Глава 3
Аспирант Гена Быков посмотрел на свет через запотевший поллитровый бокал со светлым пивом, отхлебнул, довольно крякнул, поставил бокал на крышку столика, которая на первый взгляд могла показаться мраморной, и небрежным жестом вытряхнул из лежавшей рядом с пепельницей пачки (принадлежавшей Дубову) третью по счету сигарету.
– Обижаться, старик, надо на себя, – сообщил он, чиркая колесиком зажигалки.
– Правда? – переспросил Дубов.
Он был обижен. Разумеется, недоброжелательные, а сплошь и рядом попросту ругательные отклики на ту или иную публикацию – неотъемлемая часть работы любого журналиста. К этому быстро привыкаешь и перестаешь воспринимать раздающуюся в твой адрес ругань как какую-то трагедию или свидетельство профессиональной несостоятельности. Ругаются – значит, зацепило; значит, ты не зря тратил время и марал бумагу. Тут возможны разные варианты. Можно выволочь на свет божий чье-то грязное белье, и тогда гневные письма в редакцию будут признанием высокого профессионализма. Или, наоборот, эти самые отклики могут быть вызваны твоей неумышленной, допущенной по недосмотру ошибкой, и тогда следует, особо не расшаркиваясь, с достоинством признать свою вину, дать в газете официальное уточнение (и не дай бог назвать его опровержением!) и впредь быть внимательнее. Однажды после празднования Нового года, прямо второго января, Леха Дубов с могучего похмелья отправился в мэрию на еженедельную тамошнюю планерку. В самом конце мероприятия выступил начальник ГИБДД, рассказавший, как под Новый год патрульная машина сопровождала автобус с детьми и какой-то ухарь вылетел на своей «девятке» в гололед на встречную полосу. Одна из участвовавших в ДТП машин угодила прямиком под автобус, все, кто в ней сидел, погибли. Лехе с похмелья почему-то послышалось, что под автобус въехала именно милицейская машина сопровождения. Так он и написал, и, когда газета вышла, на ГИБДД обрушился шквал звонков с соболезнованиями. Было очень неприятно, и пришлось, разумеется, извиняться, но тут, по крайней мере, все было ясно: перебрал, не проспался, недослышал, не проверил, наврал – получи по заслугам.
Но в случае с могилой крестоносца, который не нашел лучшего, чем древний Псков, места отбросить копыта, все было иначе. Тут Леха Дубов не соврал ни капельки, записал за Геной Быковым все слово в слово, даже проверил по словарю, как пишется «тамплиер», и тем не менее публика чуть не стерла его с лица земли. Звонки и письма в редакцию – это бы еще полбеды, но Интернет!.. Сайт «Экспресса» едва не лопнул от возмущенных откликов, и слово «болван» было едва ли не самым мягким из эпитетов, которыми респонденты наградили Леху Дубова за его сенсационное сообщение.
И вот теперь, оказывается, он сам во всем виноват, и обижаться ему, видите ли, надо на себя самого. Очень мило!
– Правда, правда, – подтвердил Гена Быков, аспирант, исполняющий обязанности пресс-секретаря экспедиции. – Нечего было торопиться звонить об этом по всему свету, да еще с таким апломбом, будто это ты сам его выкопал.
Журналист обиженно засопел и, обхватив ладонями холодный скользкий бокал, разом отпил из него добрую треть. На верхней губе у него осталась полоска пивной пены, глаза слегка увлажнились. Он тоже закурил и принялся, щурясь от дыма, обдирать шкурку со средних размеров вяленого леща.
– Я все равно не понимаю, – сказал Дубов, – чего они все на меня взъелись. Или они правы, и это не тамплиер, а тевтон?
