Маркин был поражен.
– За двенадцать лет? С нуля? Невероятно. У нас на подобное ушло больше пятидесяти, пока вдруг не был изобретен хроноквант…
– Зато после лунной эпопеи – как отрезало. Словно из нас выпустили пар. Космос мгновенно стал никому, кроме специалистов, не интересен. Забыли про Луну и Марс, практически по инерции строили орбитальные станции, запускали зонды к внешним планетам, но все это – словно отрабатывали надоевший цирковой номер. Да вот вам убойный факт – имя первого ступившего на Луну, Нейла Армстронга, еще помнят, а членов второй и следующих экспедиций – почти никто. Да я и сам не помню.
– И как вы это объясняете?
– В духе темы нашего разговора. Кто-то за пределами Земли, вернее – тогдашней земной реальности, решил, что хватит детишкам баловаться. И переключил внимание человечества на простые, всем понятные и доступные темы. Индивидуальное потребление, национализм и шовинизм, борьба за всеобщее разоружение и права человека, компьютерные игры, – в словах Шульгина стали проскакивать нотки Цицерона, обличающего Катилину, – даже в фантастике космическая тема не то чтобы выродилась, а стала считаться дурным тоном. Виднейшие мэтры, каждую строчку которых ждали и с жадностью прочитывали миллионы, в течение года-двух обратились, увы, к темам мелким и депрессивным! Судьба жалкого, ничего из себя не представляющего человечка, размазни и алкоголика, угнетаемого монстром государственной власти, стала важнее, чем подвиги покорителей планетных систем и галактик…
Он перевел дух, освежился несколькими глотками сухого хереса.
– У вас, слава богу, кажется, не так. Вы летаете, пользуетесь уважением у людей и правительств. Далеко достали, на пределе возможностей?
– Нет таких пределов. На полтораста парсек ходили. Дальше начинаются сложности, связанные с принципом неопределенности. Расхождения между временными и пространственными координатами становятся чересчур неприемлемыми… Короче, средства обеспечения навигации отстают от мощности двигателей.
– Понимаю. Как во времена Колумба. Каравелл на кругосветку уже хватало, а секстана и хронометра не придумали.
– Да, в этом роде…
Вдруг Сашке показалось, что Валентин Петрович непонятным образом нервничает. Другой бы не заметил, а ему человек столь простого (упрощенного?) мира – как открытая книга. Вроде как Штирлицу с мушкетерами Дюма интригу затевать. С кардиналом Ришелье тоже, если с детства про него все знаешь.
А чего бы всемогущему, экстерриториальному адмиралу нервничать? Основные вопросы обсудили, второстепенные – успеем. Какой болевой точки невзначай коснулись?
Шульгин мельком взглянул на часы над камином. Игорю вот как раз сейчас бы и подойти.
Действительно, колыхнулись шторы, открылась дверь, вошел Ростокин, заранее сияя радостью от возможности встречи со старым старшим товарищем. Они даже слегка приобнялись помимо крепкого рукопожатия.
Минут десять говорили в обычном стиле – «а ты, а вы, а помните, а я вот потом…» и так далее.
Шульгин, до поры не вмешиваясь, докурил удивительно медленно горевшую сигару, передвинулся на свое место у стола, произнес подходящий к случаю тост. Выпили. Маркин веселее не стал.
Сашка легонько коснулся ногой щиколотки Игоря. Школу тот прошел подходящую и в Форте Росс, и особенно в Москве, сразу подобрался, кивнул едва заметно, мол, сигнал принял. Шульгин потянулся мимо него к тарелке с тонко нарезанным холодным языком.
– Да подождите, я подам…
– Ну, спасибо, – а сам в это время коленом подтолкнул колено Игоря под скатертью к нижней стороне столешницы.
– Может быть, Валентин Петрович, все-таки водочки или коньяка, что мы этим вином наливаемся?
– Хотите, пейте, конечно, я по-настоящему не научился, некогда было.
– И выпью, какие наши годы? Талант все равно не пропьешь. Давай, Игорек…
Ростокин не первый уже раз поражался, как здорово у Александра Ивановича получается. С ходу умеет изобразить алкоголика любого типа. Напивающегося долго, трудно, через фазу бессмысленных и безумных откровений впадающего в глухую отключку. Легкого, искристого, читающего стихи и запевающего песни, готового на прекрасные безумства, как старинный гусар типа Дениса Давыдова: «Предки, помню вас и я, испивающих ковшами и сидящих вкруг костра с красно-сизыми носами». Разбалтывающего государственные тайны и соблазняющего неприступных женщин. Тупого хама, после второго стакана настроенного бить морды всем и каждому и получать в ответ, если сюжет требует.
Только по-настоящему, легко и от души расслабившегося Шульгина Игорь никогда не видел. Или не сошлось ни разу, или он вообще на такое не был способен.
Какие в здешнем космофлоте адмиралы, Сашка до сего момента представления не имел. Царских, от Канина до Колчака, знал, этих – нет. Хитро подмигнув, выцедил сквозь зубы рюмочку светлого «Лерондей», бросил в рот спрыснутую лимонным соком королевскую креветку, откинулся на спинку стула, блаженно улыбаясь, обрезал очередную сигару.
– Хорошо… Хорошо вы здесь, братцы, живете. Как мне надоело в грязных окопах сидеть! Сапоги насквозь, запасных портянок нет, проклятый дождь, офицерская шинель, прошу заметить, легко впитывает в себя полтора ведра воды. Проверено. Дров тоже нет. Артиллерийский порох печку быстро нагревает, так задохнуться можно… Самогон только жиды из Сморгони привозят, не каждый день, и дерут, ох как дерут… Снаряды, вы говорите? По три штуки на орудие, и как с ними прикажете фронт держать?
– Что это с ним? – слегка даже испуганно спросил Маркин. Ему с такими делами сталкиваться, пожалуй, не приходилось. – Белая горячка?
– Нет, Валентин Петрович, наверное, опять с прошлым перемкнуло. Сморгонь, окопы, «жиды», три снаряда – это, кажется, Первая мировая. Сто сорок лет назад.
А Сашка продолжал веселиться, четко отслеживая окружающую обстановку.
Плеснул себе и Ростокину того же соломенно-желтого коньяка.
– Ладно, с войной понятно. Фронт мы тогда все же удержали. Не то что в сорок первом. А вот каким образом вы с теми пришельцами разобрались? Пятерых, кажется, в плен взяли? Это ж, если по одному и старательно допрашивать, какую уйму информации можно было получить. Вы, сейчас, наверное, и вправду самый информированный человек на Земле и в окрестностях… Может, поделитесь?
Рубикон перейти удалось. Маркин не выдержал. Не в том дело, что человек он был неустойчивый, а в том, что Шульгин нашел к нему подход не с той стороны, откуда у него была защита выстроена.
– Поделюсь. Только не здесь…
Терем, само собой, был давно и надежно блокирован, для того и Ростокина сюда пригласили, чтобы исключить его из роли наблюдателя или воеводы «засадного полка». С балкона все подходы к терему просматривались и простреливались, и боевики Маркина отсиживались по соседству, контролируя обстановку только дистанционно. Когда же Игорь пересек улицу и взошел на крыльцо, кольцо сжали до порогов и подоконников.
Адмирал решил, что для того чтобы задержать и пригласить для собеседования двух человек, шестерых опытных космодесантников будет достаточно. Да он сам седьмой, в центре событий.
Чем там подал исполнительный сигнал адмирал, неизвестно и не важно. Голосом, жестом, нажатием тайной кнопки…
Ребята вошли – молодые, крепкие, уверенные в себе, без оружия. Зачем оно в пределах ограниченного помещения? Три шага в любую сторону – и попадаешь в ласковые стальные объятия. Даже бить не станут. Разошлись по ключевым точкам, ко всем окнам, к ведущей на второй этаж двери, приняли позу «вольно», сделали безразличные лица.
Судя по всему, им даже неинтересно, что это за операция.
– Игорь, – обратился Маркин к Ростокину, – твой товарищ явно не способен больше к серьезному разговору. Сейчас поедем на нашу базу, а там с утра спокойно и планомерно все обсудим. Его проблемы, твои и наши общие.
Журналист немедленно вспомнил свое собственное настроение еще до всего, когда он только вернулся на Землю и попал в тиски между Артуром и Паниным с его компанией. Мелькнула тогда у него мысль обратиться за помощью к Маркину и его могучей организации и сразу пропала. Интуиция знатока психологии и опыт подсказали, что не тот человек Валентин Петрович. Не способен он отвлечься от формул и, как тот же отец Григорий, помочь бескорыстно, исходя из принципа, что справедливость выше права. Мозги забиты инструкциями, корпоративными интересами, и ничего человеческого, в нашем разгильдяйском русском смысле, в нем не осталось.
Что же касается намека на собственные проблемы, он сразу сообразил, что речь может пойти именно о делах, связанных с «Фактором Т» – криминальных, что ни говори.
– А-а зачем? – продолжал Шульгин. – Ни на какую базу лично я ехать не собираюсь. И здесь можно обсудить, и здесь переночевать. Наверху отличные комнаты. Куда это еще тащиться на ночь глядя? Стол полный, не хватит – немедленно принесут. Я еще и ужин заказал, рассчитывая на наши аппетиты, телесные и духовные. Фронтовики, они готовы есть сколько угодно и в любых условиях. Вас бы сейчас в те самые окопы! Вы б у меня холодную перловку руками хватали. Особенно под стакан сырца.[7] Оставайтесь, право слово, Валентин Петрович. Пацанов ваших тоже накормим-напоим. Сейчас распоряжусь…
– Нет, – встал со своего места Маркин, обращаясь только к Ростокину, – Рассиживаться мне недосуг. Оставлять вас вдвоем тоже не собираюсь. Ты условие нарушил, разгласил посторонним информацию особой степени секретности. Боюсь даже вообразить, как широко она могла разойтись и с какими последствиями. Фокусы с компьютером – отдельная статья. Поэтому мы должны немедленно отправиться на базу и уже там все выяснить. Возражать бессмысленно. Ты ведь меня знаешь? Плохого я тебе не желаю, но Pakta sunt servanda.[8]
– Короче, посбдите дружка по статье пятьдесят восемь, пункты семь, восемь, двенадцать, в крайнем случае – через сто двенадцатую! – по-прежнему нетрезво улыбаясь, но начиная наливаться показным гневом, вмешался Шульгин в разговор. – Это значит, Игорек, тебе можно впилить любой срок, от десяти лет до высшей меры без права переписки с того света, просто по объективному вменению: «Фактов преступной деятельности подсудимого не установлено, но по своим настроениям и классовому происхождению мог таковым сочувствовать и способствовать, почему и попадает под действие настоящего Закона». Из выступления товарища Вышинского, Генерального прокурора Эсэсэсэр. И «встречает тебя Магадан, столица колымского края», – очень близко к тональности, с должным надрывом пропел Сашка.
– Глупости вы говорите, – с обидой, но не слишком уверенно возразил Маркин.
– Простите великодушно, если не так выразился, – с японским полупоклоном ответил Шульгин, и, пока правая рука прижималась к сердцу, левая выдернула из-под столешницы заблаговременно пристроенный там револьвер, прихваченный из тринадцатого века. Хороший, четырехлинейный, весьма устрашающего вида, в рабочем состоянии даже на этой территории. Он проверил. Патроны, что особенно стильно, снаряжены дымным порохом.
И направил его не в голову – в живот адмирала. Так страшнее.
Ростокин синхронно вскинул свой, тоже из химеры, подобие «нагана», место крепления которого вовремя указал ему Александр Иванович. Маркинские спецназовцы до таких примитивных хитростей додуматься не могли. С космическими далями привыкли дело иметь. Но ведь и маскировка Шульгина была не из этого времени. Люди, лично не пережившие настоящей Гражданской, тридцати лет Большого террора, прослоенного еще одной мировой и пятью локальными войнами, потом «холодной» и десятком очередных локальных, наивны как дети. Впрочем, дети, пусть не воевавшие, но жившие в той атмосфере, получившие заряд дворовой, литературной и кинематографической информации, были поопытней. А эти здоровенные парни душой и мыслями пребывают где-то на уровне сладостного тысяча девятьсот тринадцатого года.
