– Мне следует записать все детали и подробности случившегося, мисс, – сказал Макхенти. – Так что я просил бы вас оставить нас на несколько минут, о’кей?
– Да, конечно, – извиняющимся тоном произнесла Джинни. Но тут же поймала на себе взгляд Лизы и замешкалась. Всего несколько минут назад она на чем свет кляла себя за то, что оставила подругу наедине с мужчиной. И вот теперь собирается сделать то же самое. – А вообще-то, – заметила она, – может, Лиза предпочитает давать показания в моем присутствии? – И тут же получила подтверждение своей правоте: Лиза еле заметно кивнула. Джинни присела на краешек кровати и взяла подругу за руку.
Макхенти был недоволен, но спорить не стал.
– Я спрашивал мисс Хокстон, пыталась ли она оказать сопротивление насильнику, – сказал он. – Вы кричали, Лиза?
– Крикнула один раз… когда он швырнул меня на пол, – пробормотала Лиза. – Потому что потом он вытащил нож.
Голос Макхенти звучал сухо, он то и дело сверялся с записями в блокноте.
– Вы пытались бороться с ним?
Лиза отрицательно покачала головой:
– Нет. Боялась, что он меня зарежет.
– Так что фактически вы не оказали ему никакого сопротивления, лишь один раз крикнули, верно?
Лиза снова покачала головой и расплакалась. Джинни крепко сжала ее руку. Ей хотелось сказать Макхенти: «А что, черт возьми, ей было делать? Как сопротивляться?» Но она сдержалась. На сегодня хватит. Ведь она уже успела нагрубить парню, похожему на Брэда Питта, съязвить на тему Лизиного бюста и наорать на охранника из вестибюля. Она знала, что не слишком умеет ладить с представителями власти, и решила не ссориться с этим полицейским, который просто выполнял свою работу.
Макхенти тем временем продолжил:
– Скажите, перед тем как он вошел в вас, вы раздвинули ноги или нет?
Джинни поморщилась. Неужели на этот случай у них нет специально обученных женщин-полицейских?
– Он трогал мои бедра… кончиком ножа, – пролепетала в ответ Лиза.
– Он вас порезал?
– Нет.
– Так, значит, вы добровольно раздвинули ноги?
Джинни не выдержала:
– Если подозреваемый направляет оружие на полицейского, вы имеете право пристрелить его на месте, или я ошибаюсь? И в этом случае вы тоже станете употреблять термин «добровольно»?
Макхенти сердито покосился на нее.
– Пожалуйста, не мешайте мне, мисс. – И снова обернулся к Лизе: – Какие у вас повреждения?
– Кровотечение.
– Как результат навязанного вам полового сношения?
– Да.
– Вы были ранены в обычном понимании этого слова?
Джинни снова не выдержала:
– Не кажется ли вам, что определить это может только врач?
Он посмотрел на нее с таким видом, точно она сморозила какую-то несусветную глупость.
– Я должен составить предварительный отчет.
– Тогда напишите, что она получила множественные внутренние повреждения в результате насилия.
– Я провожу допрос, а не вы.
– А я говорю, отстаньте от нее, мистер! – сказала Джинни, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не заорать на этого придурка. – Моя подруга находится в тяжелом депрессивном состоянии. И лично я не считаю, что в таком состоянии она сможет адекватно оценить все свои повреждения и пересказать вам. Это дело врача.
Макхенти яростно сверкнул глазами, но продолжал гнуть свое:
– Я заметил на вас нижнее белье – кружевное, красного цвета. Как считаете, оно могло спровоцировать нападение?
Лиза отвернулась, глаза ее наполнились слезами.
Джинни не унималась:
– Выходит, если я сообщу о похищении моего красного «мерседеса», вы спросите меня, не спровоцировала ли я сама кражу, приобретя столь броский автомобиль?
Макхенти проигнорировал этот вопрос.
– Как вам кажется, Лиза, вы до того прискорбного случая встречались когда-нибудь с подозреваемым?
– Нет.
– Но, очевидно, разглядеть его в дыму было трудно. К тому же он закрывал лицо платком.
– Сначала я практически ослепла от дыма. Но в той комнате, куда… где он сделал это, дыма было меньше. И я его рассмотрела. – Она кивнула, словно подтверждая собственную правоту. – Я его разглядела.
– И вы узнали бы его, если б увидели снова?
Лиза содрогнулась.
– О да.
