Голова у них оставалась по большей частью открытою; только богатые гунны носили высокие остроконечные шапки из черной мерлушки. Волосы, грязно-бурого цвета, падали совершенно прямыми прядями на низкий покатый лоб и свешивались до безобразно-покатых скул, закрывая черные узкие глаза с косым разрезом, почти совсем лишенные бровей. В праздничные дни жены гуннов смазывали мужьям головы конским салом; оно придавало волосам некоторый блеск, но распространяло неприятный запах. Ресницы гуннов были черны и коротки, усы крайне жидки; на подбородке вырастали кустиками жесткие, торчащие, как щетина, волосы.
Украшением плащей и нижних кожаных безрукавок служили у знатных гуннов грубо и безвкусно нашитые на них золотые и серебряные вещи: обломки различной римской посуды, ручки от чаш и кувшинов, даже куски медной обивки от дверей или экипажей, а также просверленные золотые и серебряные монеты, нанизанные на остроконечные шапки или на узкие ремешки, болтавшиеся на шее в виде ожерелья. Все это барахло звенело и бренчало при каждом движении лошади, бесконечно радуя дикаря.
Гуннские женщины, впрочем, отличались некоторым щегольством. Они умели ткать полотняные тесьмы ярких расцветок, шириною в ладонь или в палец, и красиво окаймляли ими в несколько рядов свои плащи и рубахи. Вместо кушака грязная сорочка подпоясывалась узловатой веревкой. Волосы у них были также довольно жидки и тем старательнее смазывали их монгольские красавицы конским салом и мыли кобыльим молоком.
Вооружение всадников состояло из длинного лука и коротких стрел из камыша или дерева, не всегда с железным наконечником, но часто с отравленным острием, пропитанным соком белладонны или белены. Воины носили с собой эти стрелы в длинных, загнутых в виде рога колчанах из липового дерева, которые болтались у них за спиной на кожаных ремнях и нередко были украшены резьбой, унизаны серебряными поделками и драгоценными камнями.
Перед атакой и во время нее гунны осыпали врага тучей этих маленьких стрел. Стрельба их не затрудняла, потому что они, как ловкие наездники, держались на неоседланных лошадях, управляя ими только с помощью ног. Даже на полном скаку поводья – простая веревка – лежали на шее животного и обе руки наездника могли свободно владеть оружием. Кроме лука и стрел у них были также длинные, тонкие, заостренные копья; под самым острием обыкновенно развивался на ленте пучок человеческих волос, снятых с головы особенно ненавистного врага. Но предпочтение перед всяким другим оружием гунны отдавали убийственной нагайке: на короткой рукояти из дерева или кожи было укреплено пять, семь или девять ремней из самой крепкой буйволиной кожи с твердыми узлами на конце величиною с кулак, в которые обычно зашивались свинцовые шары или тяжелые камни. Мастерски владели они этим страшным оружием, причем свинцовые шары легко пробивали человеческие черепа и дробили в куски самые крепкие кости. Другие народы дали этому грозному бичу название «гунника» или «Аттила».
Итак, за первым отрядом летучих гуннских всадников следовало также верхом множество гуннских, германских и славянских военачальников, государей и вельмож, все в богатом вооружении, блестя на солнце золотом и драгоценными каменьями. За ними, на значительном расстоянии, ехал верхом, совершенно один, великий и ужасный Аттила, на великолепном вороном жеребце. Ни на всаднике, ни на лошади не было ни малейшего украшения; ни рукоять, ни ножны меча, ни одежда хана, ни уздечка его коня не были украшены ничем, вопреки обычаю варваров.
Высокая, остроконечная мерлушковая шапка прибавляла росту Аттиле; его фигура скрывалась под широким плащом из тонкого красновато-коричневого сукна, который ниспадал свободными складками от короткой, воловьей шеи гунна и его крутых, могучих плеч до самых щиколоток; из боковых прорех выступали обнаженные руки: левая небрежно держала красивый ременный повод, а правой повелитель гуннов время от времени делал медленный, почти торжественный жест в ответ на восторженные ликования своих соплеменников.
