Первые два дня плавания прошли спокойно, и галеры благополучно останавливались на ночь в портах Специи и Ливорно. И кто мог ожидать, что третий день закончится столь трагически.
Его преосвященство восседал в массивном деревянном кресле, установленном в том месте палубы, что называется ахтерпиком[4], неподалеку от входа в капитанскую каюту. Кстати, на время плавания и сама каюта сделалась корабельным жилищем высокопоставленного римлянина. Судоводителю «Золотой» галеры приходилось ютиться под так называемой сенью. Ее натягивали над кормовой частью судна в жаркое время дня или во время непогоды. Капитан, краснорожий, хриплоголосый генуэзец по имени Пицци, воспринял это изменение в своем образе жизни спокойно. Более того, старался всячески услужить своему гостю, ибо имел определенные виды на будущее. В своих мечтах он представлялся себе то командиром одной из эскадр священного флота, то капитаном Генуэзского порта. Кардинал был той фигурой, которая могла помочь осуществлению этих мечтаний.
Антонио Колона, сорокалетний меланхолик со всеми признаками аристократического вырождения на длинном бледном лице, неторопливо завтракал. Держа в тонкопалой руке ножку куропатки, он время от времени откусывал от нее и задумчиво жевал, морща при этом левый глаз, – ему сильно досаждал стук большого барабана, установленного в носовой части галеры. Огромный одноглазый гигант лупил по нему двумя тяжелыми войлочными колотушками. Таким образом задавался ритм всем ста двадцати гребцам, мерно раскачивавшимся вперед-назад на сорока банках вдоль[5] бортов корабля.
Заметив неудовольствие кардинала, Пицци осторожно приблизился к его правому плечу и, покашляв, спросил:
– Ваше преосвященство, не прикажете ли прекратить?
– Что именно?
– Барабанный бой, насколько я заметил, он мешает вам завтракать.
– Не столько завтракать, сколько думать, милейший капитан.
– Вот именно. – Пицци, стоявший в полупоклоне, уже выпрямился, чтобы отдать соответствующий приказ своему боцману, квадратному кривоногому сардинцу по имени Гро, но кардинал его остановил:
– А что станет с кораблем, если барабанщик перестанет стучать?
– Сначала ничего.
– А потом?
Капитан набрал воздуху в грудь – он не любил говорить правду, и особенно сильно – неприятную правду.
– Гребцы могут сбиться с ритма, «запутать» весла…
– И?
– Мы потеряем немного времени, чтобы вернуться к прежнему порядку.
– Понятно, – скучным голосом сказал его святейшество, ему было велено доставить груз как можно скорее, и он не был расположен терять ни секунды драгоценного времени. – Скажите, капитан, а если в бою вражеская стрела выбьет глаз вашему барабанщику или он упадет за борт, как гребцы узнают, с какой скоростью им следует ворочать весла?
– На этот случай у нас есть Гро, он будет задавать ритм голосом.
– А если…
– А если и ему достанется стрела, тогда…
Капитан не договорил, раздался крик мальчишки-впередсмотрящего:
– Корабль!
– Прошу прощения, ваше преосвященство, – пробормотал капитан и бросился в носовую часть корабля по деревянному настилу, проложенному между банками, на которых раскачивались мокрые от пота кандальники.
Кардинал рассеянно откусил от своей куропатки, но жевать не стал. Появление неизвестного корабля его немного расстроило. Не сильно, но достаточно для того, чтобы пропал аппетит. Втайне он надеялся, что это плавание пройдет без приключений, даже без таких ничтожных, как встреча с неизвестным кораблем. Его преосвященство выплюнул изжеванное мясо на палубу и отшвырнул в сторону недоеденную ножку. Она не упала за борт, а плюхнулась на сиденье между двумя гребцами, сделавшись объектом их вожделенных взглядов.
Капитан уже бежал обратно с докладом. На лице его светилась успокаивающая улыбка. Он был рад, что может сообщить его преосвященству новости, развеивающие дым неприятных мыслей.
– Это всего-навсего галиот.
– Что такое «галиот»? – спросил кардинал, являвшийся предельно сухопутным человеком в обычной жизни.
– Такая же галера, как моя, только значительно меньше. У нас арбалетчиков на борту больше, чем людей на ней.
– Вы говорите так, словно он собирается нас атаковать.
Капитан замахал загорелыми волосатыми руками:
– Что вы, что вы! Он идет параллельным курсом и не думает к нам приближаться.
– Не думает? А если задумает?
– У нас есть чем его встретить. Фитили дымятся, а чтобы натянуть арбалет, достаточно нескольких мгновений.
Офицеры «Золотой» галеры, слушая успокаивающие речи капитана, тихо хмыкали, они воспринимали происходящее на ахтерпике как веселый спектакль.
– Кроме того, «Бирюзовая»! – бодро закончил свою речь Пицци и поклонился так, как, по его представлениям, должен был поклониться воспитанный кавалер. Его преосвященство решил, что капитана скрутила короткая судорога.
– При чем здесь «Бирюзовая»?
– Я уверен, что она бросится нам на подмогу. На ее борту тоже есть пушки, арбалеты и гвардейцы.
Кардинал покосился на стоящий слева от его кресла столик с остатками завтрака. Аппетит у него не проснулся, но он счел нужным сказать:
– Спасибо, капитан, вы совершенно меня успокоили.
На лице Пицци появилась восторженная улыбка. Он хотел добавить что-то соответствующее его состоянию, но, не будучи прирожденным оратором, с трудом подбирал слова. С трудом и, главное, долго. Настолько долго, что к нему успел приблизиться лысый боцман и что-то прошептать на ухо. Выражение капитанского лица померкло. Заскучавший было кардинал встревожился:
– Что там у вас?
– Боцман говорит, что «Бирюзовая» отстает.
– Что значит «отстает»? – Его преосвященство нервно покрутился в кресле.
Капитан, ничего не отвечая, бросился на корму. Кардиналу не терпелось самому увидеть, что там происходит, но он не мог как мальчишка бегать взад-вперед по палубе, и ему оставалось одно – нервничать, сидя на месте.
Через несколько минут вернулся смущенный Пицци.
– Так что там? Клянусь ранами святого Себастьяна, вы выведете меня из себя!
– Не думаю, ваше преосвященство, что вам следует расстраиваться. «Бирюзовая» на самом деле отстает, но это ничего не значит.
Кардинал побледнел, хотя казалось, что бледнее уже некуда. Таким образом выражался его священный гнев. Капитан понял, до какой степени им недовольны, и поспешил вычерпать словами возникшее недоразумение:
– Если вы изволите помнить, ваше преосвященство, вечером мы намеревались пристать к берегу в порту Пьомбино. Туда же, вне всякого сомнения, прибудет и «Бирюзовая», так мы договаривались. Мы ведь с самого начала старались не плавать ночью во избежание тех неприятностей, что могут подстерегать нас под покровом темноты.
– Хватит!
Капитан поклонился и стащил с шеи красную тряпку, которая служила одним из признаков его флотского достоинства. Галстук был мокр от пота.
– Но нет все же здесь какого-нибудь умысла, а, капитан? Почему это одна галера плавает медленнее другой?
Пицци несколько раз истово перекрестился.
– Помилуй Бог, какой тут может быть умысел! Я не могу так сразу ответить, почему «Бирюзовая» начала отставать, мы давно не выходили в море вместе с нею. Может статься, днище обросло ракушками или гребцов некоторых сморило солнце, такое случается, и случается часто. Повторяю, вам нечего понапрасну себя мучить сомнениями. Сегодня мы увидимся в Пьомбино и даже хорошо, как следует поужинаем. В тамошней портовой траттории «Синий глухарь» подают такую мальвазию…
– Я бы не волновался, когда бы не этот галиот на горизонте. Не нравится он мне.
Капитан лишь поклонился. Что еще он мог сделать, кроме повторения своих прежних уверений – «Золотая» неприступна.
Натянутое над ахтерпиком полотнище громко хлопнуло, Антонио Колона поморщился от прямого попадания солнечных лучей в лицо. Завтрак не удался. Плавание складывается как-то странно. Настроение отвратительное. Надо отдохнуть.
– Я хочу соснуть.
– Каюта в вашем распоряжении, ваше преосвященство!
Кардинал кисло улыбнулся:
– Разумеется. Я о другом.
– Слушаю. – Взгляд Пицци наполнился угодливым вниманием.
– Я сейчас попытаюсь уснуть.
– Я прикажу, чтобы вас не смели беспокоить.
– Напротив, мне хотелось бы, чтобы меня немедленно побеспокоили, как только на корабле или на море произойдет что-нибудь заслуживающее внимания.
После этого его преосвященство был препровожден двумя офицерами в капитанскую каюту. Он вполне мог бы передвигаться и самостоятельно, но любил получать все причитающиеся его сану знаки внимания. Кардинал слыл в римском обществе отличным наездником и изощренным фехтовальщиком, пользовался огромным успехом у дам, поэтому демонстрация сановной немощи была для него чем-то вроде особого вида развлечения.
Улегшись на спину поверх грубого капитанского одеяла, кардинал довольно долго морщил нос и тихо отфыркивался. Ядовитые корабельные запахи настигли его и здесь. В те времена на морских судах не было ничего похожего на каюты и отхожие места. Если галере не удавалось на ночь пристать к берегу, то все, кто на ней находился, спали на палубе вповалку, причем гребцы оставались при этом прикованными к своим местам на банках. Все это далеко не способствовало сохранению судна в идеально чистом состоянии. Но его преосвященство, даже тревожимый миазмами корабельной атмосферы, размышлял отнюдь не о тяготах, которые приходится испытывать морякам во время их небезопасных плаваний. Он вспоминал последнее заседание папской курии и пытался понять, что значит резкое выступление архиепископа Беневентского и странное молчание его святейшества. Потом мысль Антонио Колоны унеслась еще дальше, он задался вопросом, что представляет сейчас собою испанская политика, можно ли верить кастильскому королю и как отнесется германский император к высадке испанской пехоты в Лигурийской провинции, если таковая произойдет.
Эти высокородные размышления были внезапно прерваны. И даже не появление чрезмерно услужливого капитана с неприятными известиями было тому причиной. Кардинал сам догадался – что-то неладно. Изменился ритм носового барабана. Он стал заметно чаще. Это могло означать только одно – «Золотая» пытается спастись от кого-то бегством.
От кого?!
Его преосвященство встал.
У дверей каюты раздался стук капитанских каблуков.
– Войдите, Пицци!
Красная физиономия появилась в дверном проеме. Впрочем, при таком освещении она казалась черной, как у магрибского кабила[6]. Только белки глаз посверкивали.
– Вы опять станете говорить, что все в порядке, что нам ничто не угрожает?!
– Точно так, ваше преосвященство. Просто этот галиот, тот, что с самого начала плыл за нами, так вот он стал понемногу приближаться к нам. Просто слегка изменил курс. Шел параллельным курсом, а теперь изменил. Поэтому я так, на всякий случай, велел приналечь на весла.
Кардинал решительно, забыв обо всех своих расслабленных манерах, встал. Болтовня капитана его ничуть не успокоила, и он решил лично посмотреть, что там наверху происходит.
А происходило вот что – примерно в миле справа сзади по борту виднелась небольшая галера с двумя мачтами и двумя рядами весел. Даже с такого расстояния было совершенно очевидно, что корабль этот много меньше «Золотой» и никакой опасности для нее представлять не может.
Словно читая мысли кардинала, капитан, стоявший тут же у борта, сказал:
– Вы посмотрите, у него даже таран не обит железом! И пушек у него нет. Ни одной.
Кардинал и сам пришел к выводу – преследователь, если это вообще преследователь, по внешнему виду на боевой корабль не похож. На палубе народу мало. Не заметно ничего похожего на предабордажную суету.
Но при всем том галиот этот приближается. Дистанция между ним и галерой неуклонно сокращается.
– Послушайте, капитан, а этот ваш одноглазый…
– Барабанщик?
– Да. Он…
– Его зовут Каим. Это имя мы дали ему сами, настоящее имя его никому не известно. Говорят, что он родом с севера.
Кардинал со свистом втянул воздух узкими бледными губами.
– Меня не интересует, откуда он родом, и как его зовут, меня тоже не интересует. Я только хотел у вас узнать, не может ли этот урод бить своими колотушками побыстрее.
– Вы хотите оторваться от этого галиота?
– Нет, я хочу, чтобы он к нам не приблизился.
Лицо капитана скривилось, но он без звука проглотил кардинальскую иронию и тут же подозвал к себе боцмана. Тот пожал плечами и отправился на нос. Вскоре стало слышно, что звуки барабана начинают постепенно учащаться. По рядам непрерывно качающихся гребцов прокатился тихий, но всеобщий стон – так галерники реагировали на игру одноглазого.
Антонио Колона наклонился над фальшбортом и поглядел вниз. Внизу, на расстоянии каких-нибудь десяти футов, бежала тугая зеленоватая волна. Было полное ощущение, что галера движется быстро, даже очень быстро. Об этом же говорили ритмические стоны гребцов, казалось, что каждый гребок сопровождается у них разрывом сердца.
И тем не менее, когда кардинал оторвал взгляд от морской поверхности и вновь обратил его на неизвестный корабль, то увидел – преследователь (а мысленно он уже считал его таковым) еще более приблизился. Кардинал собрался что-то сказать по этому поводу капитану, но тот опередил его своим замечанием:
– Смотрите, «Бирюзовая» совсем уже уходит за горизонт, клянусь всеми святыми.
– Насколько я знаю, – с тихим ехидством в голосе сказал кардинал, – мы встретимся с нею сегодня вечером в Пьомбино.
– О конечно, ваше преосвященство, – подтвердил Пицци, но голос его при этом звучал не слишком уверенно.
– Перспектива этой встречи меня тоже радует, но все же проследите, чтобы все люди, которые могут понадобиться в случае непредвиденных обстоятельств, были наготове.
– Я думаю, этот галиот скоро уйдет в сторону от нашего курса. Что ему может быть от нас нужно?
– Будем на это надеяться, – сухо сказал кардинал, быстро проследовал в капитанскую каюту и рухнул на лежак. Если бы не сан и чин, он, несомненно, остался бы наверху и лично проследил, чем закончится эпизод с неизвестным кораблем. Но сознание, до какой степени неуместен его вид у корабельного борта, всего в шаге от исполосованных плетью надсмотрщика потных спин, мешало ему это сделать.
Лежа в полутьме, Антонио Колона прислушивался к звукам на палубе, стараясь по их характеру определить, какие там наверху происходят изменения. Попытка вернуться к размышлениям о странностях испанской политики закончилась неудачей. На первый план лезли мысли о том, что будет, если его миссия закончится неудачей. Хотя, честно говоря, о какой неудаче может идти речь, зачем себя запугивать? Ничего страшного не случилось и почти наверняка не случится.
Сверху донесся звук хлесткого удара и сразу вслед за этим глухой стон. Надсмотрщики взяли в руки бичи?
Послышался звук еще одного удара, сопровождаемый не только стоном, но и раскатом пьемонтской брани.
Святая Мария, да они так всех людей перекалечат!
Хотя при чем здесь люди? Никто не спросит Антонио Колону, почему гребцы на его галере покалечены, если задание Папы будет выполнено.
Кардиналу опять захотелось выйти на палубу и посмотреть на происходящее. Как жаль, что с ним нет преданного и понятливого Луиджи! Без своего камердинера его преосвященство был как без глаз.