– О, смотрите-ка, знаток Библии, – и с тех пор старательно игнорировал меня, что в комнате размером десять на десять футов было довольно трудно сделать. Леон уже завладел нижней койкой (которая для коленей с семидесятипятилетним стажем казалась намного более привлекательной). Мне ничего не оставалось, как бросить мою сумку на верхнюю полку, взять ЭЗК и отправиться навестить Джесси, которая тоже разместилась на этой палубе. Ее соседка, милая леди по имени Мэгги, поприветствовала меня любезным кивком и умчалась смотреть, как «Генри Гудзон» начнет удаляться от Земли. Я сообщил Джесси, с кем мне придется обитать бок о бок. Она рассмеялась.
Гарри, услышав эту новость в пересказе развеселившейся Джесси, сочувственно похлопал меня по плечу.
– Не слишком переживайте из-за этого. В конце концов, это всего лишь до Беты Компаса.
– Где бы эта самая Бета ни находилась, – добавил я. – А кто ваш сосед?
– Не могу ничего сказать о нем, – ответил Гарри. – Когда я добрался до каюты, он уже спал. Занял нижнюю койку, ублюдок.
– А моя соседка – само очарование, – сообщила Джесси. – Как только мы познакомились, она угостила меня домашним печеньем. Сказала, что его напекла внучка ей в дорогу.
– Меня она печеньем не угощала, – возмутился я.
– Но ведь ей предстоит жить не с вами, правда?
– И как вам показалось печенье? – спросил Гарри.
– Больше всего походило на окаменевшую овсянку, – призналась Джесси. – Но дело не в этом. Просто у меня, в отличие от вас, прекрасная соседка. Я специалист. Смотрите, вон там Земля, – ткнула она пальцем в загоревшийся огромный видеоэкран.
Планета была видна с просто изумительной четкостью. Тот, кто создал этот видеоэкран, кем бы он ни был, проделал превосходную работу.
– Жаль, что такого экрана не было в моей гостиной, – сказал Гарри. – Ко мне собирались бы все соседи смотреть игры суперкубка.
– Просто посмотрите на нее, – сказал я. – Всю жизнь она оставалась единственным местом, где нам доводилось бывать. Все, кого мы когда-либо знали или любили, жили там. А теперь мы ее покидаем. Это не вызывает в вас каких-нибудь чувств?
– Возбуждение, – отозвалась Джесси. – И грусть. Но не слишком сильную грусть.
– Определенно не слишком сильную, – поддержал ее Гарри. – Для меня там уже не оставалось никаких дел – только стареть и умирать.
– Знаете, умереть вам, может быть, еще удастся, – предположил я. – Вы ведь станете военным.
– Да, но я умру не стариком, – ответил Гарри. – Собираюсь воспользоваться шансом погибнуть молодым и оставить после себя красивый труп. Это послужит возмещением того, что было упущено мною в первый раз.
– Да вы романтик, – невозмутимо сказала Джесси.
– Вы чертовски правы, – согласился Гарри.
– Слушайте, – перебил их я. – Мы, похоже, отправляемся.
Через громкоговорители театра доносились отрывистые переговоры между «Генри Гудзоном» и диспетчером колониальной станции. Затем послышался чуть слышный низкий гул, и сквозь кресла мы ощутили едва заметную вибрацию.
– Двигатели, – сказал Гарри.
Мы с Джесси кивнули.
А потом Земля начала медленно уменьшаться на видеоэкране. Все еще огромная, все еще сияющая чистыми синим и белым цветами, она прямо на глазах неумолимо съеживалась, занимая все меньшую и меньшую часть экрана. Все несколько сот новобранцев молча следили за тем, как она удалялась. Я скосил глаза на Гарри, который, несмотря на недавнюю браваду, сидел в глубокой задумчивости. По щеке Джесси катилась слеза.
– Эй, – сказал я и взял ее за руку. – Разве вы забыли: не слишком сильная грусть!
Она улыбнулась в ответ и пожала мою руку.
– Да, – ответила она хриплым полушепотом. – Не слишком сильная. Но все же… Все же…
Мы просидели там еще некоторое время, глядя, как все, что мы когда-либо знали, уменьшается и сползает к краю видеоэкрана.
