– Так, – сказал Апыхтин негромко. – Так...
Он поднялся, поискал глазами капитана, подошел к нему, хотел что-то спросить, но голос изменил ему, раздалось только невнятное сипение.
– Там, – сказал Юферев, показав рукой на дверь в другую комнату.
– И его тоже?
– Да.
Апыхтин шагнул к двери, постоял перед ней, не в силах сразу войти, оглянулся на капитана и, словно наполнившись от него какой-то силой, толкнул дверь.
Вовка тоже лежал на полу, и его окровавленная голова оказалась как раз на большой карте Кипра. Губы у мальчишки были полуоткрыты, но уже серые, мертвые. Апыхтин почувствовал вдруг сильную, непреодолимую тошноту, слабость, голова его закружилась, и он медленно осел на пол.
– Потерял сознание, – сказал Юферев. Подняв с пола тяжелый том в глянцевой суперобложке, он положил его на полку.
– Тут потеряешь, – отозвался эксперт с фотоаппаратом. Но о своих обязанностях не забыл – подойдя к Апыхтину, несколько раз сфотографировал его.
– Не притворяется? – спросил Юферев.
– Посмотри, он совсем зеленый.
– Принеси воды.
Взяв из рук эксперта литровую банку с водой, капитан тонкой струей начал поливать виски Апыхтина, голову, шею. Через некоторое время Апыхтин шевельнулся, открыл глаза, не в силах сразу стать на ноги, чуть приподнялся, прислонившись спиной к стене.
– Я не хочу жить, – сказал он негромко и повторил: – Я не хочу жить.
– А придется, – ответил Юферев, помолчав.
– Мы на Кипр собирались, – несколько некстати сказал Апыхтин. – Вовка карту изучал...
– Поезжайте один. Это самое лучшее для вас сейчас.
– Что с ними сделали?
– Жене перерезали горло. – Голос Юферева оставался таким же мертвенно-серым, без всякого выражения. Не выдержал бы сейчас Апыхтин ни казенного сочувствия, ни соболезнования.
– А Вовка?
– Ткнули чем-то в висок. Судя по тому, что смерть наступила быстро, рана глубокая.
– А почему вы решили, что смерть наступила быстро?
– Есть некоторые признаки, – ответил эксперт, полноватый, румяный, лысый.
– Они сопротивлялись?
– Да.
– Это тоже можно установить?
– Предположительно, – уклонился эксперт от подробностей.
Апыхтин все так же сидел у двери, упершись ладонями в пол и откинув голову назад. Он старался дышать глубже, каждый раз полностью выталкивая из себя воздух.
Видя, что он пришел в себя, снова задвигались в комнате люди, опять принялись что-то замерять, высматривать, выискивать. Апыхтин с трудом поднялся, постоял у стены, видимо, не уверенный, что может идти, но потом все-таки направился на кухню. Обернулся на Катю, лежащую посредине комнаты, но не остановился.
На кухне стоял легкий чад, запах чего-то горелого. Подойдя к плите, Апыхтин увидел на сковородке несколько черных обуглившихся комков.
– Все правильно, – проговорил он, – она жарила котлеты.
Тут же, на столике, стояла тарелка с уже готовыми котлетами. Обернувшись на звук шагов, Апыхтин увидел входящего на кухню Юферева. Тот оставался таким же сдержанным и никак не проявлял своих чувств.
– Садитесь, капитан, – Апыхтин слабо махнул рукой в сторону кухонной табуретки.
– Когда мы вошли, здесь было полно дыму... Газ я выключил. И открыл окно, чтобы немного проветрить. Вся квартира была в дыму.
Апыхтин открыл холодильник, вынул початую бутылку водки, налил себе в чайную чашку, вопросительно посмотрел на Юферева.
– Нет-нет, спасибо, – сказал тот.
Апыхтин выпил водку, потянулся было к котлетам, сложенным в тарелке, но на полпути рука его остановилась.
– Закусите, Владимир Николаевич. – Юферев придвинул тарелку к Апыхтину. – Вам надо держаться.
– Зачем?
– Пройдет неделя... Вторая... И вы уже не будете задавать этот вопрос.
– Я все забуду? – вяло усмехнулся Апыхтин.
– Нет, но у вас появятся силы, чтобы помнить.
– Да? Так бывает?
– Только так и бывает.