По живым людям они стрелять не умели. Не зря же случайное ранение одного из участников захвата пришельцев на лайнере «Макиавелли» потребовало специального разъяснения в мировой прессе.
А вот Ростокин умел. Во время юго-восточноазиатских заварушек научился, а потом в Москве двадцать четвертого года усовершенствовался. Не говоря о Шульгине.
– Стоим, братцы, – без малейших признаков былой нетрезвости сказал он и для окончательной убедительности снес пулей бра над головой Маркина. Грохот был впечатляющий, но стены терема толсты, удален он от административного корпуса достаточно, везде звучала музыка, так что лишний звук внимания обслуги не привлек. Зато должным образом настроил присутствующих.
– Малейшее движение – открываю огонь на поражение, – предупредил он десантников. – Адмирал – первый.
Шульгин вернул ствол на исходную директрису. В район солнечного сплетения Маркина. Игорь, повернувшись к нему спиной, покачивал своим револьвером вверх-вниз и вправо-влево. Это могла быть и зажигалка, теперь уже не важно. Пороховой дым плавал по горнице, разбитый осветительный прибор назидательно висел на проводе.
Такую механику аборигены, если не бывали в дебрях Центральной Африки или в дельте Меконга, могли видеть только в музеях. Но когда на тебя смотрит расширяющееся по закону перспективы дуло, в гнездах барабана видны носики пуль, – и курок медленно поднимается, ожидая встречи с капсюлем гайки отдаются почти у каждого.
– Вы чего-то не поняли, Александр Иванович, – на всякий случай держа руки на отлете, сказал Маркин. – Мы же поговорить собирались…
– Я понимаю всегда, и гораздо больше, чем кажется со стороны. Говорили мы с вами достаточно интересно. В других собеседниках не нуждались. Когда ко мне во время релаксации входят люди, которых я не приглашал, я либо сам спускаю их с лестницы, либо поручаю это помощникам. Вы, господин адмирал, нарвались. Ваш прославленный космодесант – дворовая футбольная команда против ЦСКА. Или против рейнджеров Басманова. Ну-ка, быстро, всем сесть на пол у стен и руки за спину!
И ведь сели, герои пустынных горизонтов. Хоть бы один, спасая адмирала, метнулся через зал, швыряя тяжелые стулья, переворачивая стол, дотягиваясь мощными пальцами до горла. Остальные – следом! Ни времени, ни пуль не хватило, если б настоящая драка завязалась.
Массой бы задавили, тем более что в суматохе и навскидку сразу всех наповал не убьешь. «Мужчины умирают, если нужно, и потому живут в веках они». Эти не из той оперы. И не про них написано.
Слабаки, одним словом. Что Шульгин и высказал со всем возможным презрением, когда увидел, что ситуация снова под контролем. У него ведь тоже нервы не титановые.
– Игорь, мы сейчас с ихним превосходительством прогуляемся. Ты знаешь куда. Эскорту позволяется выпивать и закусывать до утра. Присмотри, чтобы никто не дернулся. Примерно час. Мы успеем доехать. Потом оставь их здесь и тоже свободен… А вы, – он, не сводя револьверного ствола с Маркина, обратился к униженным до последнего предела бойцам, – не сильно горюйте. Не в свое дело влезли, не на то учились. Шефу вашему вреда причинено не будет. Утречком домой вернется, как новенький. Тут на самом деле все оплачено. Но если кто до восьми утра шаг за пределы сделает – пеняйте… Валентин Петрович, подтвердите мои жестокие слова.
– Да, – сглотнув горькую слюну, сказал Маркин, – оставайтесь здесь. В восемь тридцать – сбор на базе.
Шульгин мог бы и промолчать, но так уж его достала эта действительность и все, что ее составляло, не сдержался, еще раз унизил уже поверженного противника. Мог бы и наедине, но предпочел при подчиненных.