– Во-первых, не надо путать тевтонов с тевтонцами, – назидательно произнес Гена, глотнул пива и благодарно кивнул, приняв от журналиста уже очищенную половинку леща. – Тевтонцы – это рыцари Тевтонского, или Немецкого, ордена, а тевтоны – это древнегерманское племя или, вернее, военно-племенной союз, до последней четверти второго века до нашей эры обитавший близ устья Эльбы. В поисках новых земель они вторглись в Галлию, добрались до нынешнего Прованса, но в сто втором году нашей эры римский полководец Марий хорошенько дал им прикурить. Впрочем, к нашему делу это уже не относится, поскольку в обнаруженном нами захоронении лежал все-таки не тевтонец, а тамплиер, и это, друг мой Алексей, действительно очень странно. Настолько странно, что я сам бы в это не поверил, если б не видел собственными глазами. Так что ты, брат, напрасно обижаешься на своих респондентов. Их можно понять. Тамплиеру в наших краях делать нечего.
– Тогда как он тут очутился? – осведомился Дубов с таким видом, словно собирался предъявить покойнику семисотлетней давности счет за свои неприятности.
– Тайна сия велика есть, – глубокомысленно сообщил Быков, отщипывая от рыбьей спинки коричневатые волокна мяса и по одному отправляя их в рот. – Впрочем, кое-какие соображения на этот счет у нас имеются. Видишь ли, наш Борода ехал в Псков как раз затем, чтобы найти эту могилку. Пару лет назад на свет божий выплыл фрагмент одной псковской летописи первой четверти четырнадцатого века.
– Погоди, – перебил его Дубов, – что это значит: выплыл?
– Тут тоже не все ясно, – кивнул Гена и отхлебнул из бокала. – Именно выплыл. Не было его, а потом вдруг появился на полке в архиве, причем при абсолютно невыясненных обстоятельствах. Лично я подозреваю, что до сих пор данный документ хранился в каком-то другом архиве, например в ФСБ, а потом его списали за ненадобностью. Хорошо еще, что не сожгли, а сочли возможным передать на хранение в другое место. Так вот, в этом самом фрагменте как раз и содержится упоминание о некоем крестоносце, объявившемся в здешних краях где-то в конце первого – начале второго десятилетия четырнадцатого века. Что это был за крестоносец, откуда и при каких обстоятельствах появился, – про это в летописи не сказано. Сказано зато, что он был милостиво принят тогдашним псковским князем, обласкан и оставлен при дворе, где около десяти лет выполнял функции военно-политического советника.
– Перебежчик? – предположил Дубов, как бы невзначай выкладывая на стол рядом с пивными бокалами и останками распотрошенного леща включенный диктофон. В голосе его теперь звучала живая заинтересованность: история получалась прямо-таки детективная.
Быков покосился на диктофон, ухмыльнулся в усы, одним глотком допил пиво и сходил к буфетной стойке за новой порцией.
– Перебежчик? – повторил он, водружая на стол запотевшие бокалы и вытряхивая из пачки Дубова новую сигарету. – Да нет, брат, я бы так не сказал. Тамплиеры – это тебе не тевтонцы и не ливонцы, они к нам с мечом не ходили. Правда, поначалу мы тоже так думали. Долго гадали, что могло заставить пса-рыцаря искать убежища у своих заклятых врагов, у язычников. Ну откуда нам было знать, что этот тип окажется храмовником?
– Погоди, – снова перебил его Дубов. – Храмовник – это уже что-то знакомое. Погоди-погоди. А! Вспомнил! «Айвенго»!
– Сэр Вальтер Скотт, – кивнув, подтвердил Быков. – Совершенно верно, там у него главный злодей – рыцарь-храмовник. Только не помню, как его звали. Впрочем, к делу это не относится. А ты что же, не знал, что храмовник и тамплиер – это одно и то же? Ну, брат!.. «Темпл» на нескольких европейских языках означает «храм». На английском, французском, немецком. Не знал? Ох и тундра же ты, корреспондент!
– Сам ты три дня не умывался, – огрызнулся Дубов, который с детства был не в ладах с иностранными языками и очень не любил в этом признаваться.
– Так вот, – продолжал аспирант Гена, оставив без ответа безосновательный выпад представителя свободной прессы, – орден храма, он же орден тамплиеров, был основан в Иерусалиме после первого крестового похода, где-то в тысяча сто девятнадцатом году. Награбили они много, перевешали и сожгли массу евреев, а когда эта затея с крестовыми походами окончательно провалилась, перенесли свою деятельность в Европу. Особенно активными они были во Франции, где короли привлекли их к финансовому управлению. Со времени Людовика IX они охраняли королевскую казну в Париже и постепенно превратились в подобие международной банкирской организации. При этом, заметь, их официальной эмблемой были и до самого конца оставались два всадника на одном коне – этакий, знаешь ли, намек на бедность, чуть ли не на нищету.
Дубов хлебнул пива и огляделся. В баре было пусто, лишь за соседним столиком торчал обтерханный, испитой мужичонка. Забыв о стоящем перед ним бокале, открыв рот и моргая слезящимися красными глазенками, этот тип увлеченно слушал Гену Быкова – в отличие от барменши, которая, протирая стойку, бросала в его сторону неодобрительные взгляды, словно избранная посетителями тема разговора вызывала у нее негодование. В самом деле, нашли о чем говорить за кружкой пива! Тут надо беседовать о футболе, о рыбалке, на худой конец о работе, жаловаться на жен и в особенности на тещ, а эти рассуждают о каких-то крестовых походах и даже, прости господи, могилах!
– Орден был очень силен, – продолжал Гена. – Замки, земли, золото, международные финансовые связи – все у них было. Так что со временем тамплиеры начали представлять для французских королей серьезную угрозу. Ну, или королям стало казаться, что представляют, так ведь это, согласись, одно и то же. Да и богатства ордена не давали монархам покоя. И вот, как раз в начале четырнадцатого века, французский король Филипп IV, по прозвищу Красивый, приказал арестовать всех тамплиеров, которые находились тогда во Франции, конфисковал имущество ордена и добился сожжения его руководителей на костре. А в триста двенадцатом году – тысяча триста двенадцатом, естественно, – папа Климент V, который зависел от Филиппа Красивого, официально закрыл орден.
Аспирант замолчал и жадно припал к бокалу.
– Ну? – сказал Дубов, не вполне понявший, к чему, собственно, была эта лекция.
– Ты что, до сих пор не въехал? Орден был закрыт в тысяча триста двенадцатом году!
Дубов с треском ударил себя ладонью по лбу.
– Ешкин кот! – воскликнул он с чувством. – Это ж как раз то время, когда наш покойничек объявился в здешних краях!
– Совершенно верно.
– Выходит, никакой он не перебежчик, а беглец. Почуял, наверное, что жареным запахло, и рванул куда глаза глядят, от греха подальше. Это ж надо, докуда он из самой Франции добежал! Обыкновенный эмигрант, политический беженец.
– Ну, не такой уж и обыкновенный. Во-первых, судя по некоторым предметам, извлеченным нами из захоронения, это был не простой рыцарь, а магистр ордена, то есть один из тех, кого дома поджидал костер. А во-вторых, ты не задавался вопросом, почему это его, иноземца, иноверца, более того, крестоносца – а в ту пору, сам понимаешь, местным жителям было не до тонкостей, для них все крестоносцы были на одно лицо и являлись злейшими врагами, – приняли при княжеском дворе с распростертыми объятиями, обласкали, пригрели и даже сделали советником?
Дубов еще не успел собраться с мыслями (которых у него, честно говоря, пока что не было ни одной), когда из-за соседнего столика послышался сиплый, пропитой голос:
– Бабла он им притаранил!
Собеседники одновременно повернулись на голос. Вид у мужичонки теперь был не заинтригованный, как пять минут назад, а уверенный и даже торжествующий, как у эксперта, только что высказавшего свое авторитетное мнение, или, скорее, как у участника телевизионной викторины, угадавшего правильный ответ на каверзный вопрос финальной игры.
– О! – с восторгом воскликнул Гена Быков, простирая в сторону небритого умника могучую длань. – Вот это сапиенс! Учись, пресса, как надо соображать! Именно – притаранил бабла. Или, в переводе на русский язык, оказал посильную финансовую помощь. Девушка! – громогласно обратился он к барменше, которой на вид было лет пятьдесят с хвостиком, но которая тем не менее с готовностью обернулась на это не вполне уместное обращение. – Девушка, налейте нашему другу сто. нет, сто пятьдесят граммов водочки! За мой счет, пожалуйста. Ему необходимо компенсировать расход умственной энергии. И знаете что? Налейте-ка заодно и нам!