Крики народа напоминали волчий вой, а жест Аттилы походил на благословение: с высоты своего коня он медленно поводил по воздуху сверху вниз протянутой вперед рукой – с таким величавым видом, как будто благодать и счастье струились с его коротких, мясистых, покрытых рыжими волосами пальцев.
Позади хана ехала – также на значительном расстоянии – вторая кавалькада вельмож, представителей всех подвластных ему народов. Длинный кортеж как начинался, так и замыкался отрядом гуннских всадников с длинными пиками. Эти воины конвоировали необыкновенно изобильную охотничью добычу, которую везли на нескольких низких и широких дрогах, запряженных четверкою лошадей.
Исполинский зубр, собственноручно заколотый Аттилой, занимал один целые дроги. Буйволы помельче, два медведя, несколько волков, три лося, олени, вепрь и рысь; затем всевозможные болотные птицы: цапли, журавли и т. д., заклеванные дорогим исландским соколом, наполняли остальные повозки и фуры. Рядом с ними лежало в живописном и художественном беспорядке различное оружие: метательные копья, луки, колчаны, стрелы, охотничьи рога; блестели на солнце ножи посреди лиственных гирлянд, которыми были укрыты животные. Кроме того, позади возов с мертвой дичью вели и живых «пленников» зверей, попавшихся в ямы-ловушки, силки и сети: глухое рычанье, хрюканье и дикий вой часто сотрясали воздух, вызывая злобный лай многочисленных собачьих свор.
Громадные молосские псы, употребляемые для травли медведей и волков, приходили в бешенство при виде своих исконных врагов, оставшихся в живых; они так и рвались вперед, увлекая за собою ловчих.
…Четверо посланников с восхищением смотрели на эту процессию, позабыв об Эдико, который хладнокровно и насмешливо смотрел на них. Он давно привык к тому, как возвращается Аттила с охоты. Его больше интересовало то, о чем говорят римляне.
XVII
– Посмотрите, ради бога, что за люди! – восклицал Ромул. – Какое изумительное искусство верховой езды!
– Это не люди и не всадники, – отозвался ритор. – Это кентавры: человек и лошадь составляют у них одно существо.
– Взгляните туда, – с удивлением сказал Примут. – Вон один наездник соскакивает с коня, хлопает его ладонью, и тот бежит прочь.
– Но сейчас вернется обратно на зов хозяина, – хладнокровно прибавил Эдико.
– Действительно, так. Он ловит коня за гриву.
– Вот он и опять на лошади! Ему удалось прыгнуть на нее на всем скаку.
– А тот, на рыжем жеребце! Он бросается вниз, висит на одной ноге… Ну, теперь он разобьется!
– Нисколько, – успокоительным тоном возразил Эдико. – Смотрите: он лежит на спине лошади, держась правой рукой за гриву, а левой за хвост. Видели? И снова благополучно сидит на коне.
– А этот – рядом с ним? Не меняя положения, он вскочил разом обеими ногами на неоседланный хребет!
– Он все стоит и, стоя, скачет дальше!
– А другой – налево? Он падает! Какой ужас: его сейчас раздавят! Голова свесилась книзу. Волосы волочатся по земле.
– Ему ничего не сделается, – пояснил Эдико. – Наездник крепко обвил ногами туловище лошади.
– Да, он опять сидит верхом и еще смеется!
– То есть он корчит отвратительные гримасы, – поправил Приск. – А взгляните вон туда, на гунна в шапке, обвешанной золотом!
– И с золотым колчаном.
– Он берет стрелу.
– Натягивает лук.
– Он целится. На всем скаку! Целится вверх…
– Во что? Я ничего не вижу.
– В ласточку.
– Стрела летит.
– Ласточка падает!
– Вслушайтесь, как ликуют гунны!
– Это был Дзенгизиц – второй сын господина, – сказал Эдико. – Он лучший стрелок и наездник во всем гуннском царстве.
– Вот он опять выстрелил.
– И сбил стрелою шапочку с головы ребенка.
– Но ведь это преступление – подобная шутка!
