Шефу было пятьдесят пять или около того; с первого взгляда он производил впечатление матерого уголовника и ясные, умные глаза это впечатление лишь дополняли, создавая дополнительное измерение холодной жестокости, столь неосознанной, что могла сойти за простую решительность и силу воли. От него веяло холодком, как от работающего вентилятора. Этот человек не останавливается ни перед чем, – подумал Гектор, и это было началом другой мысли, гораздо менее плоской, может быть, даже предчувствия, но предчувствие вдруг сбилось, перестав скачивать информацию на полубите, и Гектор услышал вопрос:
– Как вы думаете, почему мы отправили письмо именно вам?
– Вам нужен специалист моего профиля, а я лучший, по крайней мере, в этом городе. Все эти люди были вегетарианцами?
Энштейн, Бернард Шоу, Толстой и Махатма Ганди – четыре карандашных портрета, выполненных очень профессиональной рукой, украшали стену кабинета.
– Наверное, – ответил шеф, – они висели здесь, когда я впервые вошел.
– Странно, что они не забрали портреты.
– Вегетерианцы?
– Да.
– Да мы их просто выгнали, – сказал шеф. – Эти вегетарианцы оказались дикими и злыми. Они отказались уходить. Одна старуха даже попыталась облить себя керосином. Там, в стекляшке, на первом этаже. Там еще до сих пор остался запах. В каждой комнате был просто лес комнатных растений. Половину я выбросил, а половину приказал высадить во дворе.
– А рысь?
– Рысь наша. То есть, моя. То есть, дочери. Она обожает зверушек.
Рысь лежала здесь же, в кабинете, на круглом белом столе; напряженно и злобно глядела на Гектора. Вполне домашняя короткохвостая пушистая кошечка с кисточками на ушах. Килограм на пятнадцать. Жарко, бедной, приоткрыла рот.
Еще бы – ее шуба хороша для сибирских морозов. Довольно дорогое удовольствие – держать таких зверей. Они все имеют генетический деффект: гены нарушены так, что хищник не может выйти за пределы геометрической фигуры – круга или квадрата. Эта сидит на круглом столике и круг держит ее получше любой клетки. Но если стол перевернется, она не пощадит никого, кроме хозяев. Или просто сбежит в лес. А в лесу, как известно, нет никаких кругов.
– Покупная, – сказал шеф о звере, – совсем не злая.
– Что-то не заметно.
– Она ни на кого так не реагирует. Только на вас. Она вас боится. Вы не работали с хищниками?
– Работал.
Открылась дверь и в комнату вошла девочка лет четырнадцати, с воздушным красным шарфом на шее.
– Пап, я тут посижу, ладно, пока ты закончишь? – спросила она. – На диванчике?
Она вытащила изо рта оранжевую пластинку симулятора вкуса, осмотрела ее и снова засунула в рот.
– Если не будешь мешать.
– Ну разве я не понимаю? Вы хотите посмотреть мой табель? – она обратилась к Гектору с невероятно детской непосредственностью и, пока он раздумывал над ответом, вручила табель ему. Смотрите, биологию не выставили. Это потому что я знаю биологию лучше всей этой несчастной школы. Я хочу ему помогать, и я уже могу помогать, а он считает меня ребенком. Я даже ассистировала на операции. А препараты я готовлю лучше всех. Уговорите его, чтобы он взял меня на работу.
– Но я даже не знаю, возьмут ли меня, – возразил Гектор. – Скорее всего ты будешь готовить препараты кому-то другому.
– Не-а, папа знает, кого приглашать. Если он пригласил вас, значит вы и есть самый нужный в мире человек. Это точно. Отвертеться не получится.
Когда Гектор ушел, Катя сняла шарф и положила его на стол. Шарф был метра два длиною, но почти не весил. Он опускался на стол как тополиная пушинка.
Девочка была в голубой кофте с мелкими искусственными алмазами на груди, которые создавали узор цветов и листьев; в муаровых обтягивающих брюках, которые вдруг, при каждом движении, на малую долю секунды становились прозрачны, а затем снова наливались плотной темно-травяной зеленью. На запястье – браслет, с настоящим вриском, последней модели. Такой стоит дороже среднего автомобиля.
