезал стоявший над склоном холма заинтересованный гомон, заставил повернуть голову великана, но в следующее мгновение гул усилился. Начетчики разочарованно замахали восковыми табличками.
Явно обезумевший раб пошел вперед, припадая на одну ногу. Хромота смельчака не вызвала оживления среди игроков. Предстоящее действо начинало все больше напоминать убийство. Серокожий, вымаранный в подсыхающей крови гигант, положил дубину на плечо и замер, насмешливо глядя на приближающегося наглеца. А тот неторопливо ковылял вперед, подтягивал едва сгибающуюся левую ногу, поводил плечами, морщился от боли в спине, хромал и опирался на просмоленный деревянный меч. Не дойдя до соперника десятка шагов, Зиди остановился, сбросил с головы суконный колпак, обнажив коротко остриженные седые волосы, стянул, перекладывая меч из руки в руку, войлочный халат и с развязным смешком поклонился толпе, словно был не смертником, а ярмарочным шутом. Затем раб выудил из-за пояса небольшой мех, в которые в Скире никогда не наливали ничего другого, кроме терпкого цветочного вина, и под усиливающееся улюлюканье опрокинул его в глотку. Опустевший мех упал на камни, Зиди пьяно качнулся, затем осторожно выставил вперед больную ногу, чуть согнул здоровое колено и замер, стиснув прижатую к боку рукоять меча.
– Баль! – вдруг разнесся истошный голос какого-то весельчака с верхних рядов. – Никак домой собрался? Тогда жди весной в гости войско сиятельного конга! Поспеши, а то снег выпадет, не дохромаешь до родной деревни раньше скирских воинов!
– Мало выпил! – заорал следующий. – Надо было выпить еще три раза по столько, тогда и боли не почувствовал бы, и в себя пришел уже после смерти!
– Смотри, смотри! – выкрикнул третий. – Твой противник уже дрожит от страха!..
Хохот прокатился по склону холма, серокожий принял усмешки на собственный счет и, издав приглушенное рычание, двинулся вперед. В мгновение он обратился в кровожадного зверя. Дубина на его плече и в предыдущих схватках была всего лишь деревянным дополнением к ужасному облику. Он сам становился дубиной, живой смертью, жалом, оскаленной пастью, когда разил без пощады соперников на серых плитах чужого города, и вновь обратился в дикого зверя от криков толпы. Там, на далеком юго-западе, где сохранился обычай пожирать сердце убитого врага, он без сомнения мог бы превратиться в одного из лучших воинов огромного племени. Не получилось, потому что лет пятнадцать назад на одинокий степной шатер налетела конница разбойников без роду и племени, посекла в труху взрослых, а крепкозубого малыша спеленала по рукам и ногам, чтобы в одну из вылазок к морскому берегу продать работорговцам. Конница серых вскоре настигла наглецов, распяла их на сухой траве и испекла заживо, запустив в их сторону степной пожар. Вот только ребенка не успели спасти. Предприимчивый сайд знал свое дело, он мгновенно приказал поднимать якоря и ставить парус, и скоро несговорчивый, умеющий только рычать малыш-степняк оказался на невольничьем рынке Скира, а затем и в стойле дома Рейду.
Там из серокожего постепенно и сделали зверя. Страшного зверя, остановить которого сумели бы в одиночку не более десяти лучших воинов Скира. Еще неизвестно, кто бы победил, сразись Салис со знаменитым горцем Хееном, рабом дома Креча, которого Седд приберегал именно к этому неудавшемуся для него празднику, за что и спустил шкуру со старого Зиди. Можно предугадывать победу одного из двух воинов, но когда сражается зверь, тут приходится кроме умения призывать еще и удачу, а она – птица изменчивая. Вряд ли присядет на дрожащее от выпитого плечо. Тут и стая таких птиц не выручит. Что может предъявить зверю старик? Или не старик, а просто посеченный жизнью седой воин, который по мнению возбужденной толпы вполне готов был с нею расстаться?..
