И видно, как простаки набираются ума, толпясь зловещими группами, и все громче становится ропот. С минуты на минуту ворвутся на улицу пятьдесят миллионов юных недоумков с пружинными ножами, велосипедными цепями и булыжниками.
– Уличные банды, рожденные на Уране в условиях Нова, выходите и боритесь за свои улицы. Призвать на помощь китайцев и прочие случайные факторы. Изрезать всю пленку. Сместить, отрезать, спутать, заболтать голосовые линии Земли. Слыхали о «Зеленой Сделке» Правления? Они намерены, нарядившись бабами, вскочить в первую спасательную шлюпку и бросить своих «людей-псов» под раскаленными добела небесами Венеры. Операция «Бич Небесный», известная так же, как Операция «Тотальное Уничтожение». Хорошо же, управленческие ублюдки, мы, с Божьей помощью, покажем вам Операцию «Тотальное Разоблачение». Дабы увидели все. На Таймс-сквер. На Пиккадилли.
Короче, упаковывай свои горностаи
– Короче, упаковывай свои горностаи, Мэри… Мы немедленно сматываемся… Я уже видел, как это происходит… Простаки на нас ополчились… И легавые на подходе… Помню, ездил я с Джоном Известняком насчет «Угольного Дельца»… А проворачивалось оно так: арендует он амфитеатр с мраморными стенами, он ведь камни расписывает, ясно? пока ты ждешь, может фриз сотворить… Так вот, напяливает он, значит, водолазный костюм, точно старый Пройдоха-Сюрреалист, а я влезаю на высокий пьедестал и качаю ему воздух… Ну а он принимается малевать соляной кислотой на известняковых стенах и носится, как реактивный, с помощью воздушных струй, так он может за десять секунд всю стену разукрасить, углекислый газ опускается на простаков, и те начинают кашлять и ослаблять воротнички.
– Но что он рисует?
– Не важно, главное – публике нравится, и весь театр задыхается…
Короче, выворачиваем мы у этих бедолаг карманы и двигаем дальше… Если не зевать, никто вам дела Нова не пришьет… Являемся мы в этот городишко, и мне сразу как-то не по себе.
– Что-то за этим кроется, Джон… Что-то не так… Чует мое сердце…
Но он говорит, что с тех пор, как нагрянули легавые Нова, копы на меня вечно страху нагоняют… К тому же мы ни при чем – обчищаем себе карманы пьяных лохов, только и всего, все-таки три тысячи лет в шоу-бизнесе… Вот он и превращает свой амфитеатр в каменоломню, созывает туда женские клубы, поэтов и очковтирателей и устраивает, по его словам, «Культурную Программу», а я влезаю в кабину подъемного крана и качаю ему воздух… Тут-то и собирается толпа лохов – старые мумии, увешанные бриллиантами, сапфирами и изумрудами, одна пышнее другой… Вот я и думаю: может, я не прав и все чисто, и тут вижу, что нагрянуло чуть ли не полсотни молокососов в аквалангах и с рыбьими острогами, и, недолго думая, ору с подъемного крана:
– Иззи Громила… Сэмми Мясник… Эй, наших бьют!
А про воздушный насос-то я и забыл, и Угольный Малыш синеет и пытается что-то сказать… Я спохватываюсь и подкачиваю ему немного воздуха, а он вопит:
– Нет! Нет! Нет!
Я вижу, как надвигаются другие простаки с фоторужьями и статическими пистолетами, Сэмми с ребятами ничего не могут поделать… Эти юнцы врубили реверс… И тут появляется, дабы разобраться, что тут за шум, сам Синий Динозавр и принимается швырять в этих неучей свои магнитные спирали… Те сперва отступают, а потом у него кончается заряд и он останавливается. Тут-то легавые Нова и надели на всех нас антибиотиковые наручники.
Соседи в аквалангах
Ездил я с Достойным Джоном насчет «Угольного Дельца»… Воровство с участием шайки покупателей… А об афере этой он услышал по радио… Вот он прошлой весной и принимается расписывать Ограду «Д»… И в захолустье обсирается воздушными струями… Десять секунд простоя, кончился наш углекислый газ, и по этому поводу мы начали кашлять и задыхаться под пальмой в кадке, в вестибюле…
– Медлить не приходится, ясно? Надо выпутываться из «Мошенничества с Рыбным ядом».