– Но вы никогда и нигде не видели его прежде? Ни в баре, ни в каком-либо другом месте?
– Нет.
– А вы ходите в бары, Лиза?
– Конечно.
– Где собираются одинокие люди, чтобы познакомиться, да?
Джинни вскипела:
– Что, черт возьми, за вопрос? Куда это вы гнете?
– Вопрос, который непременно задаст защитник обвиняемого, – сказал Макхенти.
– Лиза не в суде! Она не обвиняемая, она пострадавшая, жертва!..
– Скажите, вы были девственницей, Лиза?
Джинни вскочила:
– Все, хватит! Просто ушам своим не верю! Вы не смеете задавать подобные вопросы!
Макхенти тоже повысил голос:
– Я пытаюсь понять, насколько можно верить ее показаниям.
– Через час после насилия? Забудьте об этом!
– Я делаю свою работу…
– Что-то слабо верится, что вы компетентны в этой своей работе. Лично мне кажется, вы в ней ни черта не смыслите, мистер Макхенти!
Не успел он ответить, как в палату, не постучав, вошел врач. Он был молод, но выглядел совершенно измотанным.
– Здесь насилие? – спросил он.
– Это мисс Лиза Хокстон, – ледяным тоном ответила Джинни. – Да, ее изнасиловали.
– Мне надо взять мазок из влагалища.
Это заявление было несколько обескураживающим, зато появился повод избавиться от Макхенти. Джинни взглянула на полицейского. Тот не сдвинулся с места, точно твердо вознамерился присутствовать при взятии мазка. Тогда Джинни откашлялась и сказала:
– Прежде чем вы займетесь этой процедурой, сэр, возможно, господин полицейский избавит нас от своего присутствия?
Врач взглянул на Макхенти. Коп пожал плечами и молча вышел.
Врач резким движением сорвал с Лизы простыню.
– Поднимите халат, раздвиньте ноги пошире, – сказал он.
Лиза зарыдала.
Джинни не могла скрыть своего возмущения. Да что, черт возьми, творится со всеми этими мужчинами?
– Простите, сэр… – обратилась она к доктору.
Он окинул ее нетерпеливым взглядом.
– Какие проблемы?
– Не могли бы вы постараться быть немного повежливее?
Врач покраснел.
– В больнице полно людей с серьезными травмами, представляющими угрозу для жизни, – сказал он. – В данный момент в приемном покое находятся трое ребятишек, пострадавших в автокатастрофе, и их ранения несовместимы с жизнью. А вы тут жалуетесь, что я, видите ли, был не слишком вежлив с девушкой, которая угодила в постель не к тому мужчине!
Джинни была потрясена.
– Что это значит – «угодила в постель не к тому мужчине»?
Лиза резко села в постели.
– Хочу домой, – заявила она.
– А знаешь, прекрасная мысль! – подхватила Джинни. Расстегнула рюкзак и начала выкладывать одежду на постель.
Врач на секунду растерялся. Затем сердито буркнул:
– Поступайте как знаете, – и вышел из палаты.
Джинни с Лизой переглянулись.
– Просто не верится, что такое возможно, – заметила Джинни.
– Слава богу, все они ушли, – сказала Лиза и поднялась с постели.
Джинни помогла ей снять больничный халат. Лиза быстро оделась, сунула ноги в шлепанцы.
– Я отвезу тебя домой, – сказала Джинни.
– А ты останешься у меня ночевать? – спросила Лиза. – Что-то не хочется сегодня оставаться одной, особенно ночью.
– Конечно, переночую. С радостью.
За дверью ждал Макхенти. Выглядел он уже не так уверенно. Очевидно, понимал, что из рук вон плохо провел допрос.
– Мне необходимо задать вам еще несколько вопросов, – сказал он.
– Мы уходим, – тихо и спокойно произнесла Джинни. – Лиза слишком расстроена, чтоб отвечать на ваши вопросы прямо сейчас.
Он занервничал.
– Но она должна, обязана отвечать! Ведь именно она сделала заявление об изнасиловании.
– Никто меня не насиловал, – сказала Лиза. – Произошла ошибка. Все, чего я хочу, – это попасть домой, и чем быстрее, тем лучше.
– В таком случае вы осознаете, что теперь вас могут привлечь к ответственности за голословные обвинения?