Салис в мгновение оказался рядом, подбросил плечом, подхватил дубину двумя руками, коротко отвел ее вправо и послал на уровне плеч с разворотом вперед, чтобы снести седому наглецу голову, раздробить ее, сплющить, а уж потом разодрать его самого на части, разорвать голыми руками, чтобы ужас встал в глазах веселящейся толпы, чтобы ужас стоял в глазах каждого, кто осмелится выйти против Салиса на этих камнях или кого выгонят против него безжалостные таны будущей весной.
Только противник вдруг исчез. Упал ли, присел ли на здоровой ноге – неясно, но какое это имело значение? Дубина длиной в три локтя слишком тяжела, чтобы ее остановить даже усилием чудовищных мышц. Ничего, просвистит до левого плеча, ляжет на левую руку и обратно пойдет на локоть ниже. Тогда уж ни уклониться, ни присесть не удастся немощному. Тем более что вот он, поднимается вновь. А прыток старик оказался. Прыток, но слаб. Еще и деревяшкой не махнул ни разу, а лоб уже от пота блестит. Может, ему сначала вторую ногу сломать, да живого на части рвать?..
Тишина над склоном замерла такая, что свист дубины, похожий на порыв ветра, расслышали все. Зрители так ждали удара и фонтана разлетающихся мозгов наглеца, что не сразу поняли, что не попал гигант по сумасшедшему седому рабу. Тот словно ростом уменьшился, только просвистела дубина у него над головой, а он вроде опять как стоял, так и стоит. На одной ноге, что ль, приседал? Или он не вино, а воду из меха в глотку лил? Да ладно, что бы он ни пил перед схваткой, а с такой ногой и по ступеням не во всякий трактир спустишься! Резвый мальчишка, из тех, что рыбу воруют на прибрежном рынке, и на двух ногах так не присядет! Да и с мечом управляться…
Удар был глухим. Судьба отпустила Зиди одно мгновение, чтобы взмахнуть мечом. Даже стражник конга не управился бы с тяжелым деревянным клинком. Вот только раб и не пытался им размахивать. Он просто ткнул заостренным просмоленным деревом Салису под гортань. Коротко ткнул, подав вперед руку меньше чем на локоть. Не тот материал дерево, чтобы о доспехи биться, но чтобы пронзить кожу между ключиц – в самый раз. Чтобы войти на ладонь в серую плоть, чтобы заморозить чудовищные руки с дубиной за левым плечом – лучше не придумаешь. И для того, чтобы собственному ученику, против которого здесь на арене и сам старый Зиди не выстоял бы, подбить на неделю кисть – тоже годится. И чтобы вырвать восхищенный выдох из нескольких тысяч разжиревших глоток проклятого Скира – подойдет. А уж чтобы привычно размахнуться и нанести знаменитый бальский удар, когда острие, пусть хоть деревянное, хоть стальное, минуя возможные доспехи, рассекает лицо противнику – левый глаз, переносицу, правый глаз, – самое оно. Теперь главное – не упасть. Все-таки ударил хмель в голову. Теперь надо поклониться, улыбнуться и помахать дрожащей рукой ревущему склону. Знали бы исступленно орущие зрители, как это не просто выпрямить уже трясущееся от напряжения здоровое колено, подтянуть больную ногу, неловко повернуться, несмотря на рухнувшее, исходящее теперь уже собственной кровью чудовище, и замереть неподвижно. Обряд есть обряд, не перед затихшим вдруг склоном опустил голову Зиди, а перед верхним ярусом галереи, откуда наблюдал за происходящим сам конг.
Затянувшуюся тишину наконец разорвал удар колокола. Конг подтвердил древнее право раба на свободу. И мгновенно зашумел, загудел восхищенный склон. Кто-то из особенно отчаянных игроков сорвал большой куш. Зиди кивнул, отбросил в сторону деревянный меч, с усилием разогнул металлический ошейник, который и не всякому воину конга дался бы, бросил опостылевшую железку на камни, потер шею, неуклюже шагнул в сторону, с трудом нагнулся, поднимая с камня халат и колпак, и пошел, хромая, через каменную арку в город свободным человеком.