– Понял… Если не зевать, никто…
Снова переместившись в Южную Америку, врываемся мы в этот городишко, и нас тут же нагрел этот гнусный Джон… Он-то своего не упустит… Сжег во мне три тысячи лет игрой в полицейских и воров… Короче, собирается толпа лохов в вирусе, они вот-вот растворятся, и все шито-крыто… Ассимилируем бриллианты, сапфиры и изумруды – один за другим… И тут меня окружает чуть ли не полсотни молокососов… А у него только Сэмми с ребятами… Одна доза… Врубили реверс… Передвижная лавочка закрывается, а так я работать не могу… Джон устроил мне лечение… Нагасаки в кислоте на стенах постепенно исчез под каучуковыми деревьями… Джон может пешком дотянуть обратную связь до 1910 года… Мы были не прочь купить и с осадком… Запастись им на воротничках в китайской прачечной…
– Но что за душный телесный пансион…
Убаюкивает старых комедиантов… Словно Клеопатра ядовитого гада, вешает на вас дело Нова…
– Спиртное?.. Я его не люблю… Пустые карманы в истертом металле… Чуешь?
Но Джон говорит:
– Со времен космической аферы копы на тебя вечно страху нагоняют… Старая мумия увешана…
Тяжело и невозмутимо держится за прохладное кожаное кресло… Разглаживает редкие усики… Я остановился перед зеркалом… Еще краше в накрахмаленном воротничке… Это соседи в аквалангах с бесплатным завтраком повсюду распевают «Шестнадцатилетнюю милашку»… Я пошел без Иззи Громилы…
– Эй, наших бьют!
Как раз добрался до китайской прачечной… Узкоглазого у входа-то я и забыл… Словесная доза выводит из личинки Синего Динозавра… Я прочел ее магнитно задом наперед… Единственный способ сориентироваться… В поездках с узкоглазым малышом Джон настроил глотку так, словно уже сделана запись… «Каменное Чтение» – так называем мы это в отрасли… Пока вы ждете, он уже упаковывает вещи в Риме… Я проверил водолазный костюм, как и каждую ночь… Там, на высоком пьедестале, разыгрываю этот чудовищный спектакль… В кислоте на стенах… Хоть часы сверяй… Словом, попадаются нам двадцать улепетывающих через боковое окно простаков и воротнички…
– Но что в Сент-Луисе?
Всплывает картина памяти… И мы в качестве старых комедиантов потрошим серебряные гарнитуры, банки и клубы… В ту ночь, когда мы уходим, на вас вешают Дело Нова… Мне как-то не по себе… Что-то убирается в прачечной, и моя плоть это чует…
Но Джон говорит:
– Днем после дельца копы вечно страху нагоняют… Обычное дело после грабежа…
Мы ни при чем, обчищаем себе карманы… Но один раз все идет наперекосяк… шоу-бизнес… Мы никак не можем отыскать поэтов и разглаживаем редкие кадры, а плоть не действует… Вот мы и остались без связи, точно севшие на мель идиоты… По-моему, нам подложила свинью собственная хворь… Они нас взяли… Старые мумии на поезде с джанковым топливом… Нагрянула тающая плоть в аквалангах… Во всю глотку ору с подъемного крана…
– Эй, наших бьют!
Вспыхивают три серебристые цифры… А про мадридские улицы-то я и забыл… И, ясное дело, подкачиваю ему немного воздуха, а он сказал:
– Que tal, Henrique?
Я стою и качаю ему воздух в невидимую дверь… Врываемся мы в городишко, и тут же сексуально возбуждающая мазь…
– Док очумел тут, Джон… Что-то не так… Слишком много испанского.
– Что? Это – зеленое море? Зеленый театр?..
Так что мы потрошим простаков и в качестве старых комедиантов арендуем домик… И смываем с этого прохладного чистого китайского героина налет шоу-бизнеса… А Джон приступает к полноценному зеленому ритуалу и устраивает волокнистый серый амфитеатр в старой репе… А про тяжелое синее безмолвие-то я и забыл… Угольный Малыш прибегает к помощи холодного жидкого металла и бежит подкачивать ему немного воздуха в голубой дымке испарившихся киношлемов… Металлическим джанки не подфартило… Ребятишки пересеклись с Полицией Нова… Мы всего лишь поток пыли с размагниченных моделей… Шоу-бизнес… Календарь в веймарских юношах… Поблекшие поэты в безмолвном амфитеатре… В этом воздухе исчезла его тюрьма… Щелкаем Сент-Луис под гонимой ветром сажей… Вот я и думаю: может, я был в старой клинике… Неподалеку от Восточного Сент-Луиса… За пару зелененьких в неделю краше не бывает… А про «Мамашу»-то я и забыл… А вы бы?.. Док Бенвей и Угольный Малыш устраивают в Далласе заварушку, и все из-за этого насоса – очумели от эфира и подмешали киношлемы…
– Он ушел через весь город, и тут же позади магнитофоны с его голосом, Джон… Что-то не так… Могу я задать бесцветный вопрос???
