Заклинание воды (и пепла)
«Тварь Воды, я заклинаю тебя… тремя именами, которые суть Нецах, Ход и Иерод (каббалистическая троица), в начале и в конце, Альфой и Омегой, которые пребывают в духе Азота (Святой Дух или „Мировая Душа“), я заклинаю тебя… Блуждающий орел, да понудит тебя Господь крыльями быка и его пламенным мечом» (Херувим, поставленный у восточных врат Эдема).
Изгнание элементального духа
«Змей, во имя Тетраграмматона, Господа; Он приказывает тебе ангелом и львом».
«Ангел тьмы, повинуйся и уйди с этой святою (заклятою) водою. Орел в цепях, повинуйся этому знаку и отступи перед дыханием. Движущийся змей, ползи у моих ног или примешь мучение от этого священного огня и испаришься перед этим священным воскурением. Пусть вода вернется к воде (элементальный дух воды); пусть огонь горит и воздух циркулирует; пусть земля возвращается к земле силою пентаграммы, которая есть Звезда Утра, и во имя тетраграмматона, которое начертано в центре Креста Света. Аминь».
Римско-католический
Заклинание соли[73]
Священник благословляет Соль и говорит: «Тварь Соли, я заклинаю тебя именем Бога Живого… стань здоровием души и тела! Куда бы тебя ни бросили, пусть нечистые духи будут обращены в бегство… Аминь».
Заклинание воды
«Тварь воды, именем Всемогущего Бога, Отца, Сына и Святого Духа… будь заклят… я заклинаю тебя во имя Агнца… (маг говорит – быка или вола – per alas Tauri), Агнца, попирающего василиска и аспида, и сокрушающего под своей пятой льва и дракона».
Изгнание Дьявола
………………………….
«О, Господи, пусть тот, который приносит с собою ужас, убежит, пораженный, в свою очередь, ужасом и разбитый… О, ты, кто есть Древний Змей… трепещи перед рукой того, кто, восторжествовав над муками ада (?) devictis gemitibus inferni, возвратил души к свету… Чем больше ты будешь опускаться, тем ужаснее будет твоя мука… от Него, кто царствует над живыми и мертвыми… и кто будет судить век огнем, saeculum per ignem, и т. д. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь».[74]
Нет надобности еще дольше испытывать терпение читателя, хотя мы можем умножить примеры. Не следует забывать, что мы приводили цитаты из самого последнего, пересмотренного издания «Ритуала», издания 1851-2 г. Если бы мы обратились к предыдущему изданию, мы обнаружили бы значительно более поразительное сходство, не только во фразеологии, но и в формах церемоний. Для целей сравнения мы даже не воспользовались ритуалом церемониальной магии христианских каббалистов средних веков, в котором язык, переделанный по образцу веры в божественность Христа, за исключением случайных выражений местами, идентичен с «Католическим ритуалом».[75] Последний однако, вносит одно улучшение, за оригинальность которого вся честь принадлежит церкви. Несомненно, ни в одном ритуале магии такой фантастики не найти:
«Дай место», – говорит он, обращаясь к «Демону», – «дай место Иисусу Христу… ты, грязная, вонючая и дикая скотина… что – бунтовать? Слушай и трепещи, Сатана, враг веры, враг человеческого рода, проводник смерти… корень всякого зла, подстрекатель порока, дух зависти, источник жадности, причина раздора, князь человекоубийства, которого проклинает Бог; породитель кровосмешения и святотатства, изобретатель всех непристойностей, профессор самых отвратительных деяний и великий мастер еретиков (!!) (Doctor Hoereticorum!) Что!.. ты все еще стоишь? Ты осмеливаешься сопротивляться, но знаешь ли ты, что Христос, наш Господь, идет сюда?.. Дай место Иисусу Христу, дай место Святому Духу, который через Своего святого апостола Петра посрамил тебя перед публикой в лице Симона Волхва» (te manifeste stravit in Simone Mago).[76]
После такого дождя оскорблений никакой хоть сколько-нибудь уважающий себя дьявол не останется в такой компании, если только, конечно, он не итальянский либерал или сам король Виктор Эмануил, так как и тот и другой, благодаря папе Пию IX, стали анафемонепроницаемыми.
Слишком уж нехорошо кажется так сразу отнять у Рима все его символы; но надо проявить справедливость по отношению к ограбленным иерофантам. Задолго до того, как Крест был принят в качестве христианского символа, им пользовались как тайным опознавательным знаком неофиты и адепты. Леви говорит:
«Знак Креста, принятый христианами, не принадлежит исключительно им. Он также каббалистичен, и представляет собою противодействие и четверичное уравновесие элементов. По оккультному стиху из «Патера», на который мы обратили внимание в другом труде, мы видим, что первоначально было два способа выполнения его или, по крайней мере, две, очень различные формулы для выражения его смысла: одна для жрецов и посвященных, другая, дававшаяся неофитам и профанам. Так, например, посвященный, поднося руку ко лбу говорит: Тебе; затем добавляет – принадлежит; и, неся руку к своей груди, добавлял – царство; затем к левому плечу – справедливость; и к правому плечу – милосердие. После чего он соединял обе руки, добавляя – во всех зарождающихся циклах – «Tibi sunt Malchut, et Geburah et Chassed per Aeonas»; – это есть абсолютно и высоко каббалистический знак креста; смысл которого, вследствие профанации гностицизма, был совершенно утрачен воинствующей и официальной церковью» [157, т. II, с. 88].
Как фантастично поэтому утверждение Отца Вентуры, что когда Августин был манихейцем, философом, невежественным и отказывающимся смириться перед величием «великого христианского откровения», то он ничего не знал, не понимал ничего о Боге, человеке и вселенной, «…он оставался бедным, малым, темным, бесплодным и ничего не писал, не совершал ничего действительно великого или полезного». Но как только он стал христианином «…сила его рассуждений и интеллект, просветившись у светила веры, возвысили его до самых тончайших высот философии и богословия». И другое его утверждение, что Августинов гений в результате этого «развернулся во всем своем величии и изумительной плодотворности… его ум засиял с такой огромной силой, которая, отразившись в его бессмертных писаниях, никогда не переставала в течение четырнадцати веков освещать церковь и мир!»[77]
Каким был Августин в качестве манихейца – открывать это мы предоставляем Отцу Вентуре; но что его вступление в христианство принесло постоянную вражду между богословием и наукой, это вне всякого сомнения. Будучи вынужденным признаться, что «возможно, что в учениях язычников есть кое-что и божественное и истинное», он тем не менее заявил, что за их суеверие, идолопоклонство и гордость следует их «ненавидеть, и если они не исправятся, – наказывать божественным судом». Это дает нам ключ к пониманию всей дальнейшей политики христианской церкви – даже до нашего времени. Если язычники не хотели вступить в церковь, то все, что было божественное в их философии, должно было свестись на нет, и гнев божий должен был разразиться над их головами. К каким последствиям это привело, об этом в сжатых выражениях говорит Дрейпер:
«Никто не сделал больше, чем этот Отец для того, чтобы создать антагонизм между наукой и религией; главным образом это был он, кто отвел Библию в сторону от ее истинного назначения – быть руководством к чистоте жизни – и поставил се в опасное положение быть судьею человеческих познаний, наглым тираном над человеческим умом. Раз пример был показан – недостатка в последователях уже не было; труды греческих философов были заклеймлены как профанические; необыкновенно славные достижения Музея Александрии были упрятаны от взоров облаком невежества, мистицизма и неподдающегося пониманию жаргона, из которого очень часто вспыхивали разрушительные молнии церковной мстительности» [48, с. 62].
Августини Киприан [444, кн. VI, гл. XIIV] признают, что Гермес и Хостанес верили в одного истинного бога; первые два точно так же, как и двое язычников, утверждали, что он незрим и непостижим иначе, как только духовно. Кроме того, мы приглашаем любого разумного человека – лишь бы он не был религиозным фанатиком – чтобы он, после прочтения отрывков, на удачу избранных из трудов Гермеса и Августина, касающихся божества, – решил, который из этих двух дает более философское определение «незримого Отца». У нас есть, по крайней мере, один известный писатель, который придерживается нашего мнения. Дрейпер называет письменные произведения Августина «напыщенной беседой» с Богом; «бессвязным сном» [48, с. 37].
Отец Вентура показывает этого святого представляющим изумленному миру «самые тончайшие высоты философии». Но тут опять выступает тот же самый беспристрастный критик, который высказывает по отношению упомянутого колосса философии отцов церкви следующие замечания:
«Неужели ради этой нелепой системы, этого продукта невежества и наглости, надо было отказаться от трудов греческих философов? Не было преждевременности в том, что великие критики, появившиеся во время Реформации, путем сравнения трудов этих писателей поставили их на надлежащее место и научили нас взирать на них с презрением» [48, с. 37].
Обвинять таких людей как Плотин, Порфирий, Ямвлих, Аполлоний и даже Симон Волхв в том, что они заключили договор с Дьяволом, существует ли этот персонаж или нет, – настолько абсурдно, что почти не требует опровержения. Если Симон Волхв – наиболее проблематичный изо всех в историческом смысле – когда-либо существовал иначе, как только в разгоряченной фантазии Петра и других апостолов, то он, очевидно, был ничуть не хуже любого из своих противников. Расхождения в религиозных воззрениях, как бы велики они ни были, недостаточны per se, чтобы из-за них одного человека отправить в небеса, а другого – в ад. Такие немилосердные и безапелляционные доктрины можно было преподавать в средние века, но теперь уже слишком поздно, даже для церкви, выдвигать вперед это традиционное пугало. Исследования начинают выявлять такое, что если оно подтвердится, то навлечет вечный позор на церковь апостола Петра, чье самое навязывание себя этому ученику должно рассматриваться как наиболее недоказанное и недоказуемое утверждение католического духовенства.
Анонимный автор «Сверхъестественной религии» упорно старался доказать, что под именем Симона Волхва мы должны подразумевать апостола Павла, чьи Послания были тайно, также как и открыто, оклеветаны Петром, который осуждал их, как содержащих «слаборазумную ученость». Апостол неевреев был смелый, откровенный, искренний и очень ученый; апостол Обрезания же был трусливый, осторожный, неискренний и очень невежественный. Что Павел частично, если и не полностью, был посвящен в теургические мистерии, – почти нет сомнений. Его язык, фразеология, настолько своеобразная и присущая греческим философам, некоторые выражения, употребляемые только посвященными – все это является верными отличительными признаками, ведущими к такому заключению. Наше подозрение было подкреплено талантливой статьей в одном из нью-йоркских периодических изданий, озаглавленной «Павел и Платон»,[78] в которой автор выдвигает одно замечательное и для нас весьма ценное наблюдение. Он показывает, как изобилуют «Послания к Коринфянам» Павла выражениями, навеянными сабазийскими и элевсинскими посвящениями, и лекциями (греческих) философов. Он (Павел) характеризует себя как idiotes, т. е. как человека, неискусного в Слове, но не в гнозисе, или философской учености. «Мудрость же мы проповедуем между совершенными», – пишет он, – «но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую… никто из властей века сего не познал». [1 Коринф., II, 6-8]
Что же другое мог этот апостол подразумевать под этими недвусмысленными словами, как не то, что он сам, как принадлежащий к мистам (посвященным), говорил о вещах, показываемых и объясняемых только в мистериях? «Премудрость Божия, которую никто из властей века сего не познал», очевидно, имеет какое-то непосредственное отношение к Базилею элевсинского посвящения, который знал. Этот Базилей принадлежал к окружению великого иерофанта и был одним из архонов Афин; в качестве такового он был одним из главных мистов и принадлежал ко внутренним мистериям, к которым только очень избранное и малое количество получало доступ.[79] Должностные лица, заведовавшие элевсиниями, назывались архонами.
Другим доказательством, что Павел принадлежал к кругу «посвященных», является следующий факт. У апостола голова была острижена в Сенхрее (где был посвящен Луций, Апулей), так как «он дал обет». Назары – или отделенные – как мы читаем в иудейских Писаниях, должны были остричь свои волосы, которые они носили длинными и, которых «бритва не должна была касаться» во всякое другое время, и приносить их в жертву на алтарь посвящения. А назары представляли собою класс халдейских теургов. Мы в дальнейшем докажем, что Иисус принадлежал к этому классу.
Павел заявляет, что:
«Я, По данной мне от Бога благодати, ака мудрый [мастер-] строитель, положил основание» [1 Коринф., III, 10].
Это выражение, мастер-строитель, употребленное только один раз во всей Библии и, употребленное Павлом, может рассматриваться, как целое откровение. В мистериях третья часть священных обрядов называлась «эпоптейя», или откровение, допуск к тайнам. В сущности это означает высшую стадию божественного ясновидения, когда все, относящееся к этой земле, исчезает и земное зрение парализовано, и душа, чистая и свободная, соединяется со своим Духом или Богом. Но действительное значение этого слова будет «надсмотр», от οπτομαι – Я вижу сам. В санскрите слово эвапто имеет то же самое значение, так же и обретать.[80] Слово эпоптейя есть составное слово от επί – на, и οπτομαι – смотреть, или надзиратель, надсмотрщик, – также употребляющееся, как мастер-строитель. Титул мастера-каменщика в франкмасонстве произошел от этого слова в том смысле, как оно употреблялось в мистериях. Поэтому, когда Павел титулует себя «мастером-строителем», то он употребляет слово преимущественно каббалистическое, теургическое и масонское, которое не употреблял ни один другой апостол. Таким образом он объявляет себя адептом, имеющим право посвящать других.
Если мы продолжим поиски в этом направлении с такими верными путеводителями как греческие мистерии и «Каббала» перед нами, то будет легко раскрыть тайную причину, почему Петр, Иоанн и Иаков так ненавидели и преследовали Павла. Автор «Откровения» был еврейским каббалистом pur sang, со всею ненавистью, унаследованною им от своих праотцов, по отношению к мистериям.[81] Его зависть в течение земной жизни Иисуса простиралась даже на Петра; и только после смерти их общего учителя мы видим, как эти два апостола – из которых первый носил митру и Петалун еврейского раввина – яростно стали проповедовать обряд обрезания. В глазах Петра Павел, который унизил его, и который, как он чувствовал, намного превосходил его по части «греческой учености» и философии, естественно должен был показаться магом, человеком, осквернившимся «Гнозисом», «мудростью» греческих мистерий – отсюда, возможно, и «Симон[82] Волхв».
Что касается Петра, критика Библии показала, что, по всей вероятности, он не имел никакого другого отношения к основанию латинской церкви в Риме, как только то, что он дал этой церкви предлог, за который так охотно ухватился коварный Ириней – предлог наделения этой церкви новым именем для этого апостола – Петра или Киффа – именем, которое путем легкой игры словами могло удачно быть связано с «Петрома». Петрома – это была пара каменных скрижалей, употребляемых иерофантами при посвящениях во время завершающейся мистерии. В этом кроется секрет претендования Ватикана на трон Петра.