Но тогда мы не знали Америки, хотя и сейчас многие ее не знают и пишут дурацкие пасквили об этой великой стране, нахватавшись идиотизмов из красной прессы.
Для нас Америка была страной за окном, свежим воздухом, мечтой, абстракцией.
Каждый американец казался молекулой кислорода. Они об этом не догадывались, зачастую оказываясь не молекулами, а живыми людьми со свойственными им недостатками. Разочарование накапливалось постепенно, и немалую роль в этом сыграли и те иностранцы, которых мы здесь встречали, да и они сами не очень понимали наши ожидания и им не соответствовали.
Вот один из примеров того, какие мы разные. В Америке сейчас судят их прихватизаторов за нечистоплотность ведения дел в России, наши же чубайсы и кохи замечательно себя чувствуют и задействованы не только в экономической, но и в активной политической жизни, продолжая своим присутствием дискредитировать правую идею.
Изменилось чувство к американцам после того, как жизнь не стала лучше. Надо бы винить себя, но это не в нашем характере. Мы-то ведь думали, что достаточно любви к звездно-полосатым – и все будет хорошо. Оказалось не совсем так. Иностранцы не понимали всего происходящего в нашей душе и ехали сюда с иными ожиданиями.
На заре перестройки каждый приезжавший в СССР американец ощущал себя пионером Дикого Запада и миссионером в одном лице. От нашей действительности у них происходило переполнение клеточек головного мозга, и они впадали в благородный ступор.
Любимые шутки были связаны с кириллицей и русскими девушками. Они все никак не могли понять, как можно есть в «пектопа» – так звучал ресторан, если прочитать это русское слово по-английски, и каким образом происходит превращение любого тупого урода с долларами в объект вожделения потрясающе красивых молоденьких русских девушек. Очевидные объяснения им в голову не приходили, и девчонки оказывались в статусе жен в США. Вот тут-то и наступало грустное прозрение – вместе с грамотно проведенными бракоразводными операциями, хотя и не сразу, а лишь по прошествии времени и приобретении нужного опыта.
Доллар воспринимался как знак надежды, как росток будущего несметного богатства и имел колоссальный магический смысл. Зарплата в долларах превращала тебя в супермена, поднимала по социальной лестнице на неведомые высоты, туда, где нет и не могло быть никого из прошлой номенклатурной жизни с их смешными чеками разных серий в «Березке».
Символ свободы – кооперативы расцветали в совместные предприятия, как цветы после дождя, при появлении в жизни учредителей любого случайно попавшего в Россию иностранца. О качествах этих гостей нашей родины говорить не очень хочется.
Скажем, были и остаются до сих пор замечательные, увлеченные, честные слависты, которые все мечтали понять таинственную русскую душу. Другие поддались моде и занялись здесь бизнесом, с годами остыли и осели в больших компаниях, а кто-то вернулся в свое американское захолустье с багажом ярких воспоминаний и пережитых венерических болезней и русской женой.
С одним из таких романтиков я познакомился году в 1989-м, его звали Роберт, и он чем-то напоминал героя голливудского фильма. Что-то щелкнуло в его американской душе, и, бросив богатых родителей и размеренную жизнь, он в один прекрасный день оказался во Владивостоке, где решил придать актуальности своему знанию русского языка, проехав на поезде до Москвы.
Мой близкий друг хорошо знал девушку, которая позже стала женой американца, так что в какой-то момент мы все оказались в одной компании.
В Москве стоял компьютерный бум, все деловые бегали и пытались купить и продать пару контейнеров экстишек, а вот Роберт мог их купить у себя дома, что превращало его в золотого мальчика. Путем сложных комбинаций он оказался на приеме у Иосифа Орджоникидзе, в ту пору уже чиновника, и поразил всех тем, что за время беседы на русском языке так и не опустился до использования нормативной лексики. Мат стоял такой, что сделка провалилась. Роберт был огорчен, но осознал, что язык поезда несколько отличается от языка общения в официальных кругах.
Приезжали наивные предприниматели, этакая иная разновидность Робертов, убежденные, что имеют дело со страной непуганых идиотов, где можно в момент сделать сумасшедшее состояние, – они звонили в торговое представительство при американском посольстве и, поинтересовавшись стоимостью водки «Столичная» в московских магазинах, просили прислать пару контейнеров на тысячу долларов, которые они готовы переслать по почте.
Были и первостатейные жулики со всего мира, почувствовавшие легкие деньги вкупе со слабостью правоохранительных органов и выбравшие Москву своим пристанищем.
Общение с разнообразным международным сбродом, который хлынул в Россию и смешался здесь с нашим людом схожего свойства, не могло не дать всходов.
Поясню. Влюбленные в свободу романтики попытались вырваться в Штаты и Европу или совершить алию на историческую родину, и многим это удалось. А вот люди, занимавшиеся в России кооперативным движением, не очень-то походили на этих самых трепетных интеллигентов. Конечно, были и честные фарцовщики, и сутенеры, и мелкие стукачи, но, как правило, все в одном лице, ибо без отсидки или легкого стукачества долго заниматься промыслом было не очень-то и возможно. Но по прошествии стольких лет, когда они стали уважаемыми членами нового постсоветского общества, им так не хочется вспоминать доверительные беседы с комитетчиками! И память услужливо оставляет лишь страницы героического предпринимательского прошлого.
Совковый след в биографии
Сейчас уже многое стало забываться, но ведь в те годы далеко не все занимались фарцовкой, и даже не все пользовались услугами этих людей. Как-то так получилось, что считавшееся постыдным тогда теперь воспринимается как ростки нынешнего успеха. В истории практически любого олигарха будут трогательные страницы воспоминаний о лихой молодости. Билетные мафии, спекуляции либо конвертация комсомольской активности в предпринимательскую – расцвет кооперативов, молодежных научно-технических центров и тому подобных структур, суть которых всегда была чуть с душком, примерно как сейчас сдача в аренду помещений, принадлежащих государству в разных его ипостасях, с ежемесячной данью директору. Все было построено на существовании дыр в советском законодательстве, и поиск таких прорех и служил основой для внезапного обогащения. Забавно посмотреть на весь спектр комсомольских деятелей, внезапно разбогатевших за счет уже осознанного расширения прорех на теле государства, – от Ходорковского до Лисовского. Не собираюсь отнимать у них предпринимательских способностей, хочу лишь отметить заниженную нравственную планку.
Я понимаю, что в советское время мы жили в обстановке двойной морали, была правда официоза и правда маминых бесед, перерастающих в кухонные посиделки с друзьями.
Ложь государства вызывала ненависть, и рупоров совковой идеологии не любили.
Каждый прошедший советскую школу может рассказать свои истории моральных разочарований.
В 1978 году из нашего класса уезжала за границу с семьей Наташка Честная. Она принесла конфет, класс устроил прощание, а через несколько дней к нам пришел кто-то из школьного руководства, и стало ясно, что отправились они не в командировку, а на ПМЖ. Что тут началось! Дети стали по собственной воле вставать и клеймить предательницу. Что меня удивляло: ведь это были нормальные мальчики и девочки, но в момент выполнения своего священного долга по разоблачению врага они скорее походили на маленьких зомби. Апофеозом стала фраза мальчика, впоследствии женившегося на иностранке: «Если бы я знал, что это конфеты врага, то я бы выплюнул их ей в лицо». Конечно, потом стало правильным стыдиться подобных взглядов, и, когда лет десять спустя Наташка приезжала в гости в перестраивающийся СССР, этот мальчик публично каялся, уже с чувством и жаром по собственной инициативе объяснял Наталье, почему он так поступил, заедая слезы раскаянья сладостями, привезенными из США. Не сомневайтесь – жизнь мальчика удалась, он занимается бизнесом в медицинской сфере. Виноват ли он в том, что случилось? Конечно, но и система советского идеологического воспитания тоже подсуропила. Ученик нашел учителя.
Ложь и двойные стандарты были повсюду. В середине 80-х мой приятель Алексей Бурлацкий рассказал мне о синекуре. Если хочешь поехать в командировку за границу к капиталистам, то можно, не проходя всяких райкомов и минуя поездки в соцстраны, устроиться переводчиком в Комитет молодежных организаций (КМО). Идея не могла не понравиться, и я, будучи аспирантом ИМЭМО, прошел собеседование и стал привлекаться к проведению мероприятий как в СССР, так и за его пределами.
Учитывая, что язык я знаю английский, отдел у меня был что надо. В штате под видом комсомольцев-международников скрывались молодящиеся гэрэушники с пэгэушниками да дети больших чиновников. КМО точно являлся школой жизни. Во-первых, ребята были очень богаты по тем временам, что было неудивительно, так как возможность поездки за границу моментально давала доступ к валюте и к импорту – а это уже иной социальный и имущественный статус.
Проданная даже через комиссионный электронная безделушка означала море рублей для роскошной жизни. Не случайно трехлетняя командировка за рубеж кормила семьи долгие годы и позволяла с уверенностью смотреть в грядущее, отражающееся в кинескопе голубой мечты советского человека – «Сони». Неболгарские дубленки были у детей только этой социальной группы.
Каэмошные ребята были пошустрее. Задача развития международного молодежного сотрудничества могла решаться только путем регулярных обменов делегациями разного уровня, что и приносило немалые деньги.
Моя первая поездка была в Ирландию, нас было трое: молодящийся ветеран всех возможных тайных войн Бурейко, ребенок которого не мог потреблять в пищу блюда, не сдобренные кетчупом «Хайнц», бывшим по тем временам дефицитом похлеще черной икры, секретарь партийной организации аппарата Центрального комитета ВЛКСМ, имя которого я уже и не вспомню, настолько меня тогда поразила должность, и я, аспирант ИМЭМО, но выпускник технического, то есть непрестижного, вуза.
Задача была четко поставлена секретарем, наивно полагающим себя старшим (соответственно, Бурейко – сопровождающий, я – толмач): «Вы тут делайте что хотите, но я должен уехать домой с видеомагнитофоном». Бурейко оценил ситуацию и вежливо спросил: «А видеоплеер подойдет?» Получив утвердительный ответ, он успокоился. Я не понимал, как можно выкроить из наших командировочных сумму на что-нибудь дороже мороженого или пары колгот. Урок в буквальном смысле политической экономии последовал довольно быстро.
Оказывается, существовала целая система легкого надувательства государства. Командировочные – это так, подачка, но ведь были и деньги, выделяемые на проживание, а это уже ого-го – целых 50 фунтов на человека (могу за давностью времени ошибиться в цифрах). Так что если обормотов трое, да на семь дней, то это уже кое-что: 1050 плюс расходы на такси и непредвиденные – итого 1500 в карман, что маловато сейчас, но целое состояние по тем временам. А бумаги делались просто: принимающая сторона всегда платила, а в гостинице брали копию счета, вот и весь отчет бухгалтерии; да и таксист выдавал пустых бланков за 5 фунтов, так что списывай любую сумму – тогда у них еще кассовых аппаратов не было.
Поездку в Ирландию я не забуду никогда. Уже на первой встрече выяснилось, что секретарь не владеет как английским, так и русским языком, цель своей поездки уже сформулировал для нас, а страна пребывания его особо и не интересовала. О целях товарища Бурейко я знать не мог, так как глаза его все время подпрыгивали, разрываемые нервным тиком, а ноги стремились в магазины выполнять заказы домашних. Да и иностранных товарищей из молодежного крыла рабочей партии больше волновала матпомощь от советских братьев, чем идеологическая работа. А мне там понравилось – во-первых, я впервые очутился за границей, во-вторых, Ирландия оказалась фантастически красивой страной, в-третьих, у меня появилась возможность все время говорить на языке, пусть и очень сильно отличающемся от того, который я учил в спецшколе.
Когда мы только прилетели в Шеннон и подошли к паспортной стойке, у меня чуть не случился инфаркт. Офицер ко мне обращается, а я не понимаю ни слова: язык, на котором он говорит, мне незнаком и не имеет ничего общего с тем, который я учил. Ну, думаю, все, вот тебе и переводчик. Через небольшую паузу выяснилось, что до нас был рейс из Парижа и ирландец, решив, что я француз, пытался сделать мне приятное – вот уж точно порадовал. Шок прошел только в пивной по дороге из аэропорта, где всегда останавливался Бурейко.
С какого-то момента все общение с ирландцами лежало на мне, секретарю это было не надо, и во время второй встречи он мне сказал: «Володь, да ты нам ничего не переводи, сам знаешь, что им ответить». Бурейко английским владел, но в беседы не вникал.
Перед самым отъездом на родину он подошел ко мне и тихо сказал: «Тут вот нарисовалось два видеоплеера, один тебе». Я не ожидал такой щедрости. Подумав, Бурейко добавил: «Вези лучше без коробки, в вещах».
Давно это было, многие из КМО разбрелись по свету, некоторые стали депутатами Госдумы, чиновниками, кто-то предпринимателями, кто-то канул в Лету. Комитет давал уровень связей, немыслимых простому советскому человеку, и вот уже появляются совместные предприятия, в которых большую роль играют вчерашние деятели всех разведок, сменившие кепи молодежных функционеров на предпринимательские одежки.
Именно через КМО налаживали первые контакты с СССР и Лайонс-, и Ротари-клубы, и, конечно, стоящие за ними масоны. Принимавшие непосредственное участие в процессе молодые и активные чекисты четко осознавали колоссальные выгоды от членства в этих обществах. Духовность всегда была формой прикрытия, на которую и не стоило обращать особого внимания, поэтому в России очень скоро многие из таких организаций превращались в своего рода клубы по интересам, с колоссальной скоростью трансформирующиеся в подобие мафиозного клана.
А где мафия – там разборки, борьба за власть, интриги, и вот появляются конкурирующие масонские движения, столь недавно еще объединявшие комсомольцев и чекистов, а теперь уже выдающихся предпринимателей, которые, как пауки в банке, грызутся за признание их международными организациями, рассылая в штаб-квартиры пасквили друг на друга. О смысле масонства их и не надо спрашивать – старые методы вербовки приобретают иную раскраску, но сути не меняют. Младомасоны остались комсомольцами. Внешняя форма для них важнее сути.
Ложь во всем.
Модно иметь свою секту при крупном холдинге. Тайные знаки, ритуалы, то галстуки красные повязывали, теперь плечи обнажают.
Поиск новых идей всегда привлекал комсомольцев. Я помню Дмитрия Рогозина в те времена – обаятельный высоченный парень с хитрющей улыбкой и ярыми республиканскими взглядами американского образца. Тогда он работал с молодыми республиканцами США и не мог не перенять их идеологии, с годами это трансформировалось в иную позицию, но нечто от проповедника-евангелиста в манере убеждать осталось. Российская элита тяготела ко всему антикоммунистическому, поэтому даже намеки на социализм, существовавшие во взглядах демократической партии Америки, были табу. Антикоммунизм был повсюду, свобода и рыночный курс казались панацеей от всех бед, причем, как водится, слово ценилось выше дела.
Все строилось на базовой вере, что если заклеймить проблему и выкрикнуть слово правды, то мир изменится, отрицания лжи достаточно. Вечная беда Левши – отдать жизнь за тривиальную истину «англичане кирпичом дула не чистят». Меня всегда эта история бесила. Разве это и так не ясно? Зачем так умиляться пропойце? Это у нас в характере. Вечно друг другу правду открываем, все слова, а как доходит до дел, то любое воровство прикрываем высокими идеалами. И вот уже не «всю страну обворовали залоговыми аукционами», а «победили гидру коммунизма».