– Что скажешь? – Касс положил руку на плечо Седда. – Потеря раба меньшая беда, чем проигрыш на арене. Честь твоего дома не пострадала. Я Ролла понимаю, он язык проглотил, хотя от утраты пятисот монет дом Рейду не обеднеет. Правда, танка ему теперь все волосы выдерет, так с пустой головы хоть волос клок. Не жалко терять такого умельца? Не знаю, насколько он болтун и бездельник, хотя пьяница явный, но воинских умений он за последние годы действительно не растерял! Теперь я вижу, каков источник доблести твоего Хеена. У него был отличный наставник!
– Старика не жалко, – медленно процедил Седд. – Да и старик он лишь по меркам воина, четвертый десяток едва перешагнул.
– Редко кто доживает до сорока даже в рядах доблестных воинов самого конга, да продлят боги его годы, – заметил Касс.
– Всякий раб, ставший свободным хоть по милости сиятельного конга, должен молить богов, чтобы они позволили прожить ему лишний день! – скрипнул зубами Седд.
– Ну, Скир безопасный город для свободных горожан! – перешел на шепот Касс.
– Чего не скажешь об его окрестностях, особенно для тех наглецов, которые бросают герб Креча на камни! – прошипел Седд, поклонился Кассу, все еще беззвучно разевающему рот Роллу, прочим танам, возбужденно обсуждающим происшедшее, и быстрым шагом направился к выходу из галереи, едва не сбив с ног щуплую фигурку в тяжелых тканях. Незнакомка вздрогнула и посторонилась, пропуская знатного воина. В другой раз тан дома Креча непременно остановился, вгляделся бы в мерцающий под дорогой тканью завораживающий взгляд, поинтересовался, куда это в одиночестве спешит знатная девушка, пренебрегая обычаями Скира, но теперь он был полностью поглощен собственными мыслями.
Глава третья
В высоком камине тлели угли. Когда вымазанный сажей слуга забрасывал в проем очередную порцию пищи, огонь разгорался не сразу. Камин начинал кашлять дымом, который, впрочем, послушно уползал в закопченный дымоход, и лишь постепенно наполнялся ровным гудением и радостным потрескиванием. В полутемном зале стояли гам, крики, но до драк доходило редко – за порядком следила четверка крепких гребцов с продубленными морским ветром лицами, да и сам хозяин то и дело выглядывал в зал. Так что если и опускалась какая из многочисленных теней на пол, то не по причине отравления дымом или неожиданного удара, а исключительно от естественной слабости. Только ведь на то он и портовый трактир, чтобы отправить душевную малость в свободное плавание между сладкими видениями и бодрящими кошмарами, не опасаясь излишнего внимания к собственному кошельку, да и к собственной персоне.
Если бы Зиди попытался подыскать более укромное место в Скире, чтобы не привлекать к себе всеобщего внимания, лучше заведения одноглазого Ярига в порту все равно бы ничего не нашел. Сам бывший раб, тот слыл торговцем, с которым можно было договориться о многих вещах. Ходили даже слухи, что он покупал краденое, хотя ни разу за руку трактирщик пойман не был, не то сразу бы руки лишился. Зато никогда и никто из тех, кто просил у Ярига за посильную плату содействия в щекотливых делах – скрыться от кредиторов или строгого отца, взять денег в долг, заморочить голову мытарям конга, отвертеться от службы в войске или от городских работ, – без помощи не оставался. Правда, и стражники Скира не забывали об угрюмом каменном здании с десятком дверей, ведущих в извилистые переулки, но Ярига это не слишком беспокоило. Тем более не следовало опасаться стражников бывшему рабу влиятельного дома Креча, получившему свободу по удару священного колокола.