– Мы на Кипр собирались, – проговорил Апыхтин, глядя на сковородку с черными головешками. – Там есть гора Троодос. А на горе монастырь... Монахи самогонку гонят и угощают туристов... Говорят, совершенно потрясающая самогонка. И закусить дают... – Апыхтин бормотал все тише, тише и наконец совсем замолк. – Зачем они это сделали? – спросил он неожиданно четко и внятно.
– Первое объяснение, которое напрашивается само собой... Ограбление.
– А убивать зачем?
– Надежнее.
– Так всегда делается?
– Далеко не всегда... Но случается. Отморозки.
– Что? – Апыхтин поднял голову.
– Так их называют в уголовном мире. Отморозки. Люди с отмороженными мозгами. Внешне они не отличаются от нормальных людей, вроде как все... И улыбаются, и женщин любят, у некоторых даже дети рождаются... Но мозги у них отморожены. И все остальное, что с этим связано, тоже отмерло – совесть, сочувствие, порядочность... Но яйца действуют.
– И это... Это было здесь?! – спросил Апыхтин почти с ужасом. – Это здесь тоже было?!
– Нет, – ответил Юферев тихо, но твердо.
– Точно не было? – настойчиво продолжал допытываться Апыхтин, словно это было самым главным в случившемся.
– Сами можете посмотреть... На ней трусики... В порядке. Я вот о чем хотел попросить вас, Владимир Николаевич... Может быть, вы посмотрите внимательно, что именно у вас пропало и пропало ли что-либо вообще?
Апыхтин некоторое время молча смотрел на Юферева, осмысливая вопрос, и наконец кивнул, давая понять, что понял сказанное.
– Вы хотите сказать, что могло и ничего не пропасть? – спросил он. – Вы хотите сказать, что убийство было единственной целью этих... Как вы говорите, отморозков?
– Будем думать, Владимир Николаевич, будем работать... Я вызвал машину, сейчас увезут... ваших близких. – На долю секунды запнулся капитан перед тем, как произнести «ваших близких», но Апыхтин сам уточнил:
– Трупы увезут. Близких у меня уже нет.
– Я понимаю, что поступаю безжалостно, пытаясь сейчас задавать вам вопросы...
– Задавайте.
– По линии банка... Были угрозы, требования? Вы понимаете, о чем я говорю. Может быть, шантаж...
– Ничего этого не было.
– Хорошо. У вас есть «крыша»?
– Да.
– Кандауров?
– Он самый.
– С ним все в порядке?
– Да, капитан... С Кандауровым у меня все в порядке. Просто идеально. Лучше не бывает.
– Откуда вы знаете, как бывает? – Юферев хотел было задать какой-то вопрос, но, взглянув на Апыхтина, остановился. Тот сидел на неустойчивой кухонной табуретке и, зажав ладони коленями, уставившись в какую-то точку на стене, раскачивался из стороны в сторону. Вряд ли он вполне осознавал сейчас все, что говорил ему Юферев, что он сам отвечал. Похоже, он просто выделил для разговора какой-то незначительный участочек своего мозга и доверился ему. А сам впал в затяжное оцепенение и был там, в комнате, в нескольких метрах отсюда, где лежала Катя со вспоротым горлом, из которого вытекло так много крови, и в следующей комнате, где лежал с продырявленной головой Вовка...
Во всем происходящем была такая бессмыслица, такая тупая, необъяснимая жестокость, даже не жестокость, жестокость тоже имеет смысл, цель, причину... Здесь же ничего этого не было, тупая необъяснимость. Отмороженность, как говорит капитан Юферев.
– Не понимаю... – Апыхтин потряс большой лохматой головой, протер запотевшие очки, снова надел их, беспомощно посмотрел на капитана, словно ожидая, что тот все объяснит, расставит по местам, назовет вещи своими именами. – Ничего не понимаю... А вы, капитан, вы что-нибудь понимаете?
– Если хотите, могу назвать несколько версий, которые... – Юферев помедлил. – Которые возможны. Но сразу предупреждаю, что в действительности все может оказаться совсем не так...
– Говорите, – кивнул Апыхтин.
– Первая – грабеж. Потом мы с вами уточним, что именно пропало. Может быть, ничего не похищено, может быть, они искали какую-то вещь, документ, надеялись найти толстую пачку долларов, не зная по своей тупости, что в домах банкиров долларов не бывает, доллары бывают только в домах пенсионеров, нищих...
– Но убивать?! Зачем убивать?!
– Этому тоже может быть несколько объяснений... Возможно, ваша жена или сын узнали кого-либо из них.