– Эта женщина не преступница! – сердито парировала Джинни. – Она жертва преступления. И если ваш босс спросит, почему она отозвала жалобу, можете сказать, что по причине жестокого с ней обращения со стороны патрульного Макхенти из Балтиморского управления полиции. А теперь я забираю ее домой. Так что прошу прощения… – И с этими словами Джинни обняла подругу за плечи, и они обе проследовали к выходу мимо остолбеневшего полицейского.
Краем уха Джинни расслышала его слова:
– Что я сделал?..
3
Беррингтон Джонс взглянул на двух самых старых своих друзей.
– Ничего не понимаю, – пробормотал он. – Нам уже под шестьдесят. Но ни один из нас никогда не зарабатывал больше пары сотен тысяч долларов в год. Теперь нам предлагают по шестьдесят миллионов каждому! А мы сидим здесь и толкуем о том, что нам не с руки принимать это предложение!
Престон Барк заметил:
– Даже за деньги никогда на такое не пойду.
Сенатор Пруст сказал:
– Все же я не совсем понимаю. Если я владею одной третью компании, общая стоимость которой тянет на сто восемьдесят миллионов баксов, так как же получилось, что я до сих пор езжу на «краун-виктория» трехлетней давности?
Этим троим принадлежала небольшая частная компания, занимавшаяся биотехнологическими разработками, под названием «Дженетико инкорпорейтед». Престон занимался рутинной работой; Джим с головой ушел в политику, а Беррингтон стал академиком. Но предприятие было детищем Беррингтона. Как-то в самолете, летевшем в Сан-Франциско, он познакомился с управляющим «Ландсманна», германского фармацевтического концерна, заинтересовал его своими разработками, и тот предложил сделку. И вот теперь Беррингтону предстояло убедить партнеров принять предложение. Но это оказалось сложнее, чем он предполагал.
Они собрались в небольшом кабинете дома в Роланд-Парке, на окраине Балтимора. Дом принадлежал университету Джонс-Фоллз и сдавался внаем приезжей профессуре. Беррингтон, являвшийся профессором университета в Беркли, штат Калифорния, а также в Гарварде и Джонс-Фоллз, использовал его шесть недель в году, когда приезжал в Балтимор. И личных его вещей в этом кабинете было немного: переносной компьютер, фото бывшей жены и сына, а также несколько экземпляров его недавно вышедшей книги под названием «Наследовать будущее: Как генная инженерия поможет преобразить Америку». Звук телевизора был приглушен, показывали церемонию вручения премий «Эмми».
Престон был худощавым подвижным и очень непосредственным человеком. Один из наиболее выдающихся ученых своего поколения, он походил, скорее, на бухгалтера.
– Клиники всегда помогали зарабатывать деньги, – сказал он. «Дженетико» принадлежали три клиники по искусственному оплодотворению. Работа их базировалась на концепции in vitro – выращивании эмбрионов в пробирках, что стало возможно благодаря новаторским разработкам Престона, сделанным еще в 70-х годах. – Искусственное оплодотворение является в Америке одним из наиболее перспективных направлений медицины. И с помощью «Дженетико» «Ландсманн» пробьет себе путь на этот поистине необъятный рынок. Они наверняка захотят, чтобы мы на протяжении десяти ближайших лет открывали по пять таких клиник в год.
Джим Пруст был лысым загорелым мужчиной с крупным носом, в очках с толстыми стеклами. Его характерное некрасивое лицо было просто подарком для политических карикатуристов. Они с Беррингтоном были друзьями и коллегами вот уже двадцать пять лет.
– Но как же вышло, что мы никогда не видели никаких денег? – спросил Джим.
– Мы постоянно тратили их на новые исследования, – ответил Престон.
У «Дженетико» имелись собственные лаборатории, компания заключала договоры на проведение исследований в области биологии и психологии с факультетами различных университетов. Связи с академическим миром устанавливал и поддерживал Беррингтон.
– Не понимаю, почему вы двое отказываетесь видеть, какой это огромный шанс для нас! – едва ли не с отчаянием в голосе воскликнул Беррингтон.
Джим указал на телевизор.
– Прибавь звук, Берри, сейчас будут показывать тебя.
Церемония «Эмми» закончилась, ее сменило шоу знаменитого ведущего Ларри Кинга. С ним беседовал Беррингтон. Он терпеть не мог Ларри Кинга, считал его коммунистом, перекрасившимся в либерала, но шоу предоставляло возможность выйти на многомиллионную аудиторию американцев.