Я установил мою ЭЗК, чтобы она разбудила меня ровно в шесть, что она и сделала, начав негромко воспроизводить через свои маленькие динамики духовую музыку, которая постепенно становилась все громче и громче, пока я не проснулся. Музыку я выключил, тихонько сполз с верхней полки и, включив в платяном шкафу маленькую лампочку, разыскал полотенце. В том же шкафу висели два комплекта формы новобранцев голубого «колониального» цвета, спортивного образца: две голубые футболки, две пары широких голубых, похожих на китайские штанов на веревочке, две пары белых носков, трусы, похожие на шорты, и синие спортивные тапочки. Судя по всему, до прибытия на Бету Компаса настоящая форменная одежда нам не должна была потребоваться. Я надел штаны и футболку и поплелся в душ.
Когда вернулся, в комнатушке ярко горел свет, но Леон еще валялся в постели – лампы, судя по всему, включились автоматически. Я надел рубашку поверх футболки, дополнил свой наряд носками и тапочками и теперь был готов бегать трусцой или заниматься чем-нибудь другим, что для меня запланировали на этот день. Теперь следует позавтракать. Направляясь к двери, я легонько тряхнул Леона за плечо. Конечно, он был балбесом, но даже балбес вряд ли хочет проспать завтрак. Когда он приоткрыл глаза, я осведомился, не желает ли он поесть.
– Что? – неуверенно, как пьяный, ворочая языком, пробормотал он. – Нет. Оставь меня в покое.
– Вы уверены, Леон? – спросил я. – Вы же помните, как говорят о завтраке: завтрак съешь сам, ну и так далее. Вставайте. Вам потребуется запас энергии.
Теперь Леон уже чуть не рычал на меня.
– Моя мать умерла тридцать лет назад! Неужели она не могла выбрать для своего возрождения кого-нибудь получше тебя! Проваливай отсюда и дай мне поспать!
Мне было приятно видеть, что Леон нисколько не смягчил своего отношения ко мне.
– Ладно, – сказал я, – вернусь после завтрака.
Леон хрюкнул и перекатился на другой бок. Я направился в столовую.
Завтрак оказался восхитительным. Если бы Ганди был женат на женщине, которая могла так готовить, он забыл бы о всяком воздержании. Я взял две золотистые хрустящие бельгийские вафли, обсыпанные сахарной пудрой, политые, если мне не изменил вкус, самым настоящим кленовым сиропом из Вермонта, да еще и с хорошей порцией сливочного масла, которое было растоплено ровно настолько, чтобы заполнить все углубления вафли. Добавьте к этому яйца всмятку, четыре толстых куска темно-коричневого бекона с хрустящей корочкой, сок из апельсина, который, очевидно, даже не успел понять, что его отжали, и кружку кофе, будто только что собранного и обжаренного.
Я решил, что умер и попал в рай. Если учесть, что на Земле я с юридической точки зрения теперь официально мертв и лечу, пересекая Солнечную систему, в космическом корабле, то мое предположение не слишком далеко от истины.
– Вот это да, – воскликнул парень рядом, взглянув, как я опустил на стол плотно уставленный поднос. – Только посмотрите, сколько здесь жиров. Вы прямо-таки напрашиваетесь на ишемическую болезнь. Поверьте мне, я доктор и знаю, что говорю.
– Угу, – откликнулся я, указывая на его поднос. – Вот это, прямо перед вами, кажется мне похожим на омлет из четырех яиц. А рядом – по фунту ветчины и чеддера.
– Поступайте так, как я вам советую, а не так, как я сам себя веду. Таково было мое кредо во все время врачебной практики, – бодро отозвался он. – Если бы больше пациентов прислушивались к моим советам, вместо того чтобы брать с меня пример, они бы до сих пор были живы. Пусть это послужит нам всем уроком. Кстати, я – Томас Джейн.
– Джон Перри, – представился я, протягивая руку.
– Рад познакомиться, – сказал он. – Хотя я глубоко опечален тем, что вы можете все это съесть, поскольку в таком случае вы умрете от сердечного приступа не позднее чем через час.
– Не слушайте его, Джон, – сказала сидевшая напротив женщина, на тарелке которой еще лежали остатки недоеденной порции сосисок и блинов. – Том всего лишь пытается уговорить вас отдать ему часть вашей порции, чтобы ему не пришлось вновь идти на раздачу. Именно так я лишилась половины моих сосисок.
– Это обвинение настолько же неуместно, насколько и справедливо, – с негодованием возразил Томас. – Я сознаюсь, что покушаюсь на его бельгийскую вафлю. Да, я не стану этого отрицать. Но, поскольку я жертвую своими собственными артериями ради того, чтобы продлить его жизнь, я заслужил этот кусочек пищи. Можете считать это кулинарным эквивалентом падения телом на гранату для спасения товарища.
– Гранаты обычно не бывают политы сиропом, – усмехнулась женщина.
– А может быть, это стоит делать, – заявил Томас. – Тогда мы увидели бы намного больше самоотверженных поступков.
– Вот, – сказал я, отпиливая ножом половину вафли. – Бросьтесь-ка вот на это.
– Для начала я попробую обойтись не телом, а только лицом, – пообещал Томас.
– Мы все чрезвычайно рады слышать это, – ответил я.
Женщина, сидевшая напротив, представилась как Сьюзен Риардон из Бельвью штата Вашингтон.
– Что вы думаете о нашем небольшом космическом приключении? – спросила она меня.
– Если бы я знал, что здесь настолько хорошо кормят, то изыскал бы какой-нибудь способ подписать контракт уже несколько лет назад, – сказал я. – Кто бы мог подумать, что армейская пища может быть такой.
– Не думаю, что мы уже находимся в армии, – невнятно из-за того, что его рот был набит, сказал Томас. – Я думаю, что это нечто вроде зала ожидания Сил самообороны колоний, если вы понимаете, что я имею в виду. Настоящая армейская пища, несомненно, будет куда более скудной. К тому же я очень сомневаюсь, что там мы будем сидеть за столами в тапочках, как сейчас.
– Значит, вы считаете, что они так поступают, чтобы нам было легче приспособиться к новой жизни? – спросил я.
– Совершенно верно, – подтвердил Томас. – Посудите сами, на этом судне тысяча совершенно незнакомых людей. Ни у кого из нас теперь нет ни дома, ни семьи, ни профессии. Это жесточайший ментальный шок. Наименьшее, что они могут для нас сделать, – это дать нам пищу совершенно невероятного качества, чтобы отвлечь от мыслей обо всем этом.
– Джон! – Гарри помахал мне из очереди.
Я махнул в ответ. Через несколько минут он и еще один, незнакомый мне мужчина подошли к нам, неся нагруженные подносы.
– Это Алан Розенталь, мой сосед по комнате, – представил Гарри своего спутника.
– Прежде известный как спящая красавица, – добавил я.
– Ваши слова справедливы примерно наполовину, – отозвался Алан. – Я и впрямь умопомрачительно красив.
Я представил Гарри и Алана Сьюзен и Томасу.
Томас поцокал языком, внимательно разглядывая их подносы.
– Еще двое, кому не терпится дождаться резкого обострения атеросклероза.
– Гарри, лучше сразу скиньте Тому на тарелку пару кусков бекона, – сказал я. – А не то он всем нам плешь проест по поводу того, как нужно сохранять свое здоровье.
– Я протестую против вашего намека на то, что меня можно подкупить при помощи еды, – с достоинством заявил Томас.
– Это не намек, – возразила Сьюзен. – Он сказал об этом совершенно прямо и откровенно.
– Вы выиграли в лотерею никудышного соседа по комнате, – обратился ко мне Гарри, перекладывая два куска бекона Томасу, который принял их с совершенно серьезным лицом, – зато у меня все оказалось в порядке. Алан – физик-теоретик. Настолько умный, что дальше некуда.
– И умопомрачительно красивый, – съязвила Сьюзен.
– Спасибо, что запомнили эту немаловажную подробность, – поклонился Алан.
– Похоже, что за этим столом собрались достаточно разумные совершеннолетние люди, – заметил Гарри. – Так что, по вашему мнению, для нас предусмотрели на сегодня?
– У меня в восемь ноль-ноль медицинский осмотр, – ответил я. – Думаю, что и у остальных то же самое.
– Верно, – согласился Гарри. – Но я спрашиваю, что, по-вашему, все это может означать. Вы считаете, что сегодня стартует терапия омоложения? Или сегодня мы, если можно так выразиться, начнем переставать быть старыми?
– Мы не знаем, что перестанем быть старыми, – ответил Томас. – Мы все предполагаем это, так как считаем, что солдаты должны быть молодыми. Но задумайтесь вот о чем. Никто из нас никогда не видел ни одного колониального солдата. Мы лишь гадаем, и все наши догадки могут быть совершенно ошибочными.
– А какой толк может быть от солдат-стариков? – осведомился Алан. – Если они намерены выставить меня на поле боя, то даже представить себе не могу, какая от меня может быть польза. У меня больная спина. Пока мы вчера шли от платформы до посадочных ворот, я чуть не сдох от боли. Поэтому я не в состоянии вообразить, как буду маршировать двадцать миль с рюкзаком и оружием.
– Нас, несомненно, ждет какой-нибудь ремонт, – сказал Томас. – Но это вовсе не значит снова стать «молодым». В конце концов, я врач и кое-что в этом понимаю. Можно заставить человеческое тело работать лучше и показывать высокую функциональность даже в преклонные годы, но каждый возраст имеет некоторые базовые ограничения. Семидесятипятилетнее тело несравненно менее быстрое, менее гибкое и обладает худшей восстановительной способностью. Действительно, оно все еще способно на некоторые поистине удивительные вещи. Не подумайте, что я хвастаюсь, но мне хочется, чтобы вы знали: там, на Земле, я регулярно участвовал в забегах на десять километров. Последний раз я бегал менее месяца тому назад. И показал время лучше, чем в пятьдесят пять лет.
– А что вы собой представляли в пятьдесят пять? – спросил я.
– Вопрос в самую точку, – ответил Томас. – Если честно, то в пятьдесят пять я был жирным лентяем. Чтобы заставить меня серьезно относиться к собственному здоровью, потребовалось пересадить сердце. Но я говорю лишь о том, что хорошо функционирующий семидесятипятилетний организм на самом деле может сделать очень многое, не будучи по-настоящему «молодым», а всего лишь находясь в отличной форме. Не исключено, что для этой армии не требуется ничего большего. Мы же не знаем: может быть, все остальные разумные расы во Вселенной – никчемные слабаки. Если исходить из такого предположения, то, как это ни дико звучит, оказывается, что иметь солдат-стариков более выгодно, поскольку молодые люди полезнее в обществе. Перед ними еще целые жизни, в то время как мы – уже отработанный материал.
– Если это предположение верно, то, возможно, мы так и останемся стариками, но будем при этом здоровыми – по-настоящему здоровыми, – задумчиво произнес Гарри.
– Об этом я и говорю, – отозвался Томас.
– Ну так перестаньте говорить об этом, вы меня расстраиваете, – потребовал Гарри.
– Я заткнусь, если вы отдадите мне ваш сок, – нахально заявил Томас.
– Даже если из нас сделают высокофункциональных семидесятипятилетних стариков, как вы говорите, – вмешалась Сьюзен, – мы все равно будем продолжать стареть. Через пять лет мы превратимся в высокофункциональных восьмидесятилетних стариков. А это и будет верхним пределом нашей полноценности в качестве солдат.
Томас пожал плечами.
– В наших контрактах говорится о двух годах. Возможно, им будет достаточно поддерживать нас в рабочем состоянии лишь на протяжении этого срока. Разница между семьюдесятью пятью и семьюдесятью семью годами не столь велика, как между семьюдесятью пятью и восьмьюдесятью. Или даже между семьюдесятью семью и восьмьюдесятью. Каждый год к ним приходят сотни тысяч таких, как мы. Через два года они смогут преспокойно заменить нас свежими новобранцами.
– Нас могут продержать на службе до десяти лет, – сказал я. – Это напечатано черным по белому. Из этого явственно следует, что они располагают технологией, которая позволит нам сохранить работоспособность на протяжении этого периода времени.
– К тому же у них хранятся образцы нашей ДНК, – добавил Гарри. – Возможно, они будут клонировать для нас запчасти или делать еще что-то в этом роде.
– Вы правы, – признал Томас. – Но пересадка отдельных органов, костей, мускулов и нервов из клонированных тел в наши – чрезвычайно кропотливая работа. А ведь им еще придется возиться с нашими мозгами, которые пересадить нельзя.