– Три по сто пятьдесят – это будет четыреста пятьдесят, – хмуро заметила барменша.
– Верно, – согласился Гена, – давайте целую бутылку. Чего мелочиться, в самом деле? Тем более есть что отметить.
Вслед за бутылкой к их столику естественным порядком перекочевал сообразительный «сапиенс» со своим недопитым пивом. От него так и шибало застарелым потом, перегаром и еще какой-то неопрятной кислятиной. Гена, пришедший от его сообразительности в не совсем понятное Дубову, но явно радостное возбуждение, торжественно разлил водку по пластмассовым стаканчикам. Они чокнулись, выпили и запили водку пивом.
– Таким образом, – продолжал захмелевший аспирант, – можно предположить, что наш магистр драпанул из родной Франции не с пустыми руками. Надо думать, он прихватил с собой малую толику орденского имущества – малую, разумеется, лишь по сравнению с невообразимым объемом накопленных орденом за два столетия богатств. Этой малой толики хватило, чтобы купить дружбу псковского князя, да и на черный день наверняка что-нибудь осталось.
– Знать бы, где он все это схоронил, – мечтательно просипел сообразительный гуманоид.
– Ну, этого мы, наверное, никогда не узнаем, – заметил Гена, разливая по стаканчикам остатки водки. – Скорее всего никакого клада не существует – если и был, его давно нашли и растащили. А жаль! Покидая родину, магистр ордена наверняка прихватил с собой самое ценное – вещи, имевшие не только высокую рыночную стоимость, но и огромную культурную, религиозную и историческую ценность. Ведь это же тамплиеры – орден, овеянный множеством легенд!
Дубов честно постарался вспомнить, что это за легенды, но вспомнил, увы, лишь парочку эпизодов из каких-то приключенческих фильмов. Один был про Индиану Джонса и повествовал о том, как была найдена чаша Святого Грааля, которую охранял, помнится, именно тамплиер. А в другом фильме современные тамплиеры в средневековых одеяниях, вооруженные автоматами «узи», охраняли какие-то ворота, за которыми был заперт чуть ли не сам Сатана, и главную роль там играл швед Дольф Лундгрен.
– Но это не беда, – продолжал разглагольствовать Быков. – В конце концов, даже за то, что мы нашли в могиле, любой из современных российских археологов продаст душу дьяволу.
– А что вы там нашли? – заинтересованно спросил Дубов.
При вскрытии могилы тамплиера корреспондент «Экспресса» Алексей Дубов не присутствовал. Виной тому была досадная случайность, которая могла произойти со всяким, но произошла, как назло, именно с ним. Перемещаясь вдоль земляного вала на краю раскопа, чтобы выбрать наиболее выгодный ракурс для запечатления в памяти цифрового фотоаппарата надгробной плиты и обступивших ее археологов, Дубов нечаянно задел носком ботинка лежавший тут же булыжник, округлый, увесистый, тянувший килограмма этак на три. Чертова каменюка, будто только того и ждала, набирая скорость, скатилась по осыпающемуся земляному откосу и нырнула в раскоп, где смачно влепилась в сыроватое глинистое дно в каком-нибудь метре от драгоценного надгробия. Звук получился, как от мощного удара гигантской боксерской перчаткой по титанической груше. Сидевший на корточках доктор Осмоловский резко обернулся на этот звук, некоторое время молча смотрел на булыжник, а потом медленно-медленно поднял голову и отыскал глазами замершего на краю раскопа, перепуганного чуть ли не до потери сознания Дубова. «Геннадий Олегович, – подозрительно ровным голосом обратился он к аспиранту Гене, – батенька, не сочтите за труд, уберите, Христа ради, своего протеже подальше от раскопа. Уж очень не хочется грех на душу брать».
Вот из-за этой досадной мелочи Дубов и лишился возможности наблюдать за самым интересным – за тем, как из разрытой могилы извлекали останки магистра рыцарского ордена тамплиеров. Вместо этого он сидел дома и писал ту самую заметку, что вызвала такую массу гневных и презрительных откликов.