– Вы хотите сказать, что это были мои знакомые, друзья, сослуживцы?
– Не знаю, сейчас об этом говорить рано. Как бы там ни было, ваша жена открыла им дверь. Дверь у вас... своеобразная. Следов взлома нет, да ее и невозможно взломать. А если бы кто-то и решился на взлом, у нее имелось достаточно времени позвонить в милицию, вам на работу, к соседям... Она открывает дверь незнакомым людям?
– Не знаю... Но я всегда предупреждал ее, всегда запрещал это делать.
– Она легкомысленна? Неосторожна? Доверчива?
– И да и нет. Как и все мы. К одним доверчивы, к другим подозрительны... Часто ошибаясь и там, и там.
В прихожей раздался звонок, Апыхтин вздрогнул и почему-то посмотрел на Юферева. Тот остался невозмутимым и лишь удовлетворено кивнул, услышав звонок.
– Наверное, пришла машина, которую я вызвал. Их надо забрать... Экспертиза, то-се... Опять же, жара.
– При чем тут жара? – не понял Апыхтин.
– Жара – это плохо. – Юферев не решался сказать, чем плоха жара. Он лишь выразительно посмотрел на Апыхтина, и тот, поняв, кивнул. Не поддержи его Юферев, он свалился бы на кухонный пол. Наполнив водой чашку, капитан с силой выплеснул ее прямо в лицо Апыхтину. Тот вздрогнул, тряхнул головой, открыл глаза.
– Простите, – сказал он. – Я хочу посмотреть...
– Надо ли? Зрелище... Даже наши ребята, насколько уж закаленные...
– Надо. – Апыхтин с трудом поднялся, опершись рукой о стенку, и шагнул в комнату. Юферев хотел было поддержать его, но с удивлением убедился, что в этом не было надобности – Апыхтин прошел с неожиданной твердостью.
Из прихожей уже входили люди с носилками. Апыхтин старался не смотреть на них, все они были вестниками смерти, он опасался запомнить их, запомнить их глаза, выражение лиц, боялся увидеть чувства, которые ему бы не понравились, – любопытство, интерес к нему, к пострадавшему банкиру, интерес к квартире, к мебели.
Поэтому смотрел только вниз.
Подошел к Кате, снова опустился перед ней на колени. Теперь он уже внимательнее всмотрелся в ее лицо, всмотрелся в рану – ему почему-то нестерпимо хотелось посмотреть на рану. Это было страшное зрелище. Нож, видимо, был чрезвычайно острым, и голова, как показалось Апыхтину, была почти отделена. Да, это сделал сильный человек, и нож у него был острым. Большой нож, подумал Апыхтин, это не какой-то там перочинный, нет, нож с массивной ручкой, с большим отточенным лезвием...
Перед Апыхтиным вдруг явственно предстало все происшедшее, он не хотел видеть этого, усилием воли пытался вытолкнуть изображение из сознания, но не удалось, и он смирился, сдался и как бы согласился увидеть убийство во всех подробностях.
Катя открыла дверь, увидела убийц, поняла, что это убийцы, бросилась в глубину квартиры, не на кухню, она бросилась к Вовкиной комнате, закричала, чтобы предупредить, но убийца настиг ее, левой рукой сзади обхватил лицо, закрыв рот ладонью, а правой полоснул по горлу ножом. И тут же, чтобы не испачкаться в крови, бросил ее на пол, на этот вот ковер, и она умирала у него на глазах, не в силах произнести ни звука, только хрипы звучали здесь, только хрипы и клокотанье крови. Она билась здесь, на этом ковре, умирая, – угол ковра под ее ногами был сдвинут.
И Вовка. Потом был Вовка...
И его смерть увидел Апыхтин и уже не сопротивлялся своему воображению, не останавливал его. Услышав крик матери, Вовка выглянул из своей комнаты и увидел, увидел, как тот человек полоснул ножом по горлу матери, увидел, как хлынула кровь. Все произошло очень быстро – Катя закричала еще в прихожей, в ту же секунду из своей комнаты выбежал Вовка, а в это время тот человек уже догнал Катю, уже зажал ей рот большой сильной ладонью и в ту же секунду провел, хорошо так, сильно, с хрустом провел ножом по горлу. Вовка бросился в свою комнату, он пытался подпереть дверь спиной, остановить убийц, но что, что он мог сделать... И они воткнули ему что-то в висок, капитан говорит, глубоко воткнули... Что это было? Штырь какой-то, отвертка, спица... Нет, не спица, там такая рана, что может войти палец... И Вовка тоже дергался в агонии – лежащий у его кровати коврик сбит в сторону.