– Порядок… Главное – у меня есть тишина… Словесная пыль оседает три тысячи лет сквозь старый голубой календарь…
– Уильям, no me hagas caso[3]… Люди, которые сказали мне, что я могу на тебя настучать, сами раскалываются как миленькие… – сказал Уильяму «Прощай» и «Если не зевать», а я услыхал, как он врывается в этот городишко, и тут же захлопнул дверь, когда увидел Джона… Что-то не так… Невидимый гостиничный номер, только и всего… У меня был только нож, а он сказал:
– Ну и жарища – это Легавые Нова прорвались сквозь швы… Словно три тысячи лет в раскаленных клешнях у окна…
А ми-истер Уильям в Тетуане и говорит:
– У меня есть штуковина, безопасная и жутко хитроумная… Эти бесцветные листы – и есть воздушный насос, а я вижу плоть, только когда она приобретает цвет… Написанное содержит некую идею, которая движет всякой плотью…
А я сказал:
– Уильям, tu es loco[4]… Врубил реверс… No me hagas, пока ты ждешь…
Кухонный нож в сердце… Чует… Ушел… Врубил реверс… Место бесполезное… No bueno… Он упаковывает caso… Уильям, tu hagas вчерашний вызов… Эти бесцветные листы пусты… Можете искать где угодно… Бесполезно… No bueno… Adis, ми-истер Уильям…
Мошенничество с рыбным ядом
Ездил я с компанией «Достоинство инкорпорейтед» и с участием шайки «покупателей» проверял продавцов на предмет воровства… Там были две пизды средних лет, у одной была чау-чау, которая скулила и тявкала в коконе из черных свитеров, и еще Боб Шефер, Главарь Шайки – американский фашист с рузвельтовскими шуточками… Дело происходит в Айове, по автомобильному радио передают одну вещицу: «Весной в ограде застряла старая свинья»… А Шефер говорит: «Бог ты мой, будто и не уезжали из захолустья». Той ночью остановились в Плезантвиле, покрышки наши спустили, а во время войны у нас не было на этот случай шинного пайка… А Боб напился и в придорожной закусочной у реки показал местным жителям свою бляху… А я наткнулся на Матроса под пальмой в кадке, в вестибюле… Мы охмуряли местных коновалов с помощью «мошенничества с рыбным ядом»… «У меня есть ядовитые рыбы, док, их привезли из Южной Америки в цистерне, я ихтиолог, а после того, как меня ужалила эта гнусная кандиру… Точно кровь подожгли, а то как же! Вот, доктор, опять начинается…» А Матрос разыгрывает свою сцену Раскаленной Добела Агонии и гоняется за доктором по всему кабинету, точно реактивный паяльник. Он-то своего не упустит… Но коновалов обобрал подчистую… И вот, когда мы с Бобом, как говорят эти старые пизды, «схватили добычу» и арестовали одного угрюмого приказчика, по локоть запустившего руку в карман фирмы, то принялись по очереди разыгрывать крутого копа и копа-мошенника… А мне попадается один плезантвильский коновал, и я ему говорю, что подхватил венерианский вирус и того и гляди растворюсь в ядовитых соках и ассимилирую прохожих, если не буду принимать свое лекарство, причем регулярно… Словом, попадается мне этот старый хрыч – воняет, как навозная куча, потихоньку выделяющая пар, и рычит на меня:
– С вами-то что стряслось?
– Венерианская Шелудивость, доктор.
– Послушайте, молодой человек, я слишком ценю своё время…
– Доктор, неужели вы откажете больному в неотложной помощи?
Хоть и старое дерьмо, но добрый… Вышел я в отрубе…
– У него была только одна доза, Матрос.
– Да ты нагрузился… Ты ассимилировал коновала… Бросил меня на ломках…
– Да. Он был старый и непробиваемый, но не такой уж и непробиваемый для Едких Ферментов Вкрадчивости.