Веснушки на переносице и щеках; длинные волосы; генетически модифицированные ресницы, черные и очень длинные; морщинки у глаз и на лбу; глаза немного выпучены; лак на ногтях наложен неаккуратно. Совсем ребенок.
– Что ты о нем думаешь? – спросил шеф.
– Я в него прямо влюбилась, – сказала Катя о Гекторе, – у него такая смешная борода. Обожаю бородатых мужчин, особенно блондинов. Это же такая редкость сейчас, он прямо как белый слон. Кажется, он добрый, но не слишком шустрый. Наверно, очень умный, будет помогать мне делать математику. Мы с ним подружимся. Но только есть одно маленькое «только». Не знаю, говорить или не надо?
– Говори, если начала.
– За ним следили. Два человека, мужчина и женщина. Мужчина в сером костюме, такой весь помятый, а женщина какая-то никакая. Они старались спрятаться, но я их увидела.
– Ты не ошиблась? – спросил отец.
– Трудно было ошибиться. Они шли за ним по пятам, просто землю нюхали, а когда он остановился у магазина, быстро отвернулись. Потом опять пошли. Они провели его прямо сюда, потом отошли за угол и стали разговаривать.
Мужчина злился и показывал рукой на двери.
– Вегетарианцы?
– Нет. Не они. Тех уродиков я хорошо помню. Это были совсем чужие, в том все и дело.
– Если нужно будет их опознать?
– Без проблем, рассчитывай на меня.
– Я не хочу, чтобы ты лезла в это дело, – сказал отец.
– Не преувеличивай. Как я смотрюсь? – она обмотала шарф вокруг шеи и села на стол.
– Прямо как Исидора Дункан.
– Звучит красиво. У нее тоже был шарф?
– Подлинее чем твой. Она ехала на автомобиле, шарф намотался на ось колеса и задушил ее.
– Неужели так романтично? Это еще красивее, просто прелестно.
Обещаю не ездить в открытых машинах. И не проповедовать свободную любовь, как твоя Исидора. Разве что очень захочется.
– А что, хочется?
– О, еще бы! Но пока я держусь.
Вриск на ее руке тихо пискнул.
– Папа, это тебя, – четырехмерный виртуальный экран развернулся в воздухе.
– Что-то серьезное?
Вазиразин-три позволяет купировать приступы болезни Гордона. Лекарство дорогое, особенное если покупать его по нелегальным каналам. Вазиразин-три нельзя носить с собой, его можно держать лишь дома и в тайнике: если у тебя найдут это вещество, тебе грозит несколько лет тюрьмы. Это сейчас. А если все-таки будет принят новый кодекс о генетических преступлениях, то наказание станет гораздо строже.
Болезни Гордона не подвержены нормальные люди. Ею болеют лишь те, кто родился в результате генетического преступления. Поэтому и нельзя идти в клинику, поэтому ни один частный доктор не станет тебя лечить, даже если ты предложишь хороший гонорар. Поэтому, когда начался приступ, лекарства не было.
Капсулы с вариразином остались дома, в тайной нише в стене за ванной.
На этот раз все сложилось очень неудачно. Когда начался приступ Мира стояла одна в коридоре. Она закричала и побежала. Она потеряла ориетнацию и ударилась о стену. На крик сбежались трое лаборантов; они втащили Миру в небольшую автоклавную, где обычно кипятился инструмент. Там они пытались ее удержать, но не справились и позвали на помощь. Тогда же подоспел отец и еще один, незнакомый ему светловолосый человек с пушистой бородой. Мира вырывалась так, что пятеро мужчин едва могли ее удержать. Во время приступов болезни Гордона мышцы приобретают такую силу, что могут сломать кости собственного тела.
В этом и была главная опасность, да еще в том, что кто-нибудь из знающих людей это увидит, а потом расскажет.
Судороги прекратились через шесть минут. Девочку, потерявшую сознание, положили на кушетку.
– Что это было? – спросил один из лаборантов.
– Эпилепсия, – ответил отец. – Спасибо за помощь.
– Ничего, пожалуйста. И что, разве нельзя вылечить? Вы уверены, что эпилепсия?
– Пока не получается. Эта форма не лечится.