– Нисколько! Царевич знает, что не промахнется, – отвечал Эдико.
– Но послушайте: что значит этот отвратительный грохот?
– И звон. Что это такое?
– Военная музыка гуннов, заменяющая римские трубы и германские рога.
– Смотри: плоские тонкие обручи из дерева…
– Обвешанные по краям колокольчиками и погремушками.
– Они звенят так пронзительно.
– Обручи обтянуты кожей.
– Гунны ударяют в них деревянными палочками.
– Да, – подтвердил Эдико. – Но знаете ли вы, какая это кожа, от каких животных?.. Это человеческая кожа!
– Не может быть?!
– Господин сам придумал такую шутку. «Короли, – сказал он, – нарушившие верность Аттиле, пусть служат ему и после своей казни. Пускай и после смерти они возвеличивают мои победы звоном и треском».
– Чудесная музыка, – кивнул головой Приск. – И весьма поучительная для королей, которым приходится ее слушать.
…Когда Аттила въехал наконец в южные ворота лагеря и приблизился к первому дому, оттуда вышла молодая женщина с благородными чертами лица, закутанная в белый пеплос с широкой, золотой каймой; за ней следом шло множество слуг и служанок. На руках она несла грудного младенца.
Молодая мать остановилась перед вороным конем повелителя, который нетерпеливо рвался вперед, сдерживаемый железной рукой властелина; женщина встала на колени и положила дитя под ноги жеребца, напряженно ожидая знака со стороны Аттилы. Наконец тот молча кивнул головой. Тогда она подняла ребенка, поцеловала его, встала с колен, низко поклонилась и пошла с младенцем обратно в свое жилище.
– Что значит эта сцена? – спросил патриций.
– Кто эта красавица? – полюбопытствовал Примут, глядя ей вслед.
– Она гречанка, родом из Малой Азии, – пояснил Эдико. – Аттила сейчас всенародно признал малютку своим ребенком; в противном случае, и мать, и дитя были бы растоптаны копытами лошадей: весь поезд проехал бы через их трупы.
– Как она хороша! – повторил Примут. И он хотел обернуться, чтобы еще раз посмотреть ей вслед.
Однако Эдико удержал его.
– Оставь, не делай этого, любезный гость: так будет благоразумнее!
Тут у деревянного забора одного из домов появилась старуха в гуннской одежде, которую сверху донизу украшали золотые римские монеты; ее также сопровождало множество прислуги обоего пола. Она подошла к Аттиле с правой стороны и подала ему – в прекрасной серебряной чаше с изображением пира богов на Олимпе – сырое мясо, нарезанное тонкими ломтиками и сильно пахнущее луком. Аттила милостиво кивнул ей головой, погрузил в чашу пальцы к принялся есть кровавую пищу. С низким поклоном отступила старуха назад, и царь гуннов поехал дальше. За все это время он не произнес ни слова.
– Это Часта, супруга Хелхала, ближайшего советника владыки, – произнес Эдико. – Вон ее муж, высокий седой старик на рыжем коне; он едет позади господина. Только одна Часта изо всех княгинь гуннского народа имеет право приветствовать повелителя при возвращении в лагерь и подавать ему сырое мясо и лук – любимую пищу гуннов, которая считается у нас священной и перешла к нам от самых отдаленных предков.
– Понятно, – сказал Примут, недовольно поморщившись.
Наконец Аттила с юношеской легкостью спрыгнул с лошади – он ездил без седла, как и все гунны; но хан соскочил не на землю, а на шею одного из склонившихся низ германских князей, которому пришла сегодня очередь удостоится столь высокой чести.
XVIII
Со всех сторон селения стекались теперь ко дворцу толпы народа. Тут были германцы, славяне, финны, греки, римляне; воздух оглашался говором и криками на разных языках; многие протягивали руки с умоляющим видом, громко требовали у повелителя помощи, защиты или оправдания…
Аттила стоял у крыльца с серьезным лицом. На него были устремлены сотни и сотни молящих глаз. По знаку хана, пешая стража из гуннов, тесно окружавшая его со всех сторон, пропускала за искусственную ограду из поднятых копий каждого просителя поодиночке, предварительно отобрав у него оружие и подвергнув тщательному осмотру.