Апыхтин поднялся и прошел в маленькую комнату, где лежал Вовка. Опустился на колени, прижался губами к его окровавленной голове, провел рукой по волосам...
Сзади подошел Юферев, положил руку на плечо.
– На Кипре есть гора Троодос, – каким-то смазанным голосом проговорил Апыхтин. – Там монастырь, древний православный монастырь... Троодос называется...
– Пойдем, Владимир Николаевич, – сказал Юферев. – Пойдем на кухню... У тебя будет возможность, ты его еще увидишь...
– Да, я понимаю, жара... На жаре Вовка может очень быстро разложиться, да?
– Поплыл мужик, – сказал кто-то за дверью, но Апыхтин его услышал, замер на какое-то время, не отрывая взгляда от кровавой дыры в Вовкиной голове.
– Пошли, Владимир Николаевич, – Юферев потрепал его по плечу, понимая, что надо, необходимо оттащить Апыхтина от мертвого сына, иначе он просто рухнет. Что-то подсказало Юфереву, что не обязательно сейчас называть Апыхтина на «вы», неправильно это будет, плохо. Он сам даже не заметил, как перешел на «ты». – Пошли выпьем... Там у тебя на кухне что-то осталось. Пошли.
– Это, кажется, единственное, что мне остается делать в ближайшее время, – сказал Апыхтин и, нащупав за спиной ладонь капитана, оперся на нее, встал с колен. – Ну, прости, Вовка... Прости, дорогой... Не уберег. И ты, Катя, прости, – сказал он, проходя мимо жены – она уже лежала на носилках, задернутая грязноватой простыней. – Оплошал. Как последний... Я исправлюсь... Вот увидишь, я исправлюсь. Мы еще съездим на Кипр... Поднимемся на Троодос и выпьем монастырской самогонки... Там монахи самогонку гонят, – пояснил он, наткнувшись на сухой, жесткий взгляд капитана. – Туристов угощают... – Апыхтин замолчал, увидев, что капитан протягивает ему полную чашку водки.
– Давай, – сказал Юферев. – Одним махом и до дна.
– Ты тоже? – спросил Апыхтин.
– И я тоже, – Юферев поднял такую же чашку. Апыхтин протянул было свою, чтобы чокнуться, но тут же виновато опустил.
– Ах да, за упокой пьем... Как там в песне поется... «Хотел я выпить за здоровье, а надо ж, пью за упокой...» – Хорошая самогонка, – сказал Апыхтин, выпив водку до дна и вернув чашку Юфереву. Капитан, незаметно наступая на него, затолкал Апыхтина на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы тот не видел, как выносят трупы из квартиры.
– Закуси, – сказал Юферев, придвигая тарелку. – Ты уже достаточно выпил.
Апыхтин взял котлету, поднес было ее ко рту, но тут же резко отбросил в тарелку, глядя на нее почти с ужасом.
– Не могу, – сказал он. – Такое ощущение, что эти котлеты из нее сделаны.
– Из кого? – не понял Юферев.
– Из Кати. И из Вовки.
– Надо же, – удивился капитан, но тоже не решился взять котлету и отодвинул тарелку подальше.
– Они будто из Кати сделаны, – сказал Апыхтин, и на этом его силы, похоже, кончились. Он опустил голову на руки и, склонившись над кухонным столом, заплакал, не сдерживаясь. Водка расслабила его, и он, кажется, потерял самообладание. Иногда поднимал голову, смотрел на капитана мокрыми глазами, пытался что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.
Юферев вылил остатки водки в свою чашку, выпил, зажевал подвернувшимся куском хлеба, потом снял с Апыхтина очки, отложил их в сторонку. Выйдя в комнату, подошел к телефону и, сверившись с записной книжкой, набрал номер банка «Феникс».
– Приемная Апыхтина? – спросил он.
– Да, – ответила Алла Петровна. – Но его сейчас нет. Он будет позже.
– С вами говорит капитан Юферев. Дома у Апыхтина несчастье. Вам необходимо подъехать сюда.
– Что случилось?
– Захватите с собой близкого ему человека... Заместитель, помощник... Не знаю, как там у вас это называется. Жду вас через десять минут.
– Видите ли, в чем дело, у нас сейчас начинается совещание, и я боюсь, что приехать немедленно вряд ли кто... Если вы, конечно, не возражаете...