– Злокачественная, что ли?
– Да, – ответил бородатый, – это точно, я в этом разбираюсь. Эпилепсия.
Отец посмотрел на человека с бородой и понял, что тот обо всем догадался.
Бородатый остался и после того, как лаборанты ушли.
– Я ваш новый коллега, – представился он, – зовите меня Гектор. Может быть, я буду заведовать первым блоком. Вы разрешите?
Он перевернул лежащую девочку на спину и осмотрел ее.
– Пупок на месте, – сказал он, – но вы ведь его смоделировали, правда? Эта девочка не человек. Она истинный клон первого рода. Я прав?
– У меня есть справка генетической экспертизы, – сказал отец. – Доказано, что она моя дочь.
– Поздравляю, – ответил Гектор. – Вы очень предусмотрительны. Но того, что я видел, достаточно. Я же не слепой. Ваша справка не делает ее человеком.
– Сколько вы хотите?
– Денег?
– Да, денег.
– Я не настолько беден, чтобы продаваться.
– Вы донесете?
– Нет. Если я донесу, ее усыпят. Я уже читал проект нового кодекса. Пускай она больна, но умирать ей хочется не больше, чем нам с вами.
– Я еще не читал, – сказал отец, – я не отдам ее.
Вошел шеф. Без стука, как всегда.
– Выйдите, – приказал он Гектору.
Вначале она потеряла ощущение собственного тела. Она знала, что тело есть, и что оно сейчас творит что-то страшное, но она не чувствовала этого. Время от времени сквозь разрывы в красном тумане она видела лица, часть потолка, который отчего-то дергался из стороны в сторону, но ничего не слышала. Потом исчезли и эти проблески. Она продолжела погружаться. Она чувствовала, как красный мутный поток несет ее куда-то. Сознание оставалось ясным, лишь поначалу каждая мысль стояла сама по себе, как обиженный ребенок, прячущий ручки за спину. От этого невозможно было ни о чем толком подумать.
Во время приступа болезни Гордона люди (или не-люди, или всего лишь генетические формации, по официальной версии) испытывают видения. Каждый видит что-нибудь свое. Никто не изучал этих видений и никто даже толком не интересовался ими, потому что с не-людьми особенно не церемонились. Какая разница, что чувствует их испорченный мозг в моменты сбоев? Мира всегда видела одно и то же: поезд. Сейчас она оказалась в слабо освещенном тесном вагоне без людей. Узкий проход – и полки с обеих сторон. Простые деревянные полки, на которых, если очень захотеть, можно сидеть или лежать. Никаких удобств, никакого комфорта. За окнами проносится ночь; равномерно вмахивает световой маятник придорожных фонарей; тусклый свет из окон выхватывает из черноты деревья, дороги, столбы; нет лишь людей, животных или домов, в этом мире их нет и никогда не было. Это пустой мир, в котором всегда ночь.
Она нашла себя лежащей на полу вагона. Это был металлический холодный пол, под которым гремели колеса. Все тело болело, как будто его долго били палками.
Вначале казалось, что она не сможет встать. Она лежала, прислушиваясь к грохоту поезда. Сейчас поезд проносился сквозь лес; это было слышно по звуку: звук мягко и плотно отражался от чего-то близкого. Она вначале приподнялась на колени, потом встала, придерживаясь за полку. Так и есть, за окнами пролетают деревья.
Она посмотрела на свои руки – ладони все в глубоких царапинах и порезах. Все выше – сплошной синяк. Она не хотела думать о том, как сейчас выглядит ее лицо.
Мысли уже пришли в порядок и стали слушаться.
Она знала, что любой приступ болезни Гордона может оказаться последним. Как бы ни возились люди там, далеко вверху, как бы ни старались оживить ее обезумевшее тело, у них может и не получиться. Но это был уже четырнадцатый приступ в ее жизни и она знала, что делать. Надо спешить. Спешить – это главное.
За те несколько секунд, пока она стояла, опираясь на столик, все изменилось. С грохотом упало несколько деревянных полок. Истлел матерчатый коврик на стене, облупилась краска, металл покрылся многолетней ржавчиной. Она отняла руку от столика и увидела, что пластик остался светлым лишь в том месте, которого только что касалась ладонь. Время в этом поезде было ускоренно в тысячи раз. Время продолжало ускоряться.
Она разогнула спину и увидела, как отодвинулся пол – сейчас она была высокой и взрослой. Еще минута – и она начнет стареть. Но вагон старел еще быстрее. Однажды, в позапрошлый раз, она чуть задержалась в таком вагоне – и увидела, ка провалился пол, увидела бешено вращающиеся колеса у себя под ногами, потом треснула стена и в вагон ворвался ветер. В тот раз она едва успела сбежать.
Она быстро пошла по проходу. Так и есть. На последней полке стоит восковая кукла. Белая кукла из скользкого воска, кукла с человеческим лицом. На сей раз это лицо школьной уборщицы, которая накричала на Миру вчера. Кукла означает смерть. Завтра Мира узнает, что ненавистную уборщицу то ли хватил удар, то ли она вывалилась из окна, то ли напилась до смерти. Это неважно – важно лишь то, что каждая восковая кукла означала смерть. До сих пор Мира уже тринадцать раз попадала в этот вагон, тринадцать раз она видела восковую куклу со знакомым лицом и тринадцать раз тот человек умирал. Всякий раз это был человек, которого Мира ненавидела. Если она ненавидела сильно, то кукла была большой. В этот раз кукла была совсем маленькой, величиной с обычную свечку.
Осмотрев куклу, она снова поставила ее на полку. Ее руки уже покрылись морщинами, кожа стала сухой и тонкой, будто бумажной, на коже проступили пятна.
Волосы, седые волосы цвета старого серебра, отрасли до пояса. Сейчас ей было лет восемьдесят, по земным меркам. Значит, в этот раз она снова задержалась.
Она сделала последний шаг и вышла в тамбур. Вагон позади нее разрушался.
Бешено ускорившееся время рвало на части непрочные стенки; вот исчезла крыша; вот остался лишь железный ржавый пол с остовами скамеек; кукла уже улетела в темноту, унося с собою чужую настоящую жизнь. Придорожные фонари уходили в пространство, очерчивая летящий вдаль световой хвост дороги. Вот треснул пол и от вагона осталась лишь передняя пара колес. Стоять в тамбуре стало опасно.
Мира открыла дверь и сквозь гремящую пустоту вышла в следующий вагон. Здесь она снова была ребенком, здесь ей снова было девять лет. Но тело еще помнило, что только что было старым, а память сохранила странные мысли, которые приходят в головы старухам.
Шеф подошел к шкафчику и достал шприц. Вынул красный тюбик из кармана халата и начал готовить иньекцию.
– Я вас предупреждал, что это не должно происходить здесь. Давайте, прижмите артерию.
Он сделал укол вазиразина, отодвинул стул от стола и сел. Отец остался стоять.
– Почему это происходит? – сказал отец, – Я никогда не мог понять, почему это происходит.
– Ну, вы знаете официальную версию. Это происходит потому, что истинные клоны не имеют души. Они ведь не рождались на свет, строго говоря. Поэтому некое таинство вселения души, совершенно неизвестное нам, не произошло или произошло не полностью. Или неправильно. И клонов боятся. Многие верят, что клоны приносят смерть.
– Но это же все ерунда.
– Разумеется. Но за этой ерундой стоит закон. Вы знаете, почему я до сих пор покрываю вас?
– Предполагаю. Вам нужна от меня некоторая услуга.
– «Некоторая» – не то слово. Серьезная услуга. Мне нужен человек, который ни в коем случае меня не предаст.
– Вы боитесь предателей?
Шеф молча отвернулся, отошел к окну и некоторое время стоял неподвижно, руки в карманах халата.
– Нет. Я их уничтожаю. Это я говорю сразу, чтобы потом не было вопросов.
– Если это будет в моих силах… Но этот человек, я забыл его имя, хотя он представился; он все видел и догадался.
– Бородатый?
– Да.
– Гектор Пущин. Новый заведующий первым блоком. Конечно, он догадался. Он же профессионал. Но я знаю его историю: он тоже не любит иметь дело с законом.
И он не из тех, кто сразу бежит доносить. И на крайний случай у вас есть акт генетической экспертизы.