Матрос иссяк, а аптека закрывалась, вот я и испугался, что его плотское возбуждение помешает моим лечебным процедурам… Следующий коновал на одной стороне выписал пару бочек эротогенной кислоты, а на другой – Печи Нагасаки… И мы отключились под каучуковыми деревьями, вытянув ноги на длинную красную ковровую дорожку, обратной связью уходящую в 1910 год… Назавтра мы были не прочь купить это и в аптеке… Или запастись в китайской прачечной черным дымом… который заносится ветром в душные пансионы, тотализаторные залы и перечные забегаловки… Рухнул на унылую плоть, ничтожную и напыщенную, в театральном пансионе, дряхлый актеришка укрепляет жгут и пронзает вену, словно Клеопатра ядовитым гадом… Пробираемся назад мимо серых невозмутимых мелких жуликов… призраков пьяного сна, шарящих по карманам алкашей… Пустые карманы в истертом металле рассветной подземки…
Я очнулся в вестибюле отеля – запах тяжелый и устойчивый, – держа чужое тело в форме кожаного кресла… Я был болен, но не на ломках… Это была тяга к черному дыму… Матрос еще спал, редкие усики его молодили… Я разбудил его, и он огляделся с неторопливой гидравлической сдержанностью, глаза бесстрастные, непроницаемые…
– Выйдем на улицу… Я иссяк…
Я увидел, что и впрямь совсем иссяк, когда остановился перед зеркальной стеной вправить узел галстука в накрахмаленный воротничок… По соседству было полно перечных забегаловок и дешевых салунов с бесплатным завтраком и грузными невозмутимыми буфетчиками, мурлыкающими «Шестнадцатилетнюю милашку»… Я шел без всяких мыслей, точно понукаемая лошадь, и добрался до Китайской Прачечной, что возле Массажного Салона Клары… Мы проникли внутрь, а узкоглазый у входа судорожно мигнул и снова принялся гладить манишку… Мы миновали дверь и занавеску, и черный дым заставил наши легкие отплясывать Джанки-Джигу, потом мы запаслись джанковым терпением, а китаец приготовил нам таблетки и вручил трубку… После шести трубок мы курим уже не торопясь и заказываем чайк, узкоглазый малыш выходит его заварить, и в моей глотке вылупляются слова, словно там уже сделана запись, и я читал их задом наперед… «Чтение с губ» – так называем мы это в отрасли, единственный способ сориентироваться, когда находишься в Риме…
– Я проверил этого козла-полицейского… Каждую ночь, в 2.20, он приходит в «Максорли» и принуждает местного педераста разыгрывать этот чудовищный спектакль на собственной персоне… Так регулярно, хоть часы сверяй: «Нет… Нет… Больше не могу… Хлюп… Хлюп… Хлюп».
– Значит, у нас есть по крайней мере двадцать минут, чтобы влезть и вылезти в боковое окно, а ровно через восемь часов мы будем в Сент-Луисе, и только тогда они спохватятся… По дороге навестим Семью…
Всплывают картины памяти… Голубой Мальчик и все тяжелые серебряные гарнитуры, банки и клубы… Мрачный холодный взгляд манипулирует стальными и нефтяными акциями… В Сент-Луисе у меня богатая семья… Дело было назначено на ту ночь… Когда мы уходили, я облапал японочку, убиравшую в прачечной, моя плоть поползла под джанком, и я договорился вечерком с ней встретиться… Недурно перед дельцем заняться сексом… После грабежа может произойти сексуальное перенапряжение влажного сна, особенно если все идет наперекосяк… (Как-то в Пеории мы с Матросом грабили аптеку и никак не могли подобрать отмычку к шкафчику с наркотой – а фонарик погас, да еще и козел этот рыщет поблизости, и поплыли мы по Сексуальному Течению, глупо хихикая, точно севшие на мель идиоты… Ну а копы гнусно радуются нашей хвори, они нас взяли и отвезли на вокзал, и мы садимся в поезд, дрожа и пылая без джанкового топлива, и вагон постепенно пропитывается теплыми растительными запахами тающей плоти и мочи… Никто не мог смотреть, как мы испаряемся, точно две навозные кучи…) Я пробудился от чуткого сна на ломках, когда вошла японочка… В голове у меня вспыхнули три серебристые цифры… Я вышел на мадридские улицы и выиграл в футбольном тотализаторе… Почувствовал латиноамериканскую душу, чистую и банальную, как солнечный свет, встретил у футбольной таблицы Пако, и он сказал: «Que tal, Henrique?»