Он внимательно посмотрел на свое телеизображение и остался доволен тем, что увидел. В жизни он был коротышкой, но на экране все одного роста. Темно-синий костюм сидел на нем просто великолепно, голубая рубашка выгодно оттеняла цвет глаз, галстук Беррингтон выбрал темно-красный, цвета бургундского, и на экране он не выглядел вызывающим. Но, будучи человеком самокритичным, профессор не преминул отметить про себя, что серебристые волосы уложены, пожалуй, слишком тщательно, отчего напоминают парик, – ни дать ни взять какой-нибудь евангелист, вещающий с телеэкрана.
Кинг в своих фирменных подтяжках был настроен агрессивно, в голосе его звучал вызов:
– Профессор, ваша последняя книга снова вызвала настоящий бум. Но скоро страсти улягутся, люди разберутся и поймут, что это не наука. Это политика! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Беррингтон обрадовался, услышав, как спокойно и рассудительно звучит его голос:
– Я пытался сказать в этой книге, что политические решения должны опираться на науку и здравый смысл, Ларри. Что природа, если ее оставить в покое, будет способствовать развитию и выживанию хороших генов и уничтожению плохих. А наша политика работает против естественного отбора. Поэтому-то у нас растет поколение второсортных американцев.
Джим сделал глоток виски и заметил:
– Прекрасно сказано – «поколение второсортных американцев»! Достойно цитирования.
Ларри Кинг не унимался:
– Ну хорошо, допустим, вы настоите на своем. Но что произойдет тогда с детьми бедняков? Им что, прикажете с голоду подыхать?
Лицо Беррингтона на экране приобрело скорбное выражение.
– Мой отец погиб в сорок втором году, когда затонул авианосец «Васп», подбитый торпедой, выпущенной с японской подводной лодки. Мне было всего шесть лет. Мама из кожи вон лезла, чтобы вырастить меня и дать мне образование. Я, Ларри, тоже был бедняком.
В общем, это было близко к истине. Отец Берри, талантливый инженер, оставил его матери содержание, достаточное для того, чтобы ей не пришлось искать себе работу или попытаться выйти замуж еще раз. И она отправила сына в дорогую частную школу, а затем и в Гарвард. Но это вовсе не означало, что ему не пришлось бороться за существование.
Престон заметил:
– А ты неплохо выглядишь, Берри. Не считая этой дурацкой прически в стиле вестерн или кантри.
У пятидесятипятилетнего Престона, самого молодого из троицы, были короткие черные волосы, так тесно прилегающие к черепу, что прическа напоминала шапочку.
Беррингтон раздраженно фыркнул. Он и сам думал так же, но ему не хотелось услышать это от кого-то другого. Он тоже налил себе немного виски. Они пили редкий и дорогой сорт – «Спингбэнк».
Ларри Кинг с экрана сказал:
– Ну а с чисто философской точки зрения чем ваши взгляды так уж отличаются от, скажем, нацистских?
Беррингтон нажал кнопку на пульте дистанционного управления и выключил телевизор.
– Наблюдаю этот бред вот уже десять лет, – заметил он. – Три книжки – и миллион дурацких ток-шоу после выхода каждой из них. В чем разница? Да ни в чем!
– Нет, разница все же есть, – заметил Престон. – На этот раз ты сделал генетику и расу темами для обсуждения. Просто немного поторопился, вот и все.
– Поторопился? – раздраженно воскликнул Беррингтон. – Еще бы не торопиться! Через две недели мне стукнет шестьдесят. Мы все стареем. И у нас осталось не так уж много времени.
– Он прав, Престон, – сказал Джим. – Ты что, забыл, как обстояли дела, когда мы были молодыми? Смотрели и видели, как Америка катится к черту в преисподнюю! Гражданские права для ниггеров, это надо же! Мексиканцы так и прут со всех сторон; в лучших школах полно детей евреев-коммунистов. Наши дети курят травку и избегают спорта. Есть от чего прийти в отчаяние, Господь свидетель! Вы только посмотрите, что произошло с тех пор! Даже в самом страшном сне нам не снилось, что нелегальная торговля наркотиками превратится в самый процветающий бизнес в Америке, что треть младенцев будет появляться на свет из пробирки или с помощью искусственного оплодотворения! И мы единственные, у кого есть мужество противостоять всему этому кошмару. Ну, если не единственные, то одни из немногих. А все остальные закрывают глаза на этот кошмар и тупо надеются на лучшее.