Допущенные к владыке падали ниц перед Аттилой, целовали ему обнаженные ноги – потому что он также ходил босиком, а затем излагали свои просьбы или жалобы. Большинству он немедленно давал ответ, исключительно на гуннском языке, и часто просители, радостно вскакивая с колен и удаляясь, осыпали его благодарностью. Наконец, к господину подошел богато одетый гуннский предводитель, который был встречен почтительными поклонами расступившейся перед ним стражи. Он низко склонился перед Аттилой, прося прощения, что должен побеспокоить его просьбой.
– Ах, мой верный Эцендрул! Ты для меня растоптал копытами конницы целый народ амильцуров. Если ты не попросишь только звезды с неба, то я всегда готов исполнить твои желания.
– На охоте, рассказал мне твой старший ловчий, когда связали восемью крепкими канатами ноги чудовищному туру, попавшему в яму, и закрыли ему намордником глаза, будто бы ты можешь…
– Из любви к тебе я очень охотно проделаю штуку с быком перед моим народом. Приведите сюда этого великана непроходимых болот. А вы, оруженосцы, принесите мне боевую секиру из арсенала. Самую тяжелую!
Столпившийся народ пугливо раздался: от обоза тридцать охотников тащили ко дворцу страшное чудовище – громадного тура, ноги которого были спутаны толстыми веревками, так что он едва переступал под ударами погонщиков, хлеставших его гуннскими нагайками. Громадная голова была запрятана в кожаный чехол с отверстиями только для страшных рогов, Далеко торчащих по обе стороны. На каждом роге повисли по два гунна, дергавших и тащивших вперед пленного царя дремучих лесов. Внезапно исполин опустил могучую шею с густой косматой гривой, оглушительно зарычал и неожиданным движением головы с такой силой подбросил в воздух своих мучителей, что они далеко отлетели на обе стороны. Однако это не спасло тура; на него тотчас бросились еще несколько человек и ухватились за рога крепче прежнего. Пленник зарычал еще раз, но глухо и почти жалобно.
– Стойте! – крикнул Аттила. – Пустите его! Отойдите все прочь!
И он стал приближаться с левой стороны к быку, который неподвижно стоял, как будто удивляясь своему внезапному освобождению.
Высоко мелькнула в воздухе блестящая отточенная секира в руках Аттилы и опустилась вниз, одним взмахом перерубив шейные позвонки громадного животного. Поток крови хлынул на землю, обдав струей всех, стоящих вокруг, и в то же время обезглавленное чудовище страшной темной массой рухнуло на землю. Гунны оглушительно заревели от восторга, а чужестранные гости содрогнулись от ужаса. Сначала в диком реве гуннов нельзя было разобрать отдельных слов, а лишь отрывистые, неясные восклицания. И только мало-помалу стало слышно, что они кричат: «Аттила! Великий наш отец!.. Владыка над всеми!.. Господин целого мира!.. Аттила могуч и славен!..»
– Да, велик ты и славен, Аттила! – воскликнул князь Эцендрул, бросаясь перед ним на колени. – И нет тебе равного на земле!
– Я думаю, что нет, – совершенно хладнокровно подтвердил сам Аттила, подавая обратно оруженосцу окровавленную секиру. – Дарю тебе турью голову на память, мой верный Эцендрул, а рога на ней велю покрыть позолотой в палец толщиной.
Наконец адский гвалт понемногу улегся. Императорские послы подумали, что настал удобный момент доложить о них и просить о приеме. Эдико согласился с ними и направился между почтительно расступившейся перед ним стражей к Аттиле. Он указал правой рукой на дожидавшихся римлян и прошептал что-то на ухо повелителю. Тот не повернул даже головы в сторону послов, лишь легкая краска – гнева или радости – вспыхнула на минуту и снова исчезла на его желтовато-бледном лице. Потом он внятно и громко крикнул по-латыни, придавая своим